Папа с мамой ждали нас в одной из маленьких комнат, примыкавших к основной гостиной.
— Доброе утро, папа. Доброе утро, мама, — поприветствовали мы их.
— Как дела? — спросил папа.
— Хорошо, — ответили мы.
Папа выглядел бодрым, наверное, он встал очень рано. Он листал Библию, переплетенную черной кожей, католическую версию Второканонических книг. Мама выглядела сонной и терла глаза, когда спрашивала, хорошо ли нам спалось.
Я слышала голоса, доносившиеся из гостиной. Люди собрались в доме с восходом солнца. Когда мы осенили себя крестным знамением и встали на колени, раздался стук в дверь и в комнату заглянул мужчина в потертой футболке.
— Omelora! — провозгласил он. — Я сейчас ухожу. Мне нужно знать, могу ли я купить христианские подарки для своих детей в Ойе Абагана.
Мужчина говорил по-английски с таким сильным акцентом игбо, что даже в самых коротких словах появлялись лишние гласные. Папе нравилось, когда жители деревни разговаривали с ним на английском. Это показывало, что они не глупы.
— Ogbunambala, — сказал отец, — подожди меня, я молюсь со своей семьей. Я хочу сделать подарок твоим детям. И ты преломишь со мной мой хлеб и разделишь чай с молоком.
— О! Omelora! Спасибо, господин. Я еще не пил молока в этом году!
Мужчина не торопился покидать дом. Видимо, ему казалось, что если он уйдет, папа забудет о своем обещании напоить его чаем с молоком.
— Ogbunambala! Иди и сядь, подожди меня там.
Мужчина исчез. Перед тем как произнести «Отче наш», «Аве Мария», «Краткое славословие» и «Апостольский символ веры», отец почитал из Псалтыри. И хотя после этого мы втроем присоединили голоса к молитвам, нас обволокло плотным коконом тишины. Но когда он сказал: «А теперь мы помолимся Святому Духу собственными словами, ибо Он просит за нас перед Отцом, согласно воле Его», тишина была нарушена. Наши голоса звучали громко, не слаженно. Мама начала с молитвы о мире и заступничестве за правителей нашей земли. Джаджа молился за священников и верующих. Я молилась за Папу Римского. И наконец, в течение двадцати минут папа молился о том, чтобы Господь защитил нас от безбожных людей и сил, ими движущих, за Нигерию и язычников, управляющих ею, и за то, чтобы мы продолжали расти в Его праведности. Напоследок он вознес молитву к Всевышнему, чтобы дедушка Ннукву не попал в ад за свое богохульство. Папа не пожалел времени, описывая ад, будто Бог сам не знал, что адское пламя вечно, яростно и беспощадно. Мы вместе сказали: «Аминь».
Папа закрыл Библию.
— Камбили и Джаджа, сегодня после полудня вы поедете к дедушке и проведаете его. Кевин вас отвезет. Помните: не прикасайтесь там к еде и ничего не пейте. И разумеется, вам нельзя оставаться у дедушки дольше пятнадцати минут. Пятнадцать минут, вы поняли?
— Да, папа.
Мы слышали это указание каждое Рождество вот уже несколько лет подряд, с тех пор как мы стали навещать дедушку Ннукву. Дедушка созвал собрание всех родственников, итиппа, и пожаловался им, что не знает своих внуков и что мы растем, не зная его. Об этом дедушка поведал сам, потому что папа нам таких вещей не рассказывал. Папа предлагал построить дедушке дом, купить машину и нанять водителя, если тот избавится от святилища с соломенными идолами на своем дворе. Дедушка Ннукву рассмеялся и сказал, что он хочет видеться со своими внуками, когда на то будет возможность. Дедушка не станет избавляться от святилища, о чем он неоднократно повторял папе. Родня заняла сторону папы, они всегда были на его стороне, но они уговорили его позволить нам проведывать дедушку, потому что каждый человек, достигший возраста, в котором он может называться дедом, заслуживает того, чтобы его навещали внуки. Сам папа дедушку никогда не навещал, но отправлял ему с Кевином или с кем-нибудь из родни пачки найра. Эти пачки были тоньше, чем те, что Кевин получал на Рождество в качестве премии.
— Мне не по душе отправлять вас в дом к язычнику, но Господь вас защитит, — сказал отец. Он убрал Библию в ящик стола и притянул меня и Джаджа к себе, мягко поглаживая по плечам.
— Да, папа.
И отец ушел в большую гостиную, откуда доносились голоса. Все больше людей приходило, чтобы сказать: «Nno пи»[39] и пожаловаться на тяжелую жизнь и на то, что им не на что купить к Рождеству новую одежду своим детям.
— Вы с Джаджа можете поесть наверху. Я все принесу. Ваш отец будет завтракать с гостями, — сказала мама.
— Я могу помочь, — предложила я.
— Нет, nne, иди наверх, побудь со своим братом.
Я наблюдала, как мама, прихрамывая, идет на кухню. Ее волосы были заплетены в сеточку, которая на макушке сходилась в шарик, похожий на мячик для гольфа. Все вместе напоминало шапочку Санта-Клауса. Мама выглядела усталой.
