В ответ на телеграмму Маяковский – также телеграфно – шлет из Парижа успокаивающее сообщение от 29 октября: «Веду сценарные переговоры Рене Клер. Если доведу, надеюсь, машина будет».
После получения телеграммы о Рене Клере – очередное письмо Лили Юрьевны, от 2 ноября 1928 г.: «Что с Рене Клером? Если не хватит денег, то пошли хоть (через Амторг) 450 долларов на Фордик без запасных частей. У-уу-ууу —!!!..»
Наконец 10 ноября Маяковский телеграфирует Л. Брик в Москву из Парижа: «Покупаю “Рено”. Красавец серой масти». А 12 ноября более подробно сообщает письмом: «Я задержался с этим письмом, т. к. телеграфировал тебе “покупаю” и все еще не перевел в прошедшее время “купил”. Но сейчас, кажется, уже ничего не помешает и денежков с помощью добрых душ на свете я наскребу и назаработаю. Машин симпатичный, ты сама, должно быть, знаешь какой (далее в письме – рисунок автомобиля, сделанный Маяковским. – В. Д.). Рисунок, конечно, корявый, но карточку из каталожницы я отдал вместе с заказом, а другой пока нет <…> Пробуду в Париже немного, чтоб самому принять машину с завода, упаковать и послать, а то заканителится на месяцы. А пока сижу и раздракопиваю пьесу и сценарий. Это первый бензин, который пытается сожрать реношка».
Итак, проявив чудеса изворотливости, достав-таки необходимый минимум средств, Маяковский приобретает автомобиль. Он понимает, что при весьма пуританском образе жизни Москвы конца 20-х годов личный автомобиль у него, пролетарского поэта, кумира комсомольцев, может вызвать немало кривотолков. В оправдание написано даже специальное стихотворение – «Ответ на будущие сплетни». (Кстати, наиболее приближенные к власти литераторы – Демьян Бедный, А. Толстой – имели право пользоваться специальными служебными автомобилями. Маяковский же к этой «элите» не принадлежал.)
Все эти автомобильно-денежные хлопоты так и не позволили Маяковскому вновь выбраться в Ниццу. А ведь Ницца – не просто отдых. Там его по-прежнему ждали Элли Джонс и его дочь, с которыми он провел всего 4–5 дней 20–25 октября. Ведь, вернувшись из Ниццы в Париж 25 октября, Маяковский уже на следующий день, 26 октября, писал в Ниццу: «Две милые, две родные Элли! Я по вас уже весь изсоскучился. Мечтаю приехать к вам еще хотя б на неделю. Примете? Обласкаете?..». Увы, в Ниццу он так и не выбрался.
Зато с чувством явного облегчения и даже некоторой гордости за хорошо сделанное дело Маяковский сообщает о покупке автомобиля Лиле Брик.
Но что же ответила Лили Юрьевна разбившемуся для нее в лепешку поэту? Поэту, так и не отдохнувшему (где они – «4 недели в Ницце»?), но зато купившему именно «реношку», на чем так упорно настаивала Лиля Юрьевна? Как же отблагодарила она поэта?
Следующей в эпистолярной подборке в книге вновь идет телеграмма Маяковского из Парижа – от 19 ноября, краткая, деловая: «Переменить нельзя. Машина готова. Скоро едет в Москву». А в весьма обширных комментариях Б. Янгфельдта, сопровождающих «постатейно» практически каждый текст телеграммы или письма, к этой телеграмме – никаких комментариев! Между тем даже в «избранной переписке» (Литературное наследство. Т. 65. С. 170), где также приведена эта телеграмма, имеется пояснение: это «ответ на телеграмму, в которой Брик советовала приобрести не Рено, а Форд». Исключительно изысканная форма благодарности! Так что же здесь перед нами – маяковедение или мифологизированное «бриковедение»? Вот теперь действительно – комментарии излишни! [Между прочим, вся эта автомобильно-почтовая эпопея наглядно опровергает одну из немалого количества «лжей» и передержек, рассеянных по книге еще одного открывателя «нового о Маяковском» – Ю. Карабчиевского. В «Воскресении Маяковского» (книге, опять-таки «вернувшейся оттуда») он пишет: «Конец 28-го года. Начало массовых раскулачиваний. Первые вредительские дела. Соловки переполнены до отказа. Хлеба не хватает, введены карточки. Надо было очень любить технику и именно той любовью, какой любил ее Маяковский, чтобы именно в это время. Он любит технику – и покупает автомобиль, другие не любят и ездят в трамвае». Надо уж очень не любить Маяковского, чтобы так «подавать» это событие.]
