— Именно неверно… Вот именно ты неверно поняла… — торопясь, залепетала Тома. — Я намеревалась выдвинуть главу комиссии из числа названных четверых. Все дело, видишь ли, в процентном соотношении. Одна некомсомолка — и четверо комсомолок, среди которых староста клэсса. Я и подумала — стоит ли возглавлять комиссию еще и самим комсоргом клэсса, не много ли чести для ученицы, на которую школа регулярно жалуется родным, а теперь и родные, не выдержав, жалуются в школу? Вот каковы мои соображения, Пожарова И…
— Пожалуйста, короче, — не мягче МАХи, с привкусом выплавляемой в горле стали, урезала Тому Пожар, — прошу вас, Тамара Николаевна, назовите состав сформированной нами комиссии, хотя мы ее ни капли не формировали, а вы сами всех назначили.
Тут уж Тома оказалась пойманной по совсем горячим следам, почти с поличным. Живой, хитрый и хищный ум Пожар прихлопнул застарелую, инертную Томину фразеологию, как беспомощную толстую ночную бабочку сачком. И ко всему, это было высказано с неподражаемой вежливостью. Вытягиваясь чуть ли не по стойке «смирно», Тома ответила:
— Глава комиссии— Пожарова Ирина. Члены комиссии — Изотова Валентина, Румянцева Елена, Бываева Лариса и Дрот Татьяна. Еще раз прошу прощения у Галины Сергеевны за постороннюю беседу на ее уроке.
— Тема воспитания не может быть посторонней в школе, — любезно и справедливо ответствовала Химера, при помощи учащенных миганий сгоняя с лица коммунально-сладострастную заинтересованность и сообщая ему обычную преподавательскую озабоченность. В эту самую секунду в коридоре прогундел звонок на перемену, я рванулась к дверям и, пролетая мимо Пожар, услышала безличное из-за множественного числа, удовлетворенное нравоучение:
— ЧТО, ПЛЕШЬ, ВЕДЬ ГОВОРИЛИ ТЕБЕ, ПРЕДУПРЕЖДАЛИ. БУДЕШЬ ТЕПЕРЬ КУШАТЬ ТРАВКУ И ПРОСИТЬ ДОБАВКУ.
Рог изобилия
Далеко-далеко на юге, в горных пещерах, лежат таинственные подземные озера. Они глинисто-зелены, мертвы и страшны своею изначальной незыблемостью, вековой стоячестью. Люди, которые приходят в пещеры, освещая себе путь факелами, не решаются пить из подземных озер. Только раз одна смелая и задорная юная комсомолка, придя со школьной экскурсией в горные недра, отстала от своих, зачерпнула ладошкой из озера и напилась.
— И никакие они не мертвые, просто кипяченые! Только кто и как их вскипятил? Вот это — проблема, научная проблема, и то в ней, я уверена, нет ничего таинственного. И охота темным людям плести дурацкие сказки о пещерах! Была нужда, болело брюхо, тоже мне, — добавила она грубовато, подчеркивая этим свой торжествующий материализм.
— Я кипячу эти озера раз в тысячу лет, — прозвучал под высокими сводами пещеры раскатистый, как гром, но мягко-упругий, как сильный ветер, голос Хозяина пещер, Подземного Духа, и возле ног пришелицы опустилась его широкая, точно лопата, металлическая длань.
Бесстрашная комсомолка, естественно, не верящая ни во что сверхъестественное, ничуть не удивилась и не испугалась. Или хорошо притворилась.
— Тебе чего надо? — без всякого почтения вскричала она.
— Полезай ко мне на руку, мышка, я хочу разглядеть тебя.
Она отважно вскарабкалась на жуткую его руку и сердито затопала по ней ногами:
— Я не мышка! Я комсомолка!
— Не слыхивал о таком животном.
— Я не животное! Я человек! Не смей обзываться! А кто ты? Тебя не может быть!
— Меня не может быть, хорошо, зато тебя — может и не быть. Знаешь, так нежданно, нечаянно… как оно обычно с вами и бывает, отроковица. Ты ведь еще не девушка и уже не девочка. А что ты человек, я теперь вижу. Ни одна другая порода не бывает столь дерзка. За дерзость я и ценю людей. Вы напоминаете мне, каким молодым и дерзким я был в ту пору, когда меня определили сюда смотрителем тьмы и отогревателем льда.
Подземный Дух поднял комсомолку на один уровень со своим перекошенным от вечного вглядывания во мрак, ужасающим каменным лицом и уставил на нее глаза, на холодной светлой платине которых пылали, словно две круглые жаркие топки, красно-золотые зрачки. Но она не оробела, а еще пуще затопала ногами по его гудящей, как листовое железо, ладони:
— Нечего меня пугать! Ты — пережиток, ты — отрыжка старорежимных суеверий! Ты мне просто снишься, и плевать я на тебя хотела с высокой колокольни и глубже!
— Ты ошибаешься, я не хочу тебя пугать. Ты забавна, а меня так редко забавляют. Зови меня просто Подземным Духом и поклонись мне.
— Ну уж нет! Комсомольцы не кланяются пережиткам! Со мной этот номер не пройдет! Кина не будет, кинщик спился, товарищ Подземный Дух! — Она, ко всему, старалась еще и быть остроумной.
— За такую выдающуюся дерзость я тем более должен вознаградить тебя. Тот, кто глядел в мои глаза, не испугался и остался жив, получает волшебный талисман. Вот, держи.
