— Нет.
Он остановился и посмотрел на меня.
— Почему?
— Я не хочу.
Я стояла спиной к его машине. Он шагнул вперед и оказался прямо передо мной.
— Камбили, — сказал он.
Я хотела попросить его иначе выговаривать мое имя, потому что теперь он не имел права делать это, как раньше. Он уезжал. Я дышала ртом.
— Вы первый раз взяли меня на стадион, потому что попросила тетушка Ифеома? — спросила я.
— Она беспокоилась о тебе, о том, что ты не можешь разговаривать даже с соседской ребятней. Но меня она ни о чем не просила, — он протянул руку и поправил мой рукав. — Я сам захотел тебя туда отвезти. И после того первого раза мне хотелось брать тебя с собой каждый день.
Я наклонилась и сорвала травинку, узкую и длинную, как зеленая игла.
— Камбили, — сказал он. — Посмотри на меня.
Но я не стала на него смотреть. Я не сводила взгляда с травинки, будто в ней было заключено секретное послание, которое я могу расшифровать, только вглядываясь в нее как можно пристальнее. И тогда она сможет объяснить мне, почему мне так нужно было, чтобы отец Амади сказал, что не хотел брать меня с собой даже в тот самый первый раз, чтобы у меня появилась веская причина разозлиться еще сильнее и подавить мучительное желание расплакаться.
Он сел в машину и завел мотор.
— Я вернусь сегодня, чтобы увидеться с тобой.
Я провожала взглядом его машину, пока та не исчезла за спуском по Айкежани авеню. Я все еще смотрела туда, когда ко мне подошла Амака. Она легко положила руку мне на плечо.
— Обиора говорит, что вы с отцом Амади, должно быть, занимаетесь сексом или чем-то близким к этому, потому что он никогда еще не видел, чтобы отец Амади был таким лучезарным, — Амака рассмеялась.
Я не знала, говорила она всерьез или шутила. И мне не хотелось даже думать о том, насколько странно обсуждать, занималась я сексом с отцом Амади или нет.
— Может, когда мы будем учиться в университете, ты присоединишься ко мне в продвижении идеи об обете безбрачия? Чтобы он стал для служителей церкви не обязательным? — спросила Амака. — Ну или чтобы акт любодеяния стал доступен всем священникам время от времени. Скажем, раз в месяц?
— Амака, пожалуйста, перестань! — я развернулась и пошла к террасе.
— Ты хочешь, чтобы он бросил служение? — теперь Амака была сама серьезность.
— Он никогда этого не сделает.
Амака задумчиво склонила голову, потом улыбнулась.
— Кто знает, — сказала она и ушла в гостиную.
Я переписывала адрес отца Амади в Германии снова и снова. Потом переписывала опять, пробуя различные шрифты и стили. Я как раз занималась этим, когда он вернулся. Он забрал блокнот у меня из рук и закрыл его. Мне хотелось сказать: «Я буду скучать», но вместо этого я сказала:
— Я буду писать.
— Я напишу первым.
Я не знала о том, что у меня из глаз текут слезы, пока отец Амади не потянулся ко мне и не стер их со щеки открытой ладонью. А потом он заключил меня в объятия.
Тетушка Ифеома приготовила ужин для отца Амади, и мы все вместе поели рис и бобы. За столом много смеялись и говорили о стадионе, но мне казалось, что меня там не было. Я занималась тем, что тщательно запирала те потаенные уголки себя, которые мне больше не понадобятся, раз отца Амади не будет рядом.
В ту ночь я плохо спала. Я так вертелась на кровати, что разбудила Амаку. Мне хотелось рассказать ей о своем сне, где какой-то мужчина гнался за мной по каменистой дорожке, усыпанной сорванными листьями алламанды. Сначала это был отец Амади в развевающейся сутане, потом папа в длинном, до пола, мешке, из которого доставали пепел в Пепельную среду. Но я промолчала и позволила Амаке обнять себя и убаюкать, как перепуганного ребенка. Утром меня посетила радость: я была рада открыть глаза и увидеть, как солнце льет сквозь оконные жалюзи лучи цвета спелого апельсина.
Сборы были закончены, и прихожая теперь выглядела непривычно просторной. Только на полу в комнате тетушки Ифеомы остались мешок с рисом, банка молока и банка Boumvita, которые нам пригодятся до отъезда в Энугу. Вещи и книги были либо упакованы, либо отданы нуждающимся. Когда тетушка Ифеома раздавала часть одежды своим соседям, женщина из квартиры сверху сказала ей:
— Слушай, а не отдашь ли ты мне то голубое платье, которое надеваешь в церковь? Ты себе еще купишь в Америке!
Тетушка Ифеома с раздражением сощурилась, и я не поняла, то ли дело было в женщине, то ли в платье, то ли в упоминании Америки. Платье она не отдала.
Теперь воздух был пропитан возбуждением и беспокойством. Казалось, мы собрали все слишком быстро, слишком хорошо и теперь не знали, куда деть свою энергию.
— У нас есть бензин, поехали кататься, — предложила тетушка Ифеома.
— Прощальный тур по Нсукке, — грустно улыбнулась Амака.
