И снова было заметно, как умело он справляется с работой, контролируя каждое движение. Покрывало, измявшееся в сушке, полоса за полосой становилось ровным и гладким. Мне казалось, Хан Ману вовсе не отпаривает его, а создает совершенно новое полотно.
Закончив с одним, он принялся за второе. Я не могла отвести глаз. Клубы пара, вырывавшиеся из утюга; блестящая от пота голова Хан Ману, теперь полностью облысевшая из-за химиотерапии; его безупречные размеренные движения; заново сотворенные новые и новые покрывала – эта картина словно приковала меня к месту. Она много раз вставала перед глазами и позже, после смерти Хан Ману.
На похороны я не пошла. В прошлом осталось даже общение с его сестрой. Тем не менее иногда я с тяжелой тоской вспоминаю обоих. Я думаю и об их матери – крошечная женщина вспоминается за приготовлением супа из кабачков и свинины, который она варила настолько часто, что квартира, казалось, пропиталась его запахом.
Мать и дочь наверняка и сейчас живут в той же квартире, но я больше не могу прийти в гости, не могу даже оказаться рядом с их домом под предлогом похода в мастерскую по ремонту обуви. Не могу и услышать восхваляющие Бога песнопения, разносящиеся из окон церкви, расположенной на втором этаже торгового центра. Я не смогу увидеться с ними еще очень долго. Возможно, вообще никогда.
На этом свете я лучше всех знаю, какие хорошие люди Сону и ее мама. Но если однажды Юн Тхэрим или Син Чончжун обмолвятся в полиции о смерти Хэон – не думаю, что это случится, но вероятность не следует исключать – если будет сказано хоть слово о прошлом, полиция прежде всего заявится в дом Хан Ману. А поскольку его самого допросить уже не смогут, возьмутся за мать и сестру. Нет никакой гарантии, что женщины не заговорят обо мне – наверняка какой-нибудь из вопросов подтолкнет их вспомнить о сестре пострадавшей. Они расскажут о том, как я нашла Хан Ману, как он смог развеять мои подозрения, как я стала другом семьи. Разумеется, у них не возникнет и мысли, что они могут мне навредить. Но полиция после этого выйдет на мой след.
Я продолжаю задаваться вопросами. Возможно ли, чтобы в наших жизнях действительно не было ни малейшего смысла? Неужели я не смогу обнаружить ни крупицы, как бы ни искала, сколько бы ни старалась? Верно ли, что есть только мир, полный страданий? Как может не быть смысла в нераздельности радости и горя, соединении безмятежности и нависшей угрозы, присущих нашему существованию? Хан Ману, стоящий с костылем в левой руке и правой разглаживающий высушенные покрывала, Хан Ману, чьи легкие пожирал рак, – разве не был и он примером торжества жизни? Моя сестра, не знавшая ни единого запрета, не отягощенная ни одной мыслью, моя сестра, сидевшая с раздвинутыми коленями на диване или в машине и упорхнувшая от нас, словно птичка, – разве не была и она примером тепла и благоухания жизни? Неужели эти мгновения совсем ничего не значат?
Теперь они оба мертвы. Только после смерти Хан Ману я смогла по-настоящему горевать о сестре. Переживая о нем, я впервые осознала и трагичность ее жизни и перестала думать о гибели Хэон только как об уничтожении идеальной красоты – я смогла наконец понять, что ее гибель была смертью человеческого существа. Они умерли, но я жива. Если жизни как таковой было бы достаточно, я не стала бы думать ни о чем другом. Моя жизнь продолжается. Со мной мама, дочка Хеын, а также никому не известное чувство вины и бесконечное одиночество.
Иногда я вспоминаю, как пылала ненавистью в тот день, когда разыскала квартиру Хан Ману. Вспоминаю, как называла ампутацию наказанием Божьим и налагала проклятье о неиссякаемой боли. О том, как он, сидящий спиной к окну в крошечной кухне, впервые сказал о коленях Хэон. О его повторяющейся улыбке. Счастливой улыбке, которая разглаживала лицо, похожее на сморщенный огурец, и превращала в округлую гладкую дыню. Глупой улыбке, которая выдавала чистые чувства к девушке. Неподдельной улыбке, на которую я взирала с холодным презрением.
Я рисую в воображении сцену из прошлого. Восемнадцатилетний юноша останавливает скутер на перекрестке. Позади него сидит красавица с миндалевидными глазами и восхитительно яркими губами. Когда светофор переключается и скутер трогается с места, она обхватывает юношу обеими руками и слегка к нему прижимается. Касание теплое и нежное, словно перышко. Она говорит ему на ухо про топ и шорты, и парень не только слышит голос, но и чувствует дыхание красавицы. На его помятых щеках впервые в жизни проступает румянец. Юноша не знает, что обратной стороной нежданного счастья является страдание. По перекрестку радости и горя он мчится вперед, в пылающий июньский закат.
Послесловие автора
Я знаю, что не бывает так, чтобы жизнь человека от рождения до смерти была безмятежной. Неизбежность страданий вызывает у меня страх, но, как бы ни было страшно, – это данная нам реальность. Вероятно, я пишу о тяготах человеческой жизни из-за того, что слово «безмятежность» звучит для меня как «безжизненность».
