дымка харматтана усыпили его.
— Я все равно думаю, что это миссионеры сбили его с правильного пути, — вдруг произнес он, напугав меня.
— Мы это уже слышали, и не один раз, — сказала тетушка Ифеома. — Скажи нам что-нибудь новое.
Но дедушка Ннукву продолжал говорить.
— Я помню, как первый из них приехал в Аббу, его звали отец Джон. У него было красное, как пальмовое масло, лицо. Говорят, такое солнце, как у нас, обжигает кожу белых людей. Так вот, был у него помощник, человек из Нино, по имени Джуд. Однажды они собрали детей под хлебным деревом в миссии и стали учить их своей религии. Я не присоединился к ним, kpa, но иногда приходил туда, чтобы посмотреть, чем это они занимаются. Однажды я спросил их: «Где этот бог, которому вы поклоняетесь?» Они сказали, что он, как Chuktvu, живет на небе. Тогда я задал еще один вопрос: «А кто же тогда был убит? Кто это висит на дереве перед миссией?» Они сказали, что это божий сын и что сын и отец равны. Вот тогда я понял, что они безумны. Отец и сын равны? Tufia![56] Как ты не понимаешь? Вот почему Юджин не уважает меня, он думает, что мы равны.
Мои кузены засмеялись, и тетушка Ифеома тоже. Успокоившись, она сказала дедушке Ннукву:
— Все, достаточно. Теперь закрой рот и отдохни. Мы уже почти приехали, и тебе понадобятся все твои силы, чтобы рассказать детям о mmuo.
— Дедушка Ннукву, тебе удобно? — спросила Амака, наклоняясь к переднему креслу. — Хочешь, я подвину сиденье, чтобы тебе было больше места?
— Нет, мне и так хорошо. Я теперь старик, и рост у меня уже не тот. В расцвете сил я бы не поместился в эту машину, да-да. Тогда я рвал финики прямо с пальмы, протянув руку. Мне не надо было на нее залезать.
— Ну конечно, — засмеялась тетушка Ифеома. — Ты и неба мог коснуться, протянув руку?
Они все так легко и часто смеялась, даже маленький Чима.
На подъезде к Изи Ичеке машин собралось великое множество, мы плелись бампер к бамперу. А людей возле машин толкалось еще больше. Так много, что между ними не оставалось свободного места и даже казалось, что они проникают друг в друга: накидки одних переходят в футболки других, брюки одних — в юбки других, платья одних — в рубашки других. Тетушка Ифеома наконец нашла место и припарковалась. Карнавал был в самом разгаре, и целым вереницам машин приходилось останавливаться, чтобы пропустить людей. Торговцы вразнос торчали на каждом углу, они продавали лежавшие под стеклянным колпаком акара[57] и суйя[58], обжаренные куриные ножки, целые подносы очищенных апельсинов и банановое мороженое Walls из огромных холодильников. Мне казалось, что я смотрю на внезапно ожившую картину, полную ярких красок. Я никогда не видела карнавала с масками, не сидела в заглушенной машине, наблюдая, как мимо текут тысячи зрителей. Однажды, несколько лет назад, папа вез нас мимо такой толпы в Изи Ичеке и все время бормотал что-то о невеждах, пришедших поучаствовать в языческих ритуалах. Он говорил, что истории о mmuo — духах, выбравшихся из муравьиных нор и способных заставить стулья плясать, а корзины удерживать воду — это сказки дьявола. Сказки дьявола. То, как папа произносил эти слова, делало эти истории дурными.
— Посмотрите! — сказал дедушка Ннукву. — Это женский дух, а женские духи безвредны. Они даже не приближаются к большим духам во время фестивалей, — он указывал на маленького mmuo, человека в резной деревянной маске с угловатыми, но симпатичными чертами лица и подкрашенными красным губами. Он часто останавливался, пританцовывая и извиваясь так, что нитка с бусами, повязанная вокруг его талии, вилась, словно живая. Стоявшие рядом люди радостно махали руками и бросали в его сторону деньги. Маленькие мальчики, последователи mmuo, играли на металлических ogene[59] и деревянных ichaka, подбирая скомканные банкноты. Едва они успели пройти, как дедушка Ннукву закричал:
— Отвернитесь! На это женщинам смотреть нельзя!
По дороге шел mmuo, окруженный несколькими пожилыми мужчинами с колокольчиками, звучавшими высоко и резко. Мужчины звонили в такт шагам mmuo. Его маска выглядела весьма реалистичной: искаженный гримасой человеческий череп со впавшими глазницами. Ко лбу была привязана корчащаяся черепаха, а к поясу — змея и три мертвых курицы, покачивающиеся в унисон с его движениями. Люди, оказавшиеся ближе всего, пугливо отпрянули. Несколько женщин развернулись и бросились бежать.
Тетушка Ифеома не выглядела напуганной, но все же отвернулась от фигуры.
— Давайте подыграем вашему дедушке, — сказала она по-английски. Амака отвернулась, и я тоже. Участие в языческом карнавале было грехом. Но если я лишь немножко посмотрю, может, чисто технически это не будет считаться?..
