На участке между скамьей, электрощитом и оградой я мысленно начертила параллелограмм. Это было то самое место, где нашли труп сестры. Я приехала в парк ранней зимой, когда пронзительно светило солнце и все пространство было как на ладони, однако в конце июня, когда умерла сестра, парк выглядел по-другому. Густая листва деревьев, тени и трава, скрывавшая неровность земли, – обнаружить тело до полудня или вечером было практически невозможно. Труп Хэон заметили престарелые супруги, гулявшие в парке во втором часу дня. На сестре не было нижнего белья, но судебно-медицинская экспертиза показала, что Хэон не изнасиловали.
С тех пор я часто приезжала в парк и часами сидела на деревянной скамье. Я не всегда отдавала себе отчет, происходит это наяву или в моем воображении, но возвращалась туда снова и снова. Мне представлялось, что на том же месте сидит сестра в легком желтом платье без рукавов. Красавица с длинными черными волосами и мечтательным неземным взглядом, высматривающая что-то среди деревьев. Нет, не так… Она не пытается ничего разглядеть. Ее взгляд не направлен ни на что конкретное. В какой-то момент из темноты позади сестры появляется рука, держащая плоский булыжник, и с силой бьет по голове жертвы. Еще и еще раз. Кровь брызжет на платье и окрашивает его в красный цвет. Сестра падает со скамьи. Та же рука тащит безжизненное тело в темноту. Словно сорванный цветок, сестра исчезает с лица земли. Я не могла понять, действительно все это вижу или придумываю. Мне становилось все труднее различать фантазии и реальность.
Однажды, сидя на скамье, я почувствовала что-то странное и стала оглядываться по сторонам. Оказалось, что идет дождь, чего до того момента я не осознавала. Моя одежда успела промокнуть насквозь. В другой раз я была уверена, что нахожусь в парке, но, стряхнув наваждение, поняла, что я у себя дома. Дома, на диване в гостиной, с раздвинутыми коленями, прижатыми к груди, как любила сидеть сестра. На столике рядом с диваном лежали ручка, блок бумаги для заметок, пульт от телевизора и прочие мелочи. Чувствуя, что за мной наблюдают, я осмотрела гостиную. Никого не было. Никого не было, но что-то было. Валявшийся слева от столика рулон туалетной бумаги явно пялился на меня отверстием картонной гильзы. Стоило повернуться в его сторону, и рулон избегал на меня смотреть, но когда я глядела прямо перед собой, отчетливо чувствовала одноглазый взгляд, сверливший мой все еще распухший после недавней операции подбородок. Я не могла понять, что ему надо, но затем меня осенило, что рулон насмехается. Я вскочила, пнула его ногой и принялась топтать. Рулон сплющился, его глаз закрылся. Подглядывающий умер. Я убила его. Тут же пришло в голову, что почивший рулон олицетворяет и меня, и Хэон. Двух растерзанных и мертвых сестер. Потому что Таон тоже больше не существовало. Меня можно было звать любым другим именем – ни мое лицо, ни моя душа уже не были прежними. Я шлепнулась на пол, подняла раздавленный бумажный труп и зарыдала. Я не знала, кем была в тот момент, когда лила слезы. Как не знала и то, кем буду в дальнейшем. Отрывая полоски бумаги, я вытирала глаза. Люди не всегда замечают, как теряют надежду. Ко мне же пришло осознание, что я не заметила, как потеряла жизнь.
Я то и дело чувствовала взгляды, прилипавшие к лицу. Иногда меня рассматривали люди, но не только. Чаще мной интересовались вещи. Они непрерывно за мной наблюдали, скрыться не было никакой возможности. Из-за необходимости выдерживать назойливое внимание я постоянно пребывала в напряжении. Даже когда оставалась одна, пыталась контролировать свое тело и реакции. Но удавалось не всегда, и время от времени происходили срывы. В такие моменты я набрасывалась на вещи, раскидывала, топтала, раздирала в клочья. Но моими жертвами становились только мягкие и неломкие. Я не выносила громких звуков ударов или бьющегося стекла. Даже представлять их было мучительно страшно. По какой-то причине такие звуки действовали мне не только на уши, но и на глаза. Стоило услышать, как один твердый предмет ударяется о другой и трескается от столкновения, в глазах начиналась жуткая резь. Прямо передо мной с воем вспыхивало адское пламя, и пока оно полыхало, по лицу катились горячие, как кровь, слезы.
За день до выпускного в институте я свалилась с температурой. Воспалилось горло, горело лицо. Мама была на работе. Я выпила лекарство из аптечки и прополоскала горло теплой водой с солью. Из зеркала в ванной на меня уставилась пылающая физиономия с яркими шрамами пластических операций.
Проснувшись на рассвете, я еще раз приняла лекарство и опять заснула. В следующий раз открыла глаза уже хорошо за полдень. Мама успела уйти на работу. Официальная часть выпускного, скорее всего, закончилась. Я достала из холодильника пару яиц и поставила варить. Ожидая, пока приготовится завтрак, уселась на диван в гостиной – и оказалась в парке. Сестра, словно желтая фрезия; деревянная скамья; треск удара; мокрые от крови черные волосы; бедра, вымазанные менструальной кровью; желто-красный цветок, исчезающий в темноте; чье-то неясное алеющее лицо, разлетающееся на кусочки… Кипящая вода с шипением выплеснулась на плиту, и я вернулась в реальность.