Наученный горьким опытом вмешательства Лили Юрьевны во все его дела, Маяковский свои отношения с Элли Джонс тщательно скрывал. «Две милые, две родные Элли», дочка – это было святое. Знакомство же в Париже с Татьяной Яковлевой было на виду. Да и устроено-то оно было Эльзой Триоле, сестрой Л. Брик.
Еще в письме к Лиле Брик из Парижа 12 ноября 1929 года Маяковский писал: «Лисит, переведи, пожалуйста, телеграфно тридцать рублей – Пенза, Красная ул., 52, кв. 3, Людмиле Алексеевне Яковлевой». Людмила – младшая сестра Т. Яковлевой. А уже после возвращения Маяковского в Москву Т. А. Яковлева 28 декабря 1928 года в письме из Парижа делится новостями с Эльзой Триоле, которая была в это время в гостях у матери в Лондоне: «Володя держит меня беспрерывно на телеграфной диете. Последняя была – увидимся март-апрель. Из Москвы получаю письма – ходит по моим знакомым с приветом от меня (я не поручала). Сестру разыскал в первый же день». Естественно, все это сразу же становилось известным и Лиле Юрьевне.
Весной 1929 года Маяковский вновь в Париже. 20–21 марта он пишет Л. Ю. Брик в Москву:
«Шлю тебе и Осику посильный привет. Тоскую. Завтра еду в Ниццу, на сколько хватит. А хватит, очевидно, только на самую капельку. В течение апреля – к концу буду в Москве. И в Ниццу, и в Москву еду, конечно, в располагающей и приятной самостоятельности». Обратим внимание на последнюю фразу – конспирация продолжается! (Впрочем, это одновременной косвенный намек на то, что Т. Яковлева в Москву с ним не едет.) К сожалению, на этот раз поездка в Ниццу к «двум милым Элли» обернулась невстречей.
А из Москвы – опять автомобильные требования. На сей раз – перечень необходимых запасных частей: «Двумя крестиками отмечены вещи абсолютно необходимые, одним крестиком – необходимые и без креста – очень нужные. Лампочки присылай с каждым едущим, а то мы ездим уже с одним фонарем. Их здесь совершенно невозможно получить для нашего типа Рено».
Да, «любовные отношения» Маяковского и Лили Брик после 1924–1925 годов чем-то напоминают игру в одни ворота.
