что они возьмут высоту. У нас с Джаджа все по-другому. Мы брали свою высоту не потому, что верили, что справимся с ней, а потому, что панически боялись того, что произойдет, если мы ее не возьмем.
— Почему ты хмуришься? — спросил отец Амади, садясь рядом со мной. Его плечо коснулось моего. Новый запах пота и привычный аромат одеколона коснулись моего носа.
— Так…
— Может, расскажешь?
— Вы верите в этих мальчиков, — выдала я.
— Да, — подтвердил он, внимательно глядя на меня. — И они не нуждаются в том, чтобы я верил в них, это нужно мне.
— Почему?
— Потому что мне нужно верить в то, в чем я не стану сомневаться, — он взял бутылку с водой и стал жадно пить. Я наблюдала, как двигается его горло, и страстно хотела стать этой водой, вливаться в него, быть с ним единым целым. До этого момента я никогда в жизни не завидовала воде! Он поймал мой взгляд, и я, пытаясь понять, что он в нем прочел, отвела глаза.
— Тебе пора переплести косы, — сказал отец Амади.
— Правда?
— Да. Я отведу тебя к женщине, которая причесывает твою тетушку.
И он протянул руку и коснулся моих волос. Мама заплела их еще в больнице, но из-за терзавших меня головных болей, сильно натягивать волосы она не решилась, и вышло рыхловато, кое-где выбивались целые прядки. Отец Амади провел рукой вдоль распушившихся косичек, глядя мне прямо в глаза. Он был слишком близко. Его прикосновение, легкое, невесомое, вызвало у меня мучительное желание ощутить вес его ладони. Мне хотелось броситься ему на грудь, прижать его руку к своей голове, груди, животу, чтобы он мог ощутить тепло, наполнявшее меня.
Отец Амади опустил руку, поднялся и побежал к мальчикам на поле. А я на него смотрела…
Амака зашевелилась в кровати, и я проснулась. Рассвет еще не наступил, и лавандовые лучи утреннего солнца не тронули жалюзи. В слабом свете уличного фонаря я увидела, как кузина завязывает на себе накидку. Но, направляясь в туалет, она никогда ее не надевала. Что-то случилось?
— Амака, о gini?
— Прислушайся, — ответила она.
С террасы доносился голос тетушки Ифеомы. «Почему она встала так рано?» — подумала я, а потом услышала пение. Где-то за окном, на улице звучал целый хор.
— Студенты бунтуют, — пояснила Амака.
Я встала и пошла следом за ней в гостиную. Что это значит? Мы в опасности? На террасе вместе с тетушкой Ифеомой стояли Джаджа и Обиора. Меня удивила ощутимая плотность ночного воздуха, казалось, он состоит из тысяч еще не упавших дождевых капель.
— Выключите уличный фонарь, — велела тетушка. — Они могут начать кидаться камнями, если заметят свет.
Амака выполнила ее просьбу. Пение слышалось громче и четче. В хоре было не меньше пятисот человек:
— Долой старшего администратора! Нет главе государства! Дикарь, надень штаны! Где вода? Где электричество? Где бензин?
— Студенты так шумят, что я думала, они уже перед домом, — сказала тетушка.
— Они придут сюда? — испугалась я.
Тетушка Ифеома обвила меня рукой и притянула к себе. От нее пахло тальком для тела.
— Нет, ппе, что ты! Волноваться стоит соседям ректора. Прошлый раз студенты сожгли машину старшего преподавателя.
Хор голосов гремел вовсю, но не приближался. Послышался шум. В унизанное звездами небо стали подниматься густые клубы черного дыма. Раздался звон битого стекла.
— Мы говорим: нет старшему администратору! Пошел прочь! Вы не хотите нас слушать? Придется!
Пение сопровождали крики и визг. Потом послышался голос, который повел соло, и толпа возликовала. Порыв прохладного ветра, пропитанного едким запахом дыма, донес до нас с соседней улицы обрывок пламенной речи на ломаном английском языке:
— Великие львы и львицы! Разве мы много хотим? Нам нужны политики в чистых трусах! Есть трусы у президента? Чистые трусы? Нет!..
— Смотрите, — прошептал Обиора и ткнул чуть влево. И мы увидели группу бегущих студентов — человек сорок с факелами и горящими палками. Они промелькнули, словно быстрый черный поток.
— Наверное, догоняют основную группу, — прокомментировала Амака.
Мы еще немного послушали, а потом тетушка предложила всем лечь и еще немного поспать.
На следующий день тетушка Ифеома вернулась с работы с новостями о студенческих волнениях. Это был самый мощный бунт с той поры, как подобные выступления стали привычным делом, что произошло несколько лет назад. Студенты дотла сожгли дом старшего администратора со всеми хозяйственными постройками. Огонь заодно уничтожил шесть университетских машин.
— Говорят, самого администратора, его жену и детей вывезли в багажнике старого «Пежо 404», о di egwu, — сказала тетушка Ифеома, размахивая циркулярным письмом. Когда я прочла эту бумагу, сердце мое сжалось, а земля ушла из-под ног. В документе за подписью секретаря университета сообщалось, что учебное заведение закрывается на неопределенный срок в связи с ущербом, нанесенным его имуществу, и сложившейся общей нездоровой атмосферой. Я подумала: что же это значит для нас? Неужели тетушка Ифеома уедет? Неужели мы никогда больше не приедем в Нсукку?
