Все это я вспоминала, когда позвонила тетушка Ифеома. Телефон верещал очень долго. Я думала, что на него ответит мама, раз папа ушел отдыхать. Но она не взяла трубку, поэтому мне пришлось пойти в кабинет и ответить на звонок.
Голос тетушки Ифеомы звучал намного тише обычного.
— Мне выдали уведомление об увольнении, — сказала она, не дожидаясь моего ответа на вопрос: «Как вы?» — За то, что они называют противозаконной деятельностью. У меня есть месяц. Я уже подала документы на визу в американское посольство. И отец Амади тоже получил уведомление. В конце этого месяца он уезжает в Германию, будет вести миссионерскую работу.
Это был двойной удар. Я пошатнулась. Мне показалось, что к моим ногам привязали двойные мешки с фасолью. Тетушка Ифеома попросила позвать к телефону Джаджа. Я шла в его комнату, спотыкаясь на каждом шагу.
Закончив разговор с тетушкой Ифеомой, Джаджа положил трубку и заявил:
— Мы едем в Нсукку. Пасху проведем там.
Я не стала спрашивать брата о том, что он имеет в виду или как он собирается уговорить папу нас отпустить. Я наблюдала, как он стучится в дверь папиной комнаты, как входит в нее.
— Мы с Камбили едем в Нсукку, — донесся до меня его голос. Я не слышла, что ответил папа, но Джаджа сказал:
— Мы поедем сегодня. Если Кевин не повезет нас, мы сами туда доберемся. Пойдем пешком, если придется.
Я стояла перед лестницей, пытаясь унять сильную дрожь в руках. Хорошо хоть мне не пришло в голову зажать уши руками или начать считать до двадцати. Вместо этого я вернулась комнату и села возле окна, под которым росло дерево кешью. Джаджа зашел со словами, что папа согласен и Кевин нас отвезет. Он держал в руках сумку, собранную в такой спешке, что молния так и осталась открытой, и молча, но нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, смотрел, как я торопливо скидываю вещи в свою.
— Папа все еще в кровати? — спросила я, но Джаджа не ответил, а повернулся и пошел вниз по лестнице.
Я постучалась в папину дверь и открыла ее. Он сидел на кровати, а его красная шелковая пижама казалась помятой. Мама наливала ему в стакан воды.
— До свиданья, папа, — сказала я.
Он встал, чтобы обнять меня. Его лицо выглядело гораздо лучше, чем утром, и сыпь, кажется, начала уходить.
— Мы скоро увидимся, — сказал он, целуя меня в лоб.
Перед тем как выйти из комнаты, я обняла маму.
Ступени лестницы внезапно показались мне очень хрупкими. Мне мерещилось, что они могут не пустить меня в Нсукку, что при любом моем неверном движении они могут проломиться и я провалюсь в огромную черную дыру. Я спускалась очень медленно и осторожно, пока не дошла до последней ступени. Внизу меня ждал Джаджа, он протянул руку, чтобы взять у меня сумку.
Когда мы вышли во двор, Кевин стоял возле машины.
— А кто повезет вашего отца в церковь? — спросил он, подозрительно глядя на нас. — Он неважно себя чувствует, чтобы ехать самому.
Джаджа молчал так долго, что я догадалась — он и не собирается отвечать, — и сказала:
— Отец просил отвезти нас в Нсукку.
Кевин пожал плечами, потом пробормотал:
— В этакую даль! Неужели нельзя поехать завтра? — и завел машину. Всю дорогу он молчал и то и дело бросал на нас с Джаджа настороженные взгляды. Особенно на Джаджа.
Все мое тело покрывала пленка пота, прилипшая ко мне, как вторая кожа. Пот стекал по шее, по лбу, под грудью. Мы оставили заднюю дверь в квартиру тетушки Ифеомы распахнутой, не обращая внимания на влетающих мух, которые принимались кружить над миской несвежего супа. Как сказала Амана, взмахивая руками, выбор был между воздухом и мухами.
На Обиоре были одни шорты. Он склонился над керосиновой горелкой, пытаясь наладить горение фитиля. У него от дыма покраснели глаза.
— Фитиль стал таким тонким, что тут уже нечему гореть, — сказал он, все-таки добившись успеха. — Вообще сейчас нам стоит использовать газовую плиту. Какой смысл экономить газ, если он нам скоро не понадобится? — Обиора потянулся, и пот подчеркнул выпуклость его ребер. Взяв газету, он некоторое время обмахивался ею, как веером, а потом принялся отгонять мух.
— Nekwa[140]! Не скинь их ко мне в кастрюлю! — воскликнула Амака. Она наливала красновато-оранжевое пальмовое масло.
— И осветлять пальмовое масло нам тоже не нужно. Будем шиковать на растительном оставшиеся несколько недель, — продолжил Обиора, по-прежнему отбиваясь от мух.
— Ты так говоришь, будто мама уже получила визу, — огрызнулась Амака. Она поставила кастрюлю на керосиновую горелку. Язык пламени, все еще оранжевый и чадящий — до ровного голубого дело пока не дошло, — лизнул бок кастрюли.
— Она получит визу, нам нужно верить в лучшее.
— Ты что, разве не слышал, как в американском посольстве обращаются с нигерийцами? Они оскорбляют тебя, называют лжецом, а потом еще знаешь что? Не дают тебе визу! — возмущенно воскликнула Амака.