Он другой рукой выхватил из темноты некий предмет и вручил ей. Неизвестно, что это было — волшебная ли палочка, древний ли позеленевший светильник вроде лампы Аладдина, — но только что-то исключительно волшебное, потому что Подземный Дух сказал:
— Этот талисман сделает тебя среди людей всесильной, всеведущей и вездесущей. Своею непомерной дерзостью ты сумела угодить мне, этою же дерзостью с помощью моего талисмана ты будешь править людьми, отроковица. Но это еще не все. Ты, пившая холодный кипяток моих озер и догадавшаяся, что это кипяток, достойна увидеть печку, на которой я кипячу озера. Смотри же.
И он поднес комсомолку на ладони к круглому иллюминатору, окошку, глазку, откуда наблюдал за своей гигантской кочегаркой в центре планеты. Ведь эти пещеры несказанно глубоки, и раскаленное ядро Земли, плавающее в бурлящей, пузырящейся, словно каша, магме, там совсем близко.
И комсомолка увидела, как бесконечно плавится нерасплавляемое земное ядро. И ее охватило немыслимым дыханием предвечного МОЕГО, и опалило, и оплавило, и метнуло из пещер далеко на Север, чтобы она могла остыть… И она стала жить среди нас, с трудом остывая, но без труда управляя нами дерзостью и победительным волшебным талисманом, который всегда носила с собой в портфеле или в кармане…
…Такие или похожие домыслы суеверным страхом сжимали мою и без того оглоушенную происшедшим голову на следующих уроках и переменочных перекочевках этого дня, четвертого марта. Пожар удалось внушить мне ужас перед своим всеведением. Она явно заранее знала, что мои родители придут в школу… А не будь у нее волшебного талисмана, как она могла бы об этом разведать? Я стала думать, и деяния Пожар в нашем классе постепенно выстроились для меня непрерывной возвышающейся линией.
Разве без талисмана удалось бы новенькой за несколько месяцев подчинить себе чужой, крепко сбитый, трудный и странный класс, в коллективе всегда тянувшийся быть сознательным и законопослушным, но если взять каждую в отдельности — постоянно готовый преступить всякий закон и пойти на любую несознательность? Неужели удалось бы ей без волшебства разоблачить и сделать своей свитой гордячек ОДЧП? Устыдить и заставить признать свое поражение несгибаемо самодовольную Тому? (Может быть, Пожар уже подбирается и к власти над самой МАХой?) Привела же она меня, самую неподчиняющуюся, защищенную своей писаниной, надежными убежищами МОИХ, «Межпланки» и нашего с Жозькой устного принцессинского мира, к сегодняшнему, внезапному и тайному, почтению и трепету перед собой…
Правда, намеренный сговор родителей с Пожар безусловно отпадал: они вряд ли подозревали о самом ее существовании. Я только однажды, и то мельком, говорила дома, что у нас в классе новенькая, Пожарова. А о том, что в декабре она заняла пост Орлянки, я нарочно умолчала. Падение Орлянки вызвало бы у них у всех законное соображение: Наташка когда-то дружила, а временами и теперь общалась со мной — и результат налицо! Всякий, кого хоть краем коснется мое тлетворное влияние, неизбежно терпит крах; а вероятней всего, моя неистребимая порочность с малых лет заставляла меня выбирать себе подобных же, затаенно-испорченных подружек.
«Вот вам и отличница, и комсорг, и скромница, — позлорадствовала бы мать, — но коли уж эта с ней якшалась, стало быть, есть в ней врожденная червоточина. Долго же, смею добавить, хваленая Орлянская держала всех в неведении!» И бабушка окружила бы эту мысль целым снопом народной мудрости: «Не зря говорят, в тихом омуте черти водятся! Но сколько веревочка ни вейся, а конец будет! Раскусили тихоню, — а тихий орешек громко колется!»
И даже если, допустим, предположить такую нелепицу, что Пожар по собственной инициативе за моей спиной вошла в отношения с ними со всеми, чтобы иметь обо мне домашнюю информацию, такой ее шаг недолго остался бы секретом. Бабушка быстро проговорилась бы, не смогла бы удержаться и не ткнуть меня носом в мою примерную одноклассницу, которая свела знакомство с замученной (забитой ногами!) семьей, дабы облегчить ее тяжкую долю. Вздорное это предположение тоже отпадало. Нет, не иначе как волшебный талисман, небывалые чародейские силы стояли за Пожар. Она знала заранее и, действительно, пыталась предупредить меня тогда, возле биокаба, когда мы с Кинной дали ей столь дружный отпор. И вот я начала «кушать травку и просить добавку».
Но в таком случае Пожар еще милосердно щадит меня: ей известно больше, чем она сочла нужным выдать, — вездесущая, владеющая талисманом, она знает все тайны нашей семьи, даже те, которые стыдливо утаены от остальной родни.
Не она ли, Пожар, ввинчиваясь в воздух нашего дома, кучерявит безвыходными спиралями и речевые обороты матери, и дым ее неизменной папиросы «Звездочка», всегда лежащей на краю массивной пепельницы мясного мрамора с желтоватыми жировыми прожилками?
Не она ли придает такую тяжесть маленьким серым мешочкам с гвоздями, которые отец получает в инвалидных лечебно-производственных мастерских? Нужно кусачками удалить с каждого крошечного гвоздика железные крылышки, окружающие острие, после чего гвоздик уже годится для вбивания. Обкусав несколько килограммов гвоздей, отец может немножко приработать к пенсии. С нормой он не справляется, и мы всей семьей, вооружившись кусачками, пособляем ему по вечерам. Так вот не Пожар ли мучительной усталостью окостеняет наши пальцы, повторяющие и повторяющие нескончаемое движение ручками кусачек, которыми мы преодолеваем металлическое сопротивление крылышек? Не она ли неожиданным колдовским пролетом взвихряет над клеенкой серую железную пыль, попадающую нам в глаза?