— Это наш agwonatumbe[60], — с гордостью сказал дедушка Ннукву. — Самый могущественный mmuo в этих местах. Все соседские деревушки боятся Аббы из-за него. На прошлом фестивале в Аро agwonatumbe только поднял посох, а все остальные mmuo бросились врассыпную! Они даже не стали ждать, чтобы узнать, что будет дальше!
— Смотрите! — Обиора показал на другого mmuo, который буквально парил над дорогой: его огромное белое покрывало казалось выше, чем огромное дерево авокадо из нашего сада в Энугу. Дедушка Ннукву закряхтел, когда он поравнялся с нами. Мне стало страшно, и я вспомнила историю о движущихся стульях, воде в корзинах и человеческих фигурках, выползающих из муравьиных нор.
— Как они это делают, дедушка Ннукву? Как люди забираются внутрь таких штук? — спросил Джаджа.
— Ш-ш-ш! Это же mmuo, духи! Не говори, как женщина! — взорвался дедушка Ннукву, обернувшись, чтобы смерить горящим взглядом Джаджа.
Тетушка Ифеома рассмеялась и заговорила по-английски:
— Джаджа, нельзя говорить, что люди внутри. Разве ты этого не знал?
— Нет, — пробормотал Джаджа, ерзая под внимательным взглядом тети.
— Обиора прошел эту церемонию два года назад в родном городе отца. А ты не проходил ima mmuo[61], так ведь?
— Нет, не проходил, — пробормотал Джаджа.
Неужели брату стало стыдно? Внезапно мне отчаянно захотелось, чтобы Джаджа прошел ima mmuo, инициацию в духовном мире. Я очень мало об этом знала, женщинам вообще не полагалось думать о таких вещах. Но Джаджа как-то рассказывал мне, что во время церемонии мальчиков пороли и заставляли купаться перед насмехающейся толпой. Единственный раз, когда я слышала слова ima mmuo от папы, он говорил об отцах, позволяющих своим сыновьям сбиться с пути истинного, и прочил им геенну огненную.
Вскоре мы уехали из Изи Ичеке. Сначала тетушка Ифеома высадила сонного дедушку Ннукву. По дороге он дремал в машине, наполовину прикрыв здоровый глаз, а тот, что поразила болезнь, оставался открытым. Было видно, что белесая пленка на нем становится плотнее и теперь напоминает цветом густое молоко.
Когда тетушка Ифеома остановилась на нашем дворе, она спросила своих детей, не хотят ли они зайти в дом, на что Амака ответила отказом так громко и решительно, что ее братья не решились спорить. Тетушка проводила нас, приветственно помахала папе, сидевшему на собрании, и крепко обняла нас на прощание.
В ту ночь мне снилось, что я смеюсь. Вот только это не было похоже на мой смех, впрочем, я и не знала, как он должен звучать. Во сне с моих губ слетал кудахчущий, раскатистый хохот тетушки Ифеомы.
Папа привез нас на рождественскую службу в церковь святого апостола Павла. Тетушка Ифеома с детьми уже садилась в микроавтобус, когда мы въехали на стоянку возле церкви. Они подождали, пока папа остановит «Мерседес», потом подошли, чтобы поздороваться. Тетя сказала, что они были на утренней службе и что мы встретимся за обедом. В своей длинной красной накидке и туфлях на высоком каблуке она выглядела выше и непостижимым образом казалась еще решительнее. На губах Амаки сияла помада того же ярко-красного цвета, что и у матери. Она улыбнулась, сверкнув сахарными зубами, и произнесла:
— Счастливого Рождества!
Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на службе, но мои мысли неизменно возвращались к помаде Амаки и к тому, что бы я почувствовала, нанося краску на свои губы. Мне было сложно думать о службе еще и потому, что священник, все время говоривший на игбо, на протяжении проповеди ни разу не вспомнил о Священном Писании. Он решил проповедовать о цинке и цементе.
— Вы, люди, думаете, что я проел деньги, собранные на цинк, okwia[62]? — кричал он, жестикулируя и обвиняюще указывая пальцем на собравшихся прихожан. — Да и вообще, многие ли из вас отдают десятину в эту церковь, gbo? Как можно построить дом, если вы не жертвуете? Вы что, думаете, что цинк и цемент стоят всего лишь десять kobo?[63]
Папе хотелось, чтобы священник говорил о другом: о младенце в яслях, о пастухах и Вифлеемской звезде. Я поняла это по тому, как он сжимал в руках молитвенник и как ерзал на месте. Мы сидели в первом ряду. Женщина с приколотым к белому хлопковому платью медальоном, где была изображена Пресвятая Дева, бросилась нам навстречу при входе, чтобы проводить на предназначенные места, по дороге громким шепотом объясняя папе и всем остальным, что первый ряд оставлен для очень важных людей. Слева от нас сидел вождь Умеади, единственный человек в Аббе, дом которого был больше нашего, а справа — его королевское величество, igwe[64]. Igwe подошел пожать папину руку после причастия и сказал: