Спустя несколько минут вернулись кузены. Они выглядели иначе, чем я запомнила, возможно, потому, что мне не доводилось видеть их на собственной территории, а не в Аббе или в доме дедушки Ннукву, где они были гостями. Войдя домой, Обиора снял темные солнцезащитные очки и засунул их в карман шорт. Он радостно засмеялся, когда увидел меня.
— Джаджа и Камбили уже приехали! — подхватил Чима.
Мы обнялись. Амака едва коснулась меня и отпрянула в сторону. На ее губах блестела красно-коричневая помада, а платье подчеркивало стройную фигуру.
— Как вы доехали? — спросила она, глядя на Джаджа.
— Нормально, — ответил брат. — Я думал, дорога займет больше времени.
— Энугу не так уж и далеко отсюда.
— Мам, мы забыли купить лимонад, — воскликнул Обиора.
— Разве я не напоминала вам перед тем, как вы ушли, gbo? — тетя Ифеома смахнула нарезанный лук в нагретое масло и отступила назад.
— Сейчас я за ним схожу. Джаджа, хочешь со мной? Киоск в соседнем квартале.
— Не забудьте пустые бутылки, — напомнила тетя.
Я наблюдала, как Джаджа уходит вместе с Обиорой. Я не видела его лица и не могла понять, испытывает ли он то же замешательство, что и я.
— Сейчас переоденусь и поджарю бананы, мам, — Амака повернулась, чтобы выйти.
— Nne, сходи со своей кузиной, — кивнула мне тетушка Ифеома.
Я пошла за Амакой в ее комнату, шаг за шагом превозмогая страх. Цементные полы были шершавыми и не позволяли моим ногам скользить по ним, как я скользила по мраморным плиткам дома. Амака сняла серьги и положила на комод, а потом внимательно осмотрела себя в высокое, в полный рост зеркало. Я присела на кровать, недоумевая, знает ли она о моем присутствии.
— Ты наверняка считаешь Нсукку недостаточно цивилизованным городом по сравнению с Энугу, — неожиданно произнесла Амака, по-прежнему глядя в зеркало. — Я просила маму, чтобы она перестала вынуждать вас приехать.
— Я… мы… хотели приехать.
Амака улыбнулась отражению тонкой, снисходительной улыбкой, которая как бы говорила, что мне не стоило трудиться лгать ей.
— Здесь нет никаких модных или развлекательных заведений, если ты еще этого не поняла. В Нсукке нет ни «Дженесис», ни «Девятого озера».
— Что?
— «Дженесис» и «Девятое озеро», развлекательные центры Энугу. Ты же все время туда ходишь, так ведь?
— Нет.
Амака посмотрела на меня с удивлением.
— Ну хотя бы время от времени?
— Я… да.
Я никогда не была в «Дженесис» и только однажды побывала в отеле «Девятое озеро», когда бизнес-партнер папы устроил там прием по случаю свадьбы. Мы провели внутри столько времени, сколько потребовалось, чтобы сфотографироваться с новобрачными и вручить им подарок.
Амака взяла расческу и провела ею по коротким волосам. Потом повернулась ко мне и спросила:
— Почему ты говоришь так тихо?
— Прости?
— Ты все время шепчешь.
— А, — отозвалась я, разглядывая ее стол, заваленный множеством самых разных вещей, от книг и фломастеров до треснувшего зеркальца.
Амака отложила расческу и стянула платье через голову. В белом кружевном бюстгальтере и тонких голубых трусиках она похожила на козочку: смуглая, высокая и стройная. Я быстро отвела глаза. Мне ни разу не доводилось видеть, как раздевается другой человек. Смотреть на чужое тело было грешно.
— Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с твоим музыкальным центром в Энугу, — Амака включила маленький кассетный магнитофон, кивая в такт барабанному ритму. — В основном я слушаю местных музыкантов. Они самобытны, им есть о чем сказать слушателям. Больше всего мне нравятся Fela, Osadebe и Onyeka. Ах, да я прекрасно понимаю, что ты и так знаешь, кто они такие. Уверена, тебе больше нравится американская поп-музыка, как и всем остальным подросткам.
Она так сказала «подросткам», будто сама к ним не относилась. Словно «подростки» были разновидностью людей, которые стояли ниже нее на социальной лестнице, потому что не слушали самобытную музыку. И она говорила «самобытный» с гордостью человека, который прежде не думал, что будет знать такие слова.
Я неподвижно сидела на краю кровати, стискивая пальцы и отчаянно желая сказать Амаке, что у меня нет музыкального центра или магнитофона и что я не смогу различить музыкальные стили или узнать музыкантов.
— Это твоя картина? — спросила я вместо всего, что крутилось на языке, указывая на акварельное изображение женщины с ребенком, почти повторяющее Мадонну и Дитя, которая висела у папы в спальне, за одним исключением: и женщина, и ребенок на рисунке Амаки были темнокожими.
— Да, я иногда рисую.
— Очень красиво.
Я не знала, что моя кузина так реалистично пишет акварелью. А еще мне очень хотелось, чтобы она перестала смотреть на меня как на странное лабораторное животное, словно гадая, к какому виду я отношусь.
— Что вас там задержало, девочки? — крикнула из кухни тетушка Ифеома.
