— Ты портишь батат! — вспыхнула Амака. — Ну вот, отрезала слишком много! И что, так вы его чистите дома?
Я вздрогнула и уронила нож в дюйме от ноги.
— Простите, — забормотала я, сама не понимая, за что именно извиняюсь: что уронила нож или что слишком неэкономно отрезала кремово-белую мякоть.
Тетушка внимательно за нами наблюдала.
— Амака, ngwa[84], покажи Камбили, как надо его чистить.
Поджав губы и приподняв брови, Амака обернулась, чтобы взглянуть на мать. Она как будто не верила, что кому-то надо показывать, как правильно чистить батат. Амака взяла в руки нож и стала очищать кусок, срезая с него только кожицу. Я наблюдала за точными движениями ее руки, жалея, что вряд ли смогу так же. Лента срезанной кожуры не обрывалась, превращаясь в меченную землей спираль.
— Может быть, мне стоит записать это в твоем расписании: учиться чистить батат, — пробормотала Амака.
— Амака! — рявкнула тетушка Ифеома. — Камбили, принеси мне немного воды из бака, который стоит на улице.
Я взяла ведро, радуясь подаренному предлогу выйти из кухни и больше не видеть насупленное лицо Амаки.
Остальную часть дня кузина была не особо разговорчива, вплоть до прихода отца Амади, который принес с собой аромат одеколона. Чима запрыгнул на него и не отпускал, с Обиорой он обменялся рукопожатием, а тетушку Ифеому и Амаку поприветствовал быстрыми объятиями. После этого тетушка представила ему меня и Джаджа.
— Добрый вечер, — сказала я, и добавила: — Святой отец. — Обращаться так к этому почти еще мальчику в футболке с открытой шеей и настолько выцветших джинсах, что было непонятно, какого они цвета, казалось практически святотатством.
— Камбили и Джаджа, — сказал он так, словно мы уже встречались. — Как вам нравится здесь, в Нсукке?
— Им тут совершенно не нравится, — буркнула Амака, и я пожалела, что она так сказала.
— У Нсукки есть свои прелести, — улыбнулся отец Амади. У него был красивый певучий голос, который действовал на меня подобно маминому бальзаму. Он рассказывал что-то за ужином, сплетая английский и игбо, но я не поняла ни слова, очарованная только этим певучим голосом. Отец Амади был как дома: он знал, у какого стула выступает гвоздь, который может оставить затяжку на одежде.
— Мне казалось, я забил его, — сказал он и переключился на разговор о футболе с Обиорой. Потом обсудил с Амакой историю о журналисте, которого только что арестовало правительство, поговорил с тетушкой Ифеомой о женской католической организации, а с Чимой — о соседской видеоигре.
Кузены оживленно болтали, как и всегда, только на этот раз они ждали, что скажет отец Амади. Я думала о жирных цыплятах, которых папа иногда покупал в качестве пожертвования и которых мы брали с собой к алтарю в дополнение к вину для причастия. Цыплята азартно и беспорядочно клевали кусочки хлеба, которые им бросала Сиси. Мои кузены бросались на слова отца Амади подобно тем цыплятам.
Задавая вопросы, отец Амади вовлек в разговор и нас с братом. Я знала, что они адресованы нам обоим, потому что он говорил «вы», unu, а не «ты», gi, но я сохраняла молчание, с благодарностью слушая ответы Джаджа. Отец Амади спросил, где мы учимся, какие предметы любим и занимаемся ли спортом. Когда он поинтересовался, в какую церковь мы ходим в Энугу, Джаджа ответил и на этот вопрос.
— Святой Агнессы? Меня однажды приглашали туда отслужить мессу, — улыбнулся отец Амади.
И тогда я вспомнила одухотворенного молодого священника, который запел посередине проповеди и за которого папа велел нам молиться, потому что такие люди приносят церкви одни неприятности. С того времени в нашей церкви было много приглашенных священников, но они были совсем другими. И я вспомнила песню, которую он пел.
— Правда? — сказала тетушка Ифеома. — Мой брат Юджин почти в одиночку содержит эту чудную церковь.
— Chelukwa[85] минуточку! Ваш брат — Юджин Ачике? Издатель «Стандарта»?
— Да, Юджин — мой старший брат. Кажется, я уже говорила об этом, — улыбка тетушки больше не казалась радостной.
— Ezi okwu? Я не знал, — отец Амади покачал головой. — Слышал, он сам принимает решения о том, что печатает его газета. В эти дни «Стандарт» — единственное издание, которое смеет говорить правду.
— Да, — согласилась тетушка Ифеома. — И у него есть блестящий редактор, Адэ Кокер, правда, я уже не знаю, как долго он еще пробудет на воле. Даже деньги Юджина не способны защитить его от тюрьмы.
— Я где-то читал, что «Амнистия» удостоила вашего брата наградой, — уважительно проговорил отец Амади. Теперь он кивал медленно и с восхищением. Я почувствовала, как наполняюсь гордостью и страстным желанием подчеркнуть свою связь с папой. Мне захотелось что-нибудь сказать, напомнить этому красивому священнику, что папа был не только братом тетушки Ифеомы и издателем «Стандарта», но еще и моим отцом. Мне захотелось, чтобы тепло глаз отца Амади коснулось и меня.