К сожалению, нет оснований считать фантазией и опасения Маяковского по поводу богатых сыскных возможностей Л. Ю. Брик. В письме от 11 ноября 1921 года из Риги Лиля Юрьевна писала: «Осик! Спроси в ВЧК., что с Иосифом Борисовичем Фридманом». Комментируя эту фразу, Б. Янгфельдт пишет: «О. М. Брик одно время работал в ВЧК, вероятнее всего, в качестве юридического эксперта. Судя по удостоверению Политотдела московского ГПУ, он служил в этой организации с 8 июня 1920 г. по 1 января 1924 г. (Архив Л. Ю. Брик)» (с. 210). Понятно, что «судить по удостоверению» о реальных сроках службы О. М. Брика в ЧК бессмысленно. Все подобные документы имеют пометку – «действителен до 31 декабря (или 1 января) 19.. г. [На самом деле в период штатной работы в ЧК – ГПУ О. М. Брик был следователем, уполномоченным особых поручений, заведующим отделением спекулятивного отдела Московской ЧК, затем – юрисконсультантом юридической части МЧК. К началу 1924 года – уполномоченным секретного отдела ОГПУ. Русская эмигрантская газета «Последние новости» писала 9 марта 1922 года: «Среди наиболее ревностных сотрудников ЧК выделяются литераторы Брик – пишет по вопросам искусства – и Аксенов, “критик”. О Брике говорят, что он попал в ЧК из-за нежелания ехать на фронт: записавшись в коммунисты, он должен был выбирать фронт или ЧК. Предпочел последнюю». Кстати, прямым начальником О. М. Брика был. Яков Саулович Агранов, в 1923–1929 годах – заместитель начальника секретного отдела ОГПУ. Между тем Б. Янгфельдт продолжает строить свою «концепцию Маяковского». «Среди знакомых Маяковского и Бриков в ту пору был крупный чекист Я. С. Агранов. Агранова привел в “семью” Маяковский, который, вероятно, познакомился с ним через В. М. Горожанина, агента ГПУ, с которым поэт встретился в 1926 году в Крыму и вместе с которым написал сценарий “Инженер д’Арси”» (с. 37). Конечно, и здесь комментатор всего лишь повторяет версию, упорно внедрявшуюся самими Бриками и Катаняном. В. А. Катанян отмечал: «Все знакомые чекисты, бывавшие в доме Бриков, – Агранов, Горожанин, Волович, Эльберт – это были знакомые Владимира Владимировича» (т. е. знакомые Маяковского, а не Бриков). Очевидно, подобные утверждения должны были «научно» опровергнуть, например, воспоминания художницы Е. Лавинской, где она интуитивно верно писала: «На лефовских “вторниках” стали появляться все новые люди – Агранов с женой, Волович, еще несколько элегантных юношей непонятных профессий. Понятно было одно: выкопала их Лиля Юрьевна. Агранов и его жена стали постоянными посетителями бриковского дома» (Маяковский в воспоминаниях родных и друзей. М., 1968. С. 334). Так желание создать идеализированное «бриковедение» приводит к отступлению от правды, к очернению В. Маяковского.]
Но дело не только в этом. Комментатор, как он сам отмечает, в новом издании своей книги постарался учесть важнейшие работы, вышедшие после первого издания (Стокгольм, 1982). Между тем одним из важных новых фактов, прямо относящихся к теме книги Б. Янгфельдта, является документальное подтверждение того, что сотрудником ВЧК – ГПУ был не только Осип Максимович, но и сама Лиля Юрьевна! [См.: Скорятин В. Послесловие к смерти // Журналист. 1990. № 5. С. 52–62.] Но, верный своим принципам «бриковедения», комментатор именно этот факт не упоминает.
Хотя с исследованиями В. Скорятина (судя по ссылкам) комментатор ознакомился.
Впрочем, еще в 1973–1974 годах в серии бесед с посетившими ее американскими литераторами Энн и Сэмуэлем Чартере Лиля Юрьевна сама довольно откровенно рассказала о том, как она вместе с О. М. Бриком выведывала настроения писателей у нас в стране и за рубежом. По заданию ЧК в Берлине и Лондоне они старались склонить к сотрудничеству немецких и английских писателей рассказами о процветании литературы и искусства в СССР, одновременно побуждая менее известных литераторов к доносительству на более именитых. А Маяковский, иногда присутствовавший при этом и служивший им удобной ширмой, явно не понимал, что вокруг него творится [Ann and Samuel Charters. I Love: the Story of V. Mayakovsky and Lili Brik. New York, 1979. P. 166–167, 132]. Авторы книги приводят также рассказ известной переводчицы художественной литературы Риты Райт (Ковалевой) о том, как в начале 1920-х годов Лиля Брик предлагала ей стать агентом ГПУ в Берлине – собирать сведения о русской эмиграции. Брик составила ей «протекцию» по вербовке ее в ГПУ в качестве «резидента» или «почтового ящика» в Берлине. Для этого была организована встреча с высокопоставленным чекистом. Но Рита Райт на беседе «провалилась» на «вступительных испытаниях», не показав должных профессиональных качеств [Ibid. P. 295–296].