— Мама получит визу. Ее спонсирует университет, — спокойно парировал Обиора.
— Ну и что? Университет много кого спонсирует, в том числе тех, кому визу не дают.
Я начала кашлять. Густой белый дым от пальмового масла наполнил кухню, и из-за этой смеси дыма, жары и мух я почувствовала слабость.
— Камбили, — обратилась ко мне Амака. — Иди на веранду, пока дым не развеется.
— Ничего, я потерплю, — сказала я.
— Иди, biko.
Я вышла на террасу, все еще кашляя. Было ясно, что я не привыкла к осветлению пальмового масла, что мне привычнее растительное, которое не надо выжаривать. Но в глазах Амаки больше не было ни злости, ни укора, ни усмешки. Я была благодарна ей, когда позже она позвала меня обратно, спросив, не помогу ли я ей порезать овощи для супа. И я не только порезала овощи, я сделала garri. Без присмотра ее внимательных глаз я налила правильное количество горячей воды, и garri получился ровным и плотным. А потом я положила себе на тарелку garri, отодвинула его в сторону, туда же налила густого супа и стала смотреть, как вязкая жидкость растекается по тарелке. Я никогда раньше так не делала, дома мы с Джаджа использовали для этих блюд разные тарелки.
Мы ели на веранде, хотя там было почти так же жарко, как на кухне. Металлические прутья на ощупь казались горячими, как из печки.
— Дедушка Ннукву говорил, что такое сердитое солнце в разгар сезона дождей означает, что надвигаются сильные ливни, — сказала Амака, когда мы уселись на циновки со своими тарелками.
Из-за жары мы ели быстро, потому что спустя какое-то время даже суп приобретал вкус пота. А после еды мы отправились к соседям на самый верхний этаж, чтобы на их террасе попытаться поймать ветерок. Мы с Амакой стояли возле перил и смотрели вниз. Обиора и Чима сидели на корточках возле детей, играющих в «Лудо», следя за кубиком и фишками. Кто-то вылил ведро воды на пол террасы, и мальчики легли на пол, охлаждая спины.
Я смотрела на Маргерит Картрайт авеню, на проезжающий по ней красный «Фольксваген», который, громко ревя двигателем, преодолел лежачего полицейского и скрылся на другом конце улицы. Не знаю почему, но мне стало очень грустно, когда я на него смотрела. Может, из-за того, что он ревел, как автомобиль тетушки Ифеомы, а ведь очень скоро я увижу ее машину в последний раз. Сейчас она уехала в полицейский участок, чтобы получить справку, которая ей понадобится для собеседования в американском посольстве и получения визы. Там ей придется доказывать, что она никогда не привлекалась к уголовной ответственности. Джаджа поехал с ней.
— Полагаю, в Америке нам не нужно будет обшивать свои двери металлом, — сказала Амака, будто догадавшись, о чем я думала. Она быстро обмахивала себя газетой.
— Что?
— Как-то мамины студенты вломились в ее кабинет и украли экзаменационные вопросы. Она обратилась в хозяйственный отдел и сказала, что ей нужны металлические решетки на окна и на двери кабинета, а ей ответили, что на это нет денег. Знаешь, что она тогда сделала?
Амака повернулась и посмотрела на меня. Сдержанная улыбка приподняла уголки ее губ. Я отрицательно покачала головой.
— Она пошла на стройку, где ей бесплатно дали стальную арматуру. Тогда она попросила меня и Обиору помочь ей поставить ее. Мы насверлили дырок, поставили в них арматуру и закрепили цементом.
— Ого, — сказала я. Мне захотелось протянуть руку и коснуться Амаки.
— А еще она повесила на двери объявление: «Вопросы к экзамену ищите в банке».
Амака улыбнулась, а потом стала разворачивать и снова складывать газету.
— Я не смогу быть счастливой в Америке. Там все будет иначе.
— Ты станешь пить свежее, настоящее молоко прямо из бутылки. И больше не будет никаких консервных банок с порошком и растворимой сои, — сказала я.
И Амака рассмеялась тем самым открытым смехом, который показывал щербинку между ее зубами.
— А ты смешная.
Я никогда в жизни не слышала ничего подобного. Размышления об этом я решила оставить на потом, но главное то, что я смогла ее рассмешить. У меня получилось.
И тогда пошел ливень, он рухнул на землю сплошной стеной, сквозь которую не было видно даже гаража на другом конце двора. Небо и землю объединила мерцающая, двигающаяся пелена цвета жидкого серебра. Мы бросились домой, на террасу, чтобы достать ведра и подставить их под дождь, и смотрели, как быстро они заполняются. Все дети высыпали во двор в одних шортах, они радовались, кружась и танцуя под чистым дождем, в котором не было пыли, оставляющей на одежде коричневые разводы. Ливень прекратился так же резко, как и начался, и солнце снова вышло из-за облаков, словно зевая после кратковременного сна. Ведра были полны, мы вытащили из них попавшие со струями воды листья и веточки и занесли в дом.
Когда мы вернулись на террасу, я увидела, как во двор въезжает машина отца Амади. Обиора увидел это тоже и со смехом спросил:
— Мне кажется, или святой отец приезжает к нам чаще, когда здесь Камбили?