— Наградой? — заинтересованно переспросила Амака. — Мам, надо хотя бы иногда покупать «Стандарт», чтобы знать, что там происходит.
— Или попросить Юджина присылать нам бесплатные экземпляры, если, конечно, мы сможем усмирить свою гордыню, — сострил Обиора.
— Я даже не знала, — промолвила тетушка Ифеома. — Да Юджин и не сказал бы мне, igasikwa[86]. Мы не разговариваем. Представляете, мне пришлось использовать паломничество как предлог, чтобы он отпустил детей к нам.
— Так вы собираетесь поехать в Аокпе? — заинтересовался отец Амади.
— На самом деле я не особенно туда собиралась, но теперь, похоже, мне придется поехать. Я узнаю, когда ожидается следующее явление.
— Люди все это выдумывают. Помните, как-то говорили, что Мадонна является в госпитале епископа Шаннагана? А потом — что в Трансенкулу? — сказал Обиора.
— В Аокпе все иначе. Там есть все признаки явления Мадонны, — сказала Амака. — К тому же пресвятой Богородице уже давно пора появиться в Африке. Вам не приходил в голову вопрос: почему ее видят только в Европе? В конце концов, она родом с Ближнего Востока.
— И что, Мадонна теперь интересуется вопросами политики? — спросил Обиора, и я снова на него посмотрела. Он так смело рассуждает в свои четырнадцать! А я и сейчас, за обедом, не могла связать пары слов…
Отец Амади рассмеялся:
— Но она же являла себя в Египте, Амака. По крайней мере, так говорили люди, которые потекли туда, как стая саранчи. В Аокпе сейчас происходит то же самое.
— Как-то не похоже, чтобы вы в это верили, святой отец, — Амака внимательно следила за ним.
— Я не верю только в то, что нам непременно надо ехать в Аокпе или другое место, чтобы найти ее. Она здесь, среди нас, и ведет нас к своему сыну, — он говорил так легко, что его рот напоминал музыкальный инструмент, изливающий мелодию.
— А как же быть с Фомой неверующим, который живет в каждом из нас? С той частью, которой необходимо увидеть, чтобы уверовать? — спросила Амака с таким выражением лица, что было непонятно, шутит она или говорит серьезно.
Отец Амади не ответил. Вместо этого он состроил рожицу, и Амака рассмеялась. Стало видно, что у нее тоже есть щель между зубами, и она даже шире, чем у тети.
После ужина все собрались в гостиной. Тетушка попросила Обиору выключить телевизор, чтобы мы могли помолиться, пока отец Амади был с нами. Чима уснул на диване, и Обиора облокачивался на него. Отец Амади прочитал первую молитву, в конце которой он стал петь на игбо. Пока они пели, я рассматривала фотографию семьи в день крещения Чимы. Рядом с фотографией висела плохонькая копия «Скорбящей Матери» в потрескавшейся по уголкам деревянной рамке. Я прикусила губу, чтобы невзначай не присоединиться к пению, чтобы мои уста не предали меня.
Потом мы смотрели новости по телевизору, угощаясь дакриодесом с кукурузой. Я встретилась взглядом с отцом Амади, и внезапно меня перестали слушаться язык и горло. Я слишком явно ощущала на себе его внимание.
— Я не видел, чтобы ты сегодня смеялась или хотя бы улыбалась, Камбили, — наконец сказал он.
Я опустила глаза и хотела извиниться, но мне не удалось выдавить из себя ни слова. На какое-то время я даже перестала слышать.
— Она у нас стеснительная, — сказала тетушка Ифеома.
Сославшись на глупую причину, я извинилась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Мелодичный голос отца Амади слышался мне до тех пор, пока я не уснула.
В доме тетушки Ифеомы всегда звучал громкий, отражающийся от стен смех, а споры быстро смолкали. Утренние и вечерние молитвы постоянно перемежались с песнями на игбо, которые обычно сопровождались хлопками в ладоши. В квартире царила идеальная чистота: Амака скребла полы жесткой щеткой, Обиора подметал, а Чима взбивал подушки на стульях. Посуду мыли по очереди. После того как я плохо справилась с жирными тарелками, Амака снова вернула их в раковину.
— Ты так моешь посуду в своем доме? — возмутилась она, сверля меня негодующим взглядом. — Или это не включено в твое исключительное расписание?
Рядом не было тетушки Ифеомы, чтобы вступиться за меня. Амака не сказала мне больше ни слова, пока не пришли ее друзья. Тетушка Ифеома и Джаджа были в саду, а мальчики играли в футбол на переднем дворе.
— Камбили, это мои подруги из класса, — сказала она.
Две девочки поздоровались, а я улыбнулась им. У них были такие же короткие волосы, как у Амаки, блестящая помада и невероятно узкие брюки. Я наблюдала, как они рассматривают себя в зеркале, обсуждают журнал с темнокожей женщиной на обложке, и учителя математики, который не знал ответов на свои собственные тесты, и девочку, которая носила мини-юбки на вечерние занятия, хоть у нее были толстые «уши» на бедрах, и хорошенького мальчика.
— Хорошенький, sha[87]