Я выключила газ и залила яйца холодной водой. Чтобы не слышать звук разбивающейся скорлупы, аккуратно покатала одно яйцо по столу и начала чистить. В лучах дневного солнца, проникавшего через широкие окна гостиной, был виден тонкий слой покрывавшей стол пыли. Еще не дочистив яйцо, я откусила верхушку и, жуя, почувствовала, как во рту смешиваются упругий белок и недоваренный сочный желток. Я взглянула на откушенное яйцо. В солнечном свете желток сиял и в оправе из белка казался обрамленным желтым бриллиантом. Это было красиво.
Да, я подумала, что это красиво. А сразу затем – о том, что заметила красоту впервые за долгое время. Мне вспомнилась Санхи, приятельница по школьному литературному клубу, и наша случайная встреча несколько лет назад. Я спросила тогда, продолжает ли она сочинять. Лимон… Яркий блестящий желток пробудил во мне желание опять писать стихи. Он уютно устроился в объятиях белка, и, глядя на надкушенное яйцо, я чувствовала успокоение. Исчезло одиночество, исчезла боль. Мне стало тепло и приятно, словно младенцу в колыбели. Я чувствовала, как после долгой спячки пробуждается и набирает силу подавленная энергия, полузабытая часть моей души… И тут перед внутренним взором возник Хан Ману.
Я поняла, что должна его найти. Эта мысль пришла как озарение свыше. Пробудившаяся во мне стихия была еще очень слаба, но я знала, что совсем скоро почувствую ее сокрушительную мощь. Наконец-то пришло время действовать. Я осознавала, что не стоит возлагать больших надежд, но в то же время интуиция подсказывала, что начать надо именно с этой встречи. Рука, что появлялась из темноты в моих видениях, могла быть рукой Хан Ману. Возвращаясь с работы в ту роковую ночь, он мог случайно увидеть сестру в парке и по неизвестной причине убить ее. Для того чтобы пробить голову Хэон и оттащить труп поближе к ограде, не требовалось много времени. Так что он вернулся домой почти без опоздания, и у его сестры не возникло подозрений, тем более она была сонной и на часы не смотрела. Единственное, что не укладывалось в голове, зачем Хан Ману рисковал, утверждая, что Хэон была в топе и шортах. Это вранье не свидетельствовало о его невиновности, а, напротив, показывало со всей очевидностью, что преступник хочет скрыть правду.
Я покатала по столу и очистила второе яйцо, откусила. «Непременно разыскать Хан Ману. Узнать, что с ним стало. После этого пойму, как жить дальше. Кем жить дальше. Увижу его – буду жить». Эти мысли захватывали и волновали меня все сильнее. Я поняла, что придется уехать от матери, если хочу осуществить задуманное. «Но справится ли она, оставшись одна?» Воображение понеслось в пугающем направлении, но я остановила себя, запретив думать о плохом: «Не сейчас. Не буду думать об этом сейчас».
Дверь, запертая долгое время, наконец распахнулась, и хлынул золотой водопад. Желтый ангел мести был готов к бою. «Лимон, лимон, лимон», – забормотала я, словно отдавая секретный приказ.
Лента, 2010
– Алло, это служба психологической помощи «Ангел»? Я заказывала разговор на это время. Имя? Я регистрировалась как «Крайст» – это значит «Христос» на английском. C-h-r-i-s-t. Крайст. Двадцать шесть лет, не замужем. Нашли? Дождаться ответа консультанта? Да, хорошо, жду.
– Здравствуйте. Называйте меня Крайст. Да, я впервые. Очень на вас надеюсь. Я долго не могла решить, стоит ли звонить. Да, мне нужна помощь. Просто необходима. Хочу рассказать длинную и не очень приятную историю. Мне надо выговориться, не могу больше терпеть. Мне кажется, я схожу с ума – спать не могу, стала слышать и видеть странные вещи…
Но сначала хотела бы уточнить. Вы записываете наш разговор? Вот как… А можно не записывать? Значит, такие правила… Но вы можете обещать, что запись никому не передадут? Гарантируете, хорошо. Уничтожите после истечения срока хранения… Да, это успокаивает. А если потребует полиция, как вы поступите? Они ведь могут потребовать все записи без исключения? Такого никогда не случалось? Не расслышала – если произойдет, то что? А, не смогут использовать рассказ человека, нуждающегося в психологической помощи, даже если это будет признание в совершении преступления. Потому что звонивший испытывал сильное психическое напряжение. Да, понятно. Значит, бояться нечего.
Вы спросили, чего я боюсь? Вы, наверное, ослышались – связь не очень хорошая.
Мне кажется, вы сейчас что-то пьете, верно? Кофе? Какой? А, кубинский. Я уже больше года не пью кофе – желудок побаливает. Выбросила все запасы. Даже кофеварку, которую привезли из Бельгии, а она так мне нравилась! Не захотела кому-нибудь отдать, просто выбросила. Казалось, так будет лучше, меньше буду о ней думать. Ох, как же мне захотелось кофе! Вдохнуть запах… Горячий, терпкий… Хотя бы один глоточек…
Знаете, у меня еще такой вопрос. А если, допустим, я расскажу про чужое преступление? Это тоже нельзя будет использовать как улику, потому что рассказано человеком, нуждающимся в психологической помощи, верно? Нет, в целом я понимаю, но этот момент не ясен. Законы иногда составлены двусмысленно. Я юридический не заканчивала, но у нас преподавали политологию и право. Так что про законы и как можно их повернуть, немного знаю. Если законы нельзя было бы трактовать как угодно, не было бы нужды ни в политике, ни в дипломатии. Говорить, что закон один для всех, что перед законом в