— Nno пи, я зайду к вам позже, чтобы поприветствовать надлежащим образом.
После службы мы сопровождали папу на встречу, посвященную сбору средств, в расположенное возле церкви здание. Средства требовались на дом для священника. Женщина-волонтер с повязанным на голове шарфом раздавала буклеты с фотографиями старого жилища, на которых неверной рукой были проставлены стрелки, указывающие, где текла крыша и где термиты съели дверные косяки. Папа выписал чек и вручил его женщине, сказав, что не хочет произносить речь.
Когда была объявлена сумма собранных средств, священник вскочил и принялся танцевать, крича так громко, что эти звуки напоминали грохот стихии в конце сезона дождей.
— Пойдем, — сказал папа, когда организаторы собрания перешли к объявлению суммы следующего пожертвования.
Он повел нас к выходу из зала, улыбаясь и махая рукой множеству рук, тянущихся, чтобы коснуться его белой туники. Казалось, все эти люди надеялись, что это прикосновение будет целительным.
Вернувшись домой, мы нашли все диваны и кресла дома заполненными людьми. Кто-то даже сидел на журнальных столиках. Когда папа вошел, все встали и крики «Omelora!» разнеслись по округе. Папа обошел всех, пожимая руки, обнимая и повторяя: «С Рождеством!» и «Да благословит вас Господь!» Дверь во двор осталась открытой, и в гостиной сгустился серо-голубой дым от очагов, над которыми готовили угощения, да так, что я с трудом различала лица гостей. Я слышала голоса женщин, доносившиеся со двора, и скрежет поварешек, разливавших густой суп и рагу по тарелкам.
— Идите и поздоровайтесь с нашими родственницами, — велела мама. Мы последовали за ней во двор. Женщины захлопали в ладоши и на разные лады поприветствовали нас.
— Nno пи. Добро пожаловать, — ответили мы с братом.
Все эти женщины с повязанными шарфами на головах, в изношенных накидках, юбках и блузах не по размеру походили друг на друга. У них были одинаково широкие улыбки, белые зубы, высушенная солнцем кожа, цветом и текстурой напоминавшая скорлупу арахиса.
— Nekene! Посмотрите на мальчика, который унаследует богатство своего отца! — крикнула женщина, выкрикивавшая приветствия громче всех остальных. Ее рот формой напоминал узкий тоннель.
— Не будь у нас кровного родства, я бы продала тебе мою дочь, — ухмыльнулась другая, обращаясь к Джаджа. Они сидела возле треноги, помешивая уголья под котлом.
— А девочка-то уже зрелая agboghol[65]. Скоро сильный молодой мужчина принесет нам пальмового вина! — обронила третья, направляясь в дом с подносом, нагруженным кусками жареной говядины. Ее грязная накидка была плохо повязана, и один край волочился по земле.
— Идите к себе и переоденьтесь, — сказала мама, обняв нас с Джаджа за плечи. — Скоро приедет ваша тетя и ее дети.
Сиси накрыла стол на восемь человек, поставив широкие тарелки карамельного цвета и положив такие же полотняные салфетки, накрахмаленные и отутюженные в форме треугольников. Тетушка Ифеома с кузенами приехали, когда я переодевалась в своей комнате. Раздался громкий смех, и эхо от него не утихало еще некоторое время, бродя по нашему дому. До тех пор пока я не вышла в гостиную, я не поняла, что это смеется моя кузина. Мама, по-прежнему одетая в розовое, обильно расшитое пайетками платье, в котором она была в церкви, сидела на диване с тетушкой Ифеомой. Джаджа разговаривал с Амакой и Обиорой возле этажерки. Я подошла к ним, стараясь выровнять дыхание.
— Это же музыкальный центр? Так почему вы не ставите музыку? Или вам она тоже наскучила? — спросила Амака, переводя безмятежный взгляд с меня на Джаджа и обратно.
— Да, это музыкальный центр, — ответил Джаджа. Он не стал говорить, что мы никогда его не включали и что нам это даже не приходило в голову. Единственным развлечением был новостной канал, который выбирал папа во время семейного отдыха.
Амака подошла к комоду и выдвинула ящик с дисками. К ней присоединился Обиора.
— Не удивительно, что вы не включаете его, здесь все такое неинтересное! — резюмировала она.
— По-моему, ты ошибаешься, — возразил Обиора, просматривая диски и поправляя съезжающие на нос очки. Он выбрал запись ирландского церковного хора «Придите, верующие». Казалось, Обиора был очарован музыкальным центром и, пока играла песня, не отрывал от него взгляда, будто старался постичь все секреты, таящиеся в хромированных недрах.
В комнату забежал Чима:
— Мамуля, тут классный туалет! С огромным-преогромным зеркалом и кремами в стеклянных бутылочках.
— Надеюсь, ты ничего не сломал? — насторожилась тетя.
— Не, я аккуратно, ты чего, — отмахнулся он. — А можно мы включим телевизор?
— Нельзя. Скоро придет дядя Юджин, и мы сядем обедать.
Вошла Сиси, окутанная ароматами приправ, и сказала, что прибыл igwe и что папа хочет, чтобы мы спустились и поздоровались с ним. Мама поднялась, расправила платье, ожидая, пока тетушка Ифеома не выйдет вперед.