— Дедушка Ннукву живет неподалеку, мы можем дойти пешком. Не обязательно ехать туда с Кевином, — сказал Джаджа, когда мы вернулись наверх. Он всегда это говорил, но из года в год мы садились в машину, чтобы ехать с Кевином, который за нами присматривал.
Когда мы выезжали со двора, я оглянулась, чтобы снова рассмотреть сияющую белизну колонн нашего дома и идеальную серебристую арку, образованную струями фонтана. Дедушка Ннукву ни разу здесь не был, потому что папа объявил, что нога безбожника не ступит на его землю. И исключений для своего отца он делать не собирался.
— Ваш отец сказал, что вам нельзя оставаться в доме дольше пятнадцати минут, — произнес Кевин, останавливая машину возле огороженного тростником двора дедушки Ннукву. Перед тем как выбраться из машины, я бросила взгляд на шрам, тянущийся по шее Кевина. Несколько лет назад, уехав в отпуск в родной город, находящийся в дельте Нигера, Кевин упал с пальмового дерева, и в память об этом событии у него остался шрам от макушки до основания шеи. Очертаниями он напоминал клинок.
— Мы помним, — сказал Джаджа.
Джаджа распахнул скрипучую деревянную калитку дедушки Ннукву, которая была такой узкой, что, случись папе прийти сюда с визитом, ему пришлось бы пролезать в нее боком. По маленькому двору, едва ли в четверть того, что у нас в Енугу, бродили две козы и несколько куриц, что-то выискивавших в высохшей траве. В середине двора стоял маленький домик, формой напоминавший игральную кость. Такие я рисовала в детском саду: квадратная стена с квадратной дверью посередине и двумя квадратными окнами по обе стороны от нее. Дедушкин дом отличался только тем, что у него была терраса, огороженная ржавеющими металлическими прутами. И как только папа и тетушка Ифеома могли здесь вырасти? Когда мы впервые оказались здесь, я зашла в дом в поисках туалета. Дедушка, рассмеявшись, указал на странную постройку во дворе. Она была размером со шкаф и собрана из некрашеных цементных блоков, вход в нее загораживала импровизированная дверь — циновка из пальмовых листьев. В тот день я внимательно рассматривала дедушку, отводя глаза всякий раз, когда встречала его взгляд. Я искала различия между ним и нами, признаки безбожия. Тогда я ничего не нашла, но по-прежнему считала, что они где-то есть. Их не могло не быть.
Когда мы пришли, дедушка Ннукву сидел на террасе. Он поднялся с низкого стула нам навстречу. На циновке из пальмовых листьев стояли тарелки с едой.
На дедушке была накидка, перекинутая через плечо и завязанная вокруг шеи, из-под нее торчала некогда белая, но потемневшая от времени футболка с желтыми подмышками.
— Neke! Neke! Neke![40] Камбили и Джаджа пришли, чтобы проведать своего старого деда!
Несмотря на то что дедушка горбился под тяжестью лет, даже сейчас было видно, какой высокий он человек. Дед пожал руку Джаджа и обнял меня. Я мягко прижалась к нему и еще немного продержала его в объятиях, стараясь не вдыхать сильный запах маниоки.
— Садитесь и поешьте, — пригласил дедушка, указывая на циновку. В эмалированных посудинах были фуфу и жидкий суп без мяса и рыбы.
Гостей принято угощать, но дедушка Ннукву знал, что мы откажемся, и потому глаза его озорно поблескивали.
— Нет, спасибо, — сказали мы, и сели на деревянную скамейку рядом с ним. Я прислонилась к распашным деревянным ставням позади себя.
— Слышал, вы приехали вчера, — начал разговор дедушка. У него дрожал голос и нижняя губа, а иногда я понимала его только спустя пару мгновений после того, как он заканчивал слово. Дедушка говорил на языке предков, и его речь ничем не напоминала английскую.
— Да, — ответил Джаджа.
— Камбили, ты так выросла! Уже настоящая agbogho[41]. Скоро к вам начнут приходить ухажеры, — шутливо сказал он.
Его левый глаз постепенно слеп и покрывался пленкой, напоминающей цветом разбавленное молоко. Я улыбнулась, когда дедушка протянул руку, чтобы похлопать меня по плечу. Его кожу покрывали старческие пигментные пятна, которые выделялись на коже цвета земли, потому что были намного светлее.
— Дедушка Ннукву, вы здоровы? У вас ничего не болит? — с некоторой тревогой спросил Джаджа.
Дедушка пожал плечами, словно говоря, что в его теле мало что осталось здоровым, но он ничего не может изменить.
— Я здоров, внучек. А что еще остается старику, как не быть здоровым до того момента, как он встретится со своими предками? — он замолчал, чтобы слепить пальцами комочек фуфу. Я наблюдала за ним, за его улыбкой, за легкостью, с которой он бросил скатанный комок в сторону сада, где высохшие травы покачивались под легким ветром. Он предлагал Ани, богу этой земли, разделить с ним трапезу. — У меня часто болят ноги. Ваша тетушка привозит мне лекарство, когда у нее хватает денег. Но я — старик, у меня все время что-то болит, не ноги, так руки.
— А тетя Ифеома приедет? С детьми? — я поддержала беседу.
Дедушка Ннукву поскреб голову под несколькими седыми лохмами, которые упрямо не желали покидать его почти лысую голову.