Мы все забрались в машину. Ее слегка занесло, когда тетушка свернула на дорогу, проложенную вдоль инженерного факультета, и я даже испугалась, что она слетит в сточную канаву. Тогда тетушка Ифеома не сможет получить за автомобиль приличную сумму, о которой она договорилась с каким-то горожанином. Правда, этих денег хватит только на перелет для Чимы, а всем остальным все равно нужно было покупать билеты вдвое дороже.
С прошлой, окрашенной сновидением ночи, меня не покидало предчувствие каких-то надвигающихся событий. Мне казалось, что они должны быть связаны с отцом Амади. Скажем, он вернется, потому что в указанной на билете дате его отлета допущена ошибка или ему пришло в голову отложить поездку. Поэтому, сидя в микроавтобусе тетушки Ифеомы, я внимательно смотрела на встречные и попутные машины и искала среди них маленькую светлую «Тойоту» отца Амади.
Тетушка Ифеома остановилась у подножья холма Одим и сказала:
— Давайте заберемся на вершину.
Я очень удивилась: мне-то казалось, что тетушка действовала спонтанно, а на самом деле она тщательно спланировала наш поход! Обиора предложил устроить на вершине пикник, и тетушка Ифеома сказала, что это прекрасная идея. Мы поехали в город, купили в Восточной лавке moi-moi[143] и бутилированный Ribena[144] и вернулись к холму. Подъем был легким, потому что дорожки вились серпантином. Воздух пах свежестью, и время от времени из травы раздавался громкий стрекот.
— Это кузнечики. Они умеют издавать звуки крыльями! — сообщил нам Обиора. Он остановился у огромного муравейника, от которого по красной глине затейливым рисунком разбегались борозды.
— Амака, ты должна нарисовать что-нибудь вроде этого, — сказал он, но Амака ему не ответила. Она сорвалась с места и побежала вверх, к вершине холма. Чима устремился за ней, потом — Джаджа. Тетушка Ифеома посмотрела на меня.
— А ты чего ждешь? — спросила она, и приподняв чуть ли не выше колен свою накидку, бросилась бежать вслед за Джаджа.
И я тоже побежала. Ветер свистел у меня в ушах. Бег напоминал мне об отце Амади, о том, как его глаза смотрели на мои голые ноги. Я обогнала тетушку Ифеому, Джаджа и Чиму. На вершину я взлетела вместе с Амакой.
— Привет, — сказала кузина, глядя на меня. — Знаешь, а тебе стоит заняться бегом на короткие дистанции, — она рухнула в траву, тяжело дыша. Я села рядом и смахнула с ноги крохотного паука.
Тетушка Ифеома перешла на шаг еще не добравшись до вершины.
— Nne, — обратилась она ко мне. — Я найду тебе хорошего тренера. Да, спортсмены получают неплохие деньги!
Я засмеялась. Это у меня теперь получалось легко. Сейчас многое получалось гораздо легче. Джаджа тоже смеялся. И Амака.
Мы сидели на траве и ждали, пока Обиора поднимется на вершину — он никуда не торопился. Наконец мы увидели его, он держал что-то в руках. Это оказался кузнечик.
— Он такой сильный, — сказал Обиора. — Я чувствую, как он упирается в пальцы своими крыльями.
Он раскрыл ладони, и кузнечик взлетел.
Сначала мы расположились в полуразрушенном здании, торчавшем над склоном холма. Когда-то здесь был склад, но во время гражданской войны он лишился крыши и дверей и стал никому не нужен. Здание выглядело непривлекательно и пугало меня затаившимися в углах призрачными тенями. Мне не хотелось там есть, хотя Обиора и говорил, что это популярное место для пикника. Он рассматривал надписи на стенах, а некоторые читал вслух: «Обинна любит Ненна, навсегда», «Имека и Унома соединились здесь», «Чимсимди и Оби, любовь навеки».
Я с огромным облегчением услышала, как тетушка сказала, что мы устроимся снаружи, просто на траве, раз уж не взяли с собой подстилку. Мы жевали moi-moi и пили Ribena, когда я заметила, как вдоль холма движется маленькая машина. Я попыталась прищуриться и рассмотреть, кто сидит за рулем, хоть это было и далеко. Формой голова водителя напоминала голову отца Амади. Я быстро поела, вытерла рот тыльной стороной ладони и пригладила волосы. Мне не хотелось выглядеть неопрятной, когда он появится.
Чима предложил сбежать наперегонки по другой, менее исхоженной стороне холма, но тетушка Ифеома сказала, что там склон слишком крутой. Тогда Чима сел и начал съезжать вниз на попе.
— Ты будешь стирать шорты собственными руками. Ты меня слышал? — крикнула ему вдогонку тетушка Ифеома.
Прежде она как следует отругала бы младшего сына и скорее всего заставила бы вернуться. А сейчас мы сидели и смотрели, как он съезжает вниз по холму. От резкого ветра слезились глаза.
Солнце покраснело и приготовилось спрятаться за горизонт, когда тетушка сказала, что нам пора ехать. Спускаясь с холма, я все время останавливалась, надеясь увидеть отца Амади.
Вечером мы все сидели в гостиной и играли в карты. Зазвонил телефон.
— Амака, ответь, пожалуйста, — сказала тетушка Ифеома, хоть она и сидела ближе всех к двери.
— Держу пари, это звонят тебе, — ответила Амака, все еще внимательно глядя на свои карты. — Кто-нибудь из тех, кому внезапно понадобились наши тарелки и кастрюли. И наше последнее нижнее белье.