Жизни людей, прошедших бесчисленные испытания, становятся сюжетами произведений, по которым мы судим о смысле существования, вглядываясь в причудливые узоры человеческих судеб. Зная пугающую правду о том, что жизнь человека не бывает безмятежной, мы тем не менее продолжаем изумляться, задаваться вопросами, чувствовать себя зачарованными. Может, именно поэтому нам так нравятся эти истории.
Безмятежная жизнь от рождения до смерти совершенно немыслима, но тем не менее мы страстно желаем, чтобы она каким-то образом стала возможна. Пусть хотя бы один- единственный раз, пусть хотя бы для кого-нибудь одного, пусть этот кто-то будет даже примитивнейшим насекомым. Только бы знать, что это осуществимо. Почему мы так отчаянно хотим нереального?
Мечты о невозможном несбыточны, но именно они являются холстом, на котором пишутся неповторимые пейзажи настоящей – не безмятежной – жизни. Благодаря тому, что есть такой холст, жизнь остается запечатленной, а не утекает сквозь пальцы, словно песок.
А потому стоит мечтать, чтобы в жизни была безмятежность. В окружении жутких страхов, страшных болезней и тяжелых испытаний желать, чтобы страхи, болезни и испытания не были невыносимыми. Бережно взращивая эти мечты и желания, мы получим богатый урожай – наши жизни однажды станут прекрасной историей.
Я рисую в воображении тебя, дорогой читатель.
Со всей болью любящего сердца.
Комментарии переводчика
Основой романа Квон Ёсон «Лимон» стала новелла писательницы «Ибо не знаешь» (당신이 알지 못하나이다), впервые опубликованная в летнем выпуске 2016 года ежеквартального журнала «Сочинения и критические статьи» (창작과 비평). Название произведения, отсылавшее к строчке из Евангелия: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк 23:34), было изменено корейскими издателями по согласованию с автором.
С. 10. Ее первые слова были созвучны имени Хан Ману… – «Половина тысячелетия» (한오백년) – корейская народная песня провинции Канвондо. Исполнялась как диалог солистов, рассказывавших о трагических событиях своей жизни, и хора, в ответ повторявшего одну и ту же фразу («припев»). Стала особенно популярной после того, как новую обработку песни включил в репертуар известный эстрадный певец Чо Ёнпхиль (альбом 1980 года «Женщина за окном» (창밖의 여자)). В его исполнении песня начинается со слов: 한 많은 이 세상 야속한 님아 («О, мир, полный страданий! О, бессердечный возлюбленный!»). Словосочетание 한 많은 [хан манын] («полный страданий») созвучно имени персонажа 한만우 [хан ману] («Хан Ману»).
С. 43. В конце ноября… […] Учебный год подходил к концу. – В отличие от России учебный год в Южной Корее начинается 1 марта (фактически – 2 марта, так как 1 марта государственный праздник) и заканчивается в феврале. В учебном году два семестра. Точные даты и продолжительность летних (примерно месяц), зимних (примерно месяц) и весенних (перед новым учебным годом, примерно две недели) каникул незначительно варьируются в зависимости от школы.
С. 45. …объявили о распределении по классам на следующий год… – Система школьного образования в Южной Корее строится на жестких принципах равенства, в соответствии с которыми в классах и школах происходит регулярная ротация учеников и учителей.
С. 74. В то время, когда, зачитываясь Джойсом, я сочинила «Продавщицу лимонных леденцов Бетти Бёрн». – Бетти Бёрн, продававшая лимонные леденцы, – эпизодический персонаж романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности».
С. 77. …в его нечетком провинциальном произношении имя дочки превращалось в Хэон. – В произношении уроженцев корейской провинции Кёнсандо звук [ы] практически неотличим от звука [о]. Этот феномен, равно как и другие схожие особенности произношения, считается результатом исторически сложившегося в провинции «экономного использования слов и звуков», когда два-три слога (или звука) стягиваются в один, а речевой аппарат говорящего не напрягается достаточно сильно.
С. 78. Если бы имя сестры не изменилось, меня назвали бы Таын. – Система выбора имен в Корее включает традицию использования одного и того же слога (первого или второго – не произвольно, а согласно определенным правилам) в именах одного поколения внутри семьи. В данном случае это второй слог, и, если бы у Таон и Хэон были другие братья и сестры, они имели бы тот же слог в составе имени.
С. 87. …я думала, что прозвище «красный дьявол» больше подходит мне самой… – «Красный дьявол» (붉은 악마) – с 1997 года название официального фан-клуба сборной Республики Корея по футболу, спортсмены которой играют в красной основной форме. Вопреки распространенному мнению, название является не заимствованием прозвища футбольного клуба «Манчестер Юнайтед» (Red Devils), а результатом несовершенства перевода с английского на корейский: в 1980-х гг. так было переведено прозвище Red Furies (букв. – «красные фурии»), которым в западной прессе наградили молодежную корейскую сборную и корейских б