— Я думала, igwe сегодня принимает гостей в своем дворце. Не знала, что он сам куда-то ходит, — высказывала удивление Амака, пока мы спускались. — Наверное, он пришел потому, что твой отец — действительно большой человек.
Мне хотелось, чтобы она сказала «дядюшка Юджин» вместо «твой отец». Амака даже не смотрела на меня, когда говорила, а когда я глядела на нее, у меня появлялось ощущение, будто драгоценный песок сочится сквозь мои пальцы, а я не могу его удержать.
Дворец igwe располагался всего в нескольких минутах ходьбы от нашего дома. Мы были там пару лет назад, но только один раз. Папа сказал, что хоть igwe и принял христианство, он по-прежнему позволяет родственникам приносить жертвы языческим богам в своем доме.
Мама поприветствовала igwe традиционно, как и полагалось женщине: низко склонившись, подставила свою спину, по которой он похлопал веером из мягких бежевых хвостов животных. Позже папа сказал маме, что это было грешно. Человеку не должно склоняться перед другим человеком, и поклоны igwe — пережиток безбожной традиции. Поэтому, когда спустя несколько дней мы поехали в Оку на встречу с епископом, я не стала опускаться на колени, чтобы поцеловать его кольцо. Я хотела, чтобы папа гордился мной. Но папа оттаскал меня за ухо в машине и сказал, что я не имела права так ошибаться: епископ был Божьим человеком, a igwe — всего лишь мирским правителем.
— Здравствуйте, господин, ппо, — сказала я igwe, склонившись. Торчащие из его носа волоски задрожали, когда он улыбнулся мне.
— Kedu[66], дочка?
Одна из маленьких гостиных была освобождена специально для него, его жены и четырех помощников, один из которых обмахивал igwe золоченым веером, хотя в доме и работал кондиционер. Второй помощник махал веером над его женой, женщиной с желтой кожей и несколькими рядами золотых украшений вокруг шеи: золотыми подвесками, бусинами и кораллами. Шарф, завязанный вокруг ее головы, образовывал спереди высокую объемную складку, как раскрытый лист банана. Мне подумалось, что человеку, который сидел за ней в церкви, приходилось вставать, чтобы увидеть алтарь.
Я видела, как тетушка Ифеома опустилась перед королем на одно колено и сказала: «igwe!» особенным, торжественным тоном, которым полагалось приветствовать такое высокое лицо, и как он похлопал ее по спине. Золотистые пайетки на его тунике сверкали в лучах послеобеденного солнца. Амака низко поклонилась ему, мама, Джаджа и Обиора пожали королю руку, уважительно взяв ее в обе ладони. Я еще немного постояла в дверях, показывая папе, что я не подходила к igwe близко, чтобы поклониться ему.
Когда мы вернулись наверх, мама с тетушкой Ифеомой ушли в мамину комнату, а Чима и Обиора растянулись на ковре и стали играть в карты, которые Обиора достал из кармана. Амака захотела посмотреть книгу, о которой ей рассказывал Джаджа, и они пошли в его комнату. Я же села на диван и стала смотреть, как играют мои кузены. Игра была мне не понятна, как и то, почему время от времени один из них кричал «осел!» и оба они заливались смехом. Музыкальный центр закончил воспроизводить диск. Я встала и пошла по коридору, который вел в мамину комнату. Сначала я хотела войти и посидеть там вместе с мамой и тетушкой Ифеомой, но вместо этого замерла перед дверью. Мама шептала, и я с трудом различала слова.
— На заводе много баллонов с газом, — она явно пыталась убедить тетушку Ифеому попросить их у папы. Тетушка тоже шептала, но я прекрасно ее слышала, потому что ее шепот был таким же, как и она сама: выдающимся, живым, бесстрашным, громким и ярким.
— Ты что, забыла, как Юджин предлагал купить мне машину? Вот только взамен он хотел, чтобы мы присоединились к ордену Святого Иоанна. Он требовал, чтобы мы послали Амаку в католическую женскую школу при монастыре. Он даже пытался запретить мне пользоваться косметикой! Я хочу новую машину, nwunye т, и хочу снова пользоваться газовой плитой, и морозилку хочу, и деньги мне тоже нужны, чтобы не перешивать брюки Чиме, когда он вырастет. Но я не стану просить своего брата наклониться, чтобы мне было удобнее лизать его зад за все эти блага.
— Ифеома, если ты… — тихий голос мамы снова стал неразборчивым.
— А ты знаешь, почему Юджин не ладил с Ифедиорой? — вновь зазвучал жаркий и напористый шепот тетушки. — Потому что Ифедиора прямо в лицо говорил ему то, что думает. Он не боялся говорить правду. А ты сама знаешь, как Юджин борется против правды, которая его не устраивает. Наш отец умирает. Ты меня слышишь? Умирает. Он уже старик, сколько ему еще осталось, gbo? Но Юджин по-прежнему не пускает его в дом, даже не навещает его. О joka![67] Юджину пора прекратить брать на себя работу Господа. Бог и сам прекрасно с ней справится. И если настолько неправильно, что наш отец следует традициям предков, то пусть Бог его и судит. Бог, а не Юджин.