Днем я задремала и увидела сон, в котором старший администратор лил киптяток на ноги тетушки Ифеомы в ванной нашего дома в Энугу. Тетушка Ифеома выпрыгнула из ванны, как бывает только в сновидениях, и перепрыгнула прямо в Америку. А когда я позвала ее и попросила остановиться, она не услышала меня.
Вечером мы сидели в гостиной перед телевизором. Я размышляла о своем сне, когда услышала звук подъезжающей и останавливающейся возле дома машины. Руки у меня затряслись. Мне показалось, что приехал отец Аманди, но раздавшийся вскоре стук в дверь опроверг мои ожидания. Так, громко, властно, с угрозой, он стучать никак не мог.
Тетушка Ифеома вскочила со своего кресла:
— Onyezi? Что вам нужно? Немедленно прекратите стучать!
Она чуть приоткрыла дверь, но чьи-то мощные руки тут же распахнули ее настежь. Незваные гости мигом заполнили дверной проем. В квартире внезапно стало очень тесно: четыре крупных мужчины — синие униформы, перекатывающиеся под рубашками мышцы, форменные фуражки, запахи табачного перегара и застарелого пота — заполнили все свободное пространство.
— В чем дело? — тетушка Ифеома нахмурилась. — Кто вы?
— Обыск. Мы ищем документы, подтверждающие вашу связь с нарушителями мира и спокойствия в университете. До нас дошла информация о том, что вы связаны с группой радикально настроенных студентов, которая занималась организацией беспорядков, — произнес человек, щеки которого густо, почти без единого просвета свободной чистой кожи, покрывали племенные знаки. Голос его звучал механически, будто он воспроизводил некую запись, как магнитофон. Трое других прошли в квартиру: один отправился на кухню и открыл дверцы буфета (так их и оставил), двое других устремились в спальни.
— Кто вас уполномочил? — спросила тетушка Ифеома.
— Мы представляем специальное подразделение безопасности из Порт Харкорт.
— И у вас есть документы, которые вы могли бы мне предъявить? Просто так врываться в мой дом вы не имеете права!
— Вы только посмотрите на эту женщину, уеуе! Я же сказал: мы из специального подразделения! — Наглец нахмурился, лицо его превратилось в уродливую маску. Он оттолкнул тетушку в сторону.
— Почему вы врываетесь в наш дом? — произнес Обиора, вставая и отчаянно пряча страх в глазах под напускной бравадой.
— Обиора, nodu ani[130] — сказала тетушка, и Обиора быстро сел. Он явно чувствовал облегчение от того, что ему не нужно ничего предпринимать. Тетушка тихо велела нам всем сидеть на месте и помалкивать и вышла в гостиную.
Искать что-либо незваные гости не стали, они вообще ни в чем не рылись, но все переворачивали вверх дном. Они бродили из комнаты в комнату, открывали шкафы, ящики, чемоданы, коробки и выкидывали их содержимое на пол. Наконец помещения закончились, и представители «специального подразделения» направились к выходу. Перед тем как покинуть квартиру тетушки Ифеомы, мужчина со шрамами на щеках покачал толстым пальцем перед носом хозяйки:
— Будьте осторожны. Будьте очень осторожны.
Мы хранили молчание, пока машина не отъехала.
— Нужно вызвать полицию, — нарушил тишину Обиора.
Тетушка Ифеома горько улыбнулась, но это никак не смягчило выражение ее лица:
— Она только что тут была.
— Почему они обвиняют вас в оргнизации беспорядков, тетушка Ифеома? — спросил Джаджа.
— Глупости. Просто меня пытаются запугать. А бунтовать студенты отлично умеют сами.
— Как же так: ворвались и разгромили весь дом? — всхлипнула Амака. — Не могу, не хочу верить…
— Слава Богу, Чима спит, — тетушка перекрестилась.
— Нужно уезжать, — сказал Обиора. — Мам, нам надо отсюда уезжать. Ты еще не разговаривала с тетей Филиппой?
Тетушка Ифеома покачала головой. Она складывала на место книги и столовые салфетки, выброшенные из буфета. Джаджа пошел ей помогать.
— Уехать? Ты предлагаешь трусливо сбежать? Но зачем нам бежать из своей страны? Почему бы нам не наладить жизнь тут? — Амака пристально смотрела на брата.
— Что-что наладить? С этими?.. — на лице Обиоры появилась кривая усмешка.
— Значит, мы признаем поражение? Это наш ответ?! — голос Амаки звенел.
— При чем тут «поражение»? Всего лишь реалистичный подход. Пойми, когда мы с тобой попадем в университет, все достойные учителя уже насытятся этой неразберихой и уедут за границу.
— Замолчите, оба! И идите помогать с уборкой, — рявкнула тетушка. Впервые она выглядела раздосадованной тем, как ее дети умеют отстаивать свои точки зрения.
Когда я пришла в ванную комнату, чтобы помыться, в ванне возле слива корчился земляной червяк. Коричневато-лиловое его тело контрастировало с белизной эмали. Амака объясняла мне, что канализационные трубы были старыми и после каждого сезона дождей черви пробирались в ванну. Тетушка Ифеома уже не раз писала в отдел ремонта про состояние труб, но, разумеется, безрезультно. Обиора заявил, что ему нравится исследовать червяков; оказывается, они умирают, только когда посыпаешь их солью, а если их разрезать на две части, то каждая потом превращается в червяка.