Я последовала за Амакой и стала смотреть, как она нарезает и жарит бананы. Вскоре вернулись мальчики, притащившие полиэтиленовый пакет с напитками. Тетушка Ифеома попросила Обиору накрыть на стол.
— Сегодня мы примем Камбили и Джаджа как гостей, но уже завтра они станут частью нашей семьи и разделят наши заботы, — сказала она.
Обеденный стол — деревянный, старый, потрескавшийся от жары — облезал; верхний слой древесины свисал, как шкурка с линяющего сверчка, коричневыми хлопьями, сворачивающимися по краям. Стулья были от разных гарнитуров: четыре — из простого дерева, такие стояли у меня в классе, а еще два — с мягкими черными сиденьями. Мы с Джаджа сели рядом. Тетушка Ифеома произнесла молитву, и я не успела открыть глаза, а кузены уже сказали «Аминь».
— Nne, мы не служим Мессу за столом, как твой отец, — рассмеялась тетушка Ифеома. Амака внимательно смотрела на меня.
— Лимонад и курица! Надеюсь, Джаджа и Камбили будут приезжать к нам каждый день! — воскликнул Обиора, подталкивая вперед стакан.
— Мама, я хочу куриную ножку, — попросил Чима.
— По-моему, они стали наливать меньше колы в бутылки, — Амака повертела в руках бутыль с напитком.
Я смотрела на рисовый джолоф, жареные бананы и на половинку куриной голени, сложенные на тарелке, и пыталась заставить себя поесть. Тарелки тоже были разными. Чима и Обиора ели из пластиковых, а у всех остальных стояли стеклянные, но без цветов или серебристых полосок. Вокруг звучал смех, разговоры обо всем на свете, вопросы, зачастую не получавшие никакого ответа. Дома мы всегда говорили осмысленно, особенно за столом, но мои кузены, казалось, произносят слова ради самого общения.
— Мам, biko, дай мне шею, — попросила Амака.
— Разве не ты ела ее в прошлый раз, gbo? — беззлобно проворчала тетя, но все же взяла куриную шею со своей тарелки и положила ее Амаке.
— А когда мы последний раз ели курицу? — прочавкал Обиора с набитым ртом.
— Прекращай жевать, как козел! — одернула его тетушка.
— Козлы жуют по-разному, когда едят и когда жуют жвачку. Ты сейчас о чем?
Я подняла глаза, чтобы взглянуть, как Обиора жует.
— Камбили, с едой что-то не так? — спросила тетушка, напугав меня. Мне казалось, что меня нет, что я, подобно бесплотному духу, наблюдаю со стороны, как люди свободно болтают о своем.
— Джолоф очень вкусный, тетушка, спасибо.
— Если он тебе понравился, то почему бы тебе его не съесть? — ласково предложила тетя.
— Может, он не так хорош, как тот рис, что она ест дома, — хмыкнула Амака, но была одернута тетушкой.
Больше я не произнесла ни слова за весь обед, но внимательно прислушивалась к каждому звуку, каждому взрыву смеха или шутке. В основном говорили мои кузены, а тетушка Ифеома наблюдала за ними. Она напоминала мне футбольного тренера, хорошо потрудившегося со своей командой до матча и теперь со спокойной душой следившего за игрой.
После обеда я спросила Амаку, где можно облегчиться, хотя уже знала, что туалет находится напротив спальни. Казалось, кузину мой вопрос задел, и она туманно повела рукой в сторону коридора:
— А как по-твоему, где еще ему быть?
Туалетная комната оказалась такой узкой, что я могла коснуться стен обеими руками, если бы их вытянула. Там не было ковров и меховых накидок на крышке туалетного сиденья, как у нас дома. Рядом с унитазом стояло пустое пластиковое ведро. Пописав, я хотела смыть, но рычажок вяло проседал под моими пальцами — в баке унитаза не обнаружилось ни капли воды. Постояв несколько минут в туалете, я пошла искать тетушку Ифеому. Та оттирала бока керосиновой плитки мыльной губкой.
— Я собираюсь экономить газ, — с улыбкой сказала мне тетушка. — Стану использовать его только для приготовления особых блюд, чтобы растянуть баллоны как можно дольше. И керосиновую плиту я пока убирать не буду.
Я замялась, потому что вопрос, который я собиралась задать, был очень далек от темы плит и приготовления пищи. С террасы доносился смех Обиоры.
— Тетушка, в туалете нет воды.
— Ты писала?
— Да.
— У нас дают воду только по утрам, о di egwu[74]. Поэтому мы не смываем, когда писаем. Только когда нам есть что смыть. Или иногда, когда воду отключают на несколько дней, мы закрываем крышку и потом, когда все воспользуются туалетом, выливаем туда одно ведро. Так мы экономим воду, — тетушка Ифеома грустно улыбнулась.
— О, — пробормотала я.
В этот момент Амака прошла мимо меня к холодильнику.
— Конечно, дома ты спускаешь воду каждый час, чтобы она была свежей. Но здесь мы так не делаем, — ядовито заметила она.
— Амака, о gini?[75] Мне не нравится этот тон!
— Простите, — пробормотала Амака, наливая в стакан холодной воды из пластиковой бутылки.
Я подвинулась ближе к стене, потемневшей от керосиновой гари, желая слиться с ней и стать невидимой. Мне хотелось извиниться перед Амакой, только я не знала за что.