Гудят и воют тормоза.
Большим ключом
Таджик ерошит ус кавалерийский,
Вполголоса куплеты из «Лесбийской»
Фальшивит, поспевая за врачом.
Бликует унтер лаком козырька,
К порядку приучая спозаранку,
Заходит в хату с деревянною киянкой
И останавливает медленные волны.
Под звон осколков просыпаются зэка
Разбитой вдребезги невидимой короны.
Пугает сроком призрак-приговор,
Царёвой каторгой, этапом и темницей.
В плену у мертвецов-орангутангов
Недремлющий и всенощный дозор,
Подёрнув решкой чёрные глазницы,
Вокруг позорного столба зовёт, кружится…
Не остановится поганый хоровод,
В часы без стрелок только тычет и бабачет
Дурное эхо.
Сивый сучий рот
Свой разевает. Плачет и орёт.
Кусая трубы, просится с ума
Бутырский двор. Огромная тюрьма.
Андрей ГребневКресты
В современной России на смену старому доброму hard-насилию советских времён приходит западная модель тотального контроля. Менее заметная для «замыленного» глаза обывателя, но жёсткая и беспощадная по форме. Либеральная диктатура стремится построить такую модель общества, при которой у личности не останется ни малейшего шанса на свободу, при кажущейся свободе физической. Людей не гонят строем на работу плетьми, но загоняют в кабалу жёсткой материальной зависимостью, не расстреливают, но гноят пожизненно в «комфортных» тюрьмах со всеми удобствами. Но это идеальная модель – американский продукт. У нас же в России стараниями мудаков, стоящих у власти, существенно уступающих своим западным коллегам – кудесникам массового сознания, был рождён монстр. Чудовищный голем, вышедший из-под контроля доморощенных полупьяных вивисекторов, судорожно мчится по стране, оставляя за собой трупы, лужи крови и кучи дерьма. И напрасны старания горе-кукловодов замаскировать черты его хари и забить его запах – безнадёжно с него ссыпается пепел пудры и в секунду выветривается сладковатый парфюм. Остаются лишь мерзости.
Одна из мерзостей либерального общества – всем известные питерские Кресты (ИЗ 45/1). Тюрьма, построенная ещё Екатериной, но в наши дни ставшая эталоном концлагеря и беспредела. Следуя за своими западными подельниками, кремлёвские демократы объявили мораторий на смертные казни, но создали в следственных изоляторах России такие условия, что люди, в них содержащиеся, не доживают до суда или выходят на волю инвалидами. А ведь в СИЗО сидят в большинстве люди не осуждённые, то есть вина их даже по этим законам не доказана и не признана судом, то есть юридически они не виноваты. А картавые радзинские тем временем со сладострастными придыханиями пугают обывателя ужасами сталинских репрессий. Зачастую человек, попадая даже по ложному (как потом оказывается) обвинению за решётку, теряет всё: работу, прописку, здоровье. Таким образом, система фактически выбрасывает его на обочину жизни – сначала на помойки и в подвалы, а позже опять в тюрягу за мелкую кражу, совершённую от безысходности. А холёные «правозащитники» вещают тем временем по ТВ что-то о духовных свободах, равных возможностях и правах человека.
Но вернёмся к Крестам. В «учреждении» сейчас томятся около 15 тысяч человек. В камерах, рассчитанных изначально на 1–2, позже на 4, далее на 6, сейчас содержится до 16 человек. Мне довелось сидеть в камере размером 2 × 5 кв. метров, где сидело 13 человек. Люди спят в 2 смены, температура летом постоянно 40оС. Прогулка 40 минут в день, баня один раз в неделю (иногда реже). Если добавить сюда нервозность обстановки и отвратительного качества воду – становится понятной причина психических, лёгочных и кожных заболеваний, так распространённых среди зэков. Помогают этому и насекомые-паразиты, которых в тюрьме предостаточно.
Питание в Крестах опасно для пищеварения и отвратительно на вкус, а порции микроскопически малы. Интересно было бы посадить чиновников на крестовскую баланду и посмотреть, как поскучнели бы их лоснящиеся физиономии и опали сдобно-пышные туши под дорогими костюмами. Практически питаться нормально и сохранить здоровье в тюрьме можно, только получая передачи от родственников, то есть государство делает из здоровых и зачастую работящих мужчин – кормильцев семей иждивенцев и семьям же на шею и сажает.
Вообще в Крестах всё приходится добывать себе самому. Как только меня закрыли, надзиратель сказал: «У нас хорошо живёт тот, кто получает передачи с воли, кто не получает – живёт плохо». И это действительно так. Администрация не даёт ни мисок, ни одеял, ни матрасов, ни одежды. Я видел арестанта, который ел баланду самодельной бумажной ложкой из полиэтиленового пакета. А обывателя пугают «ужасами» Бухенвальда и ГУЛАГа.
Ещё раз хочу напомнить, что сидят в Крестах люди зачастую невиновные, которых отпускают из зала суда за недоказанностью. Вообще многие сидят за «преступления», совершённые лишь для того, чтобы выжить в этом государстве, – мелкие кражи, драки и т. п. Я встретил в тюрьме 18-летнего парнишку-имбецила, который сидит за то, что украл у соседа макароны, хлеб, сахар… Парень хотел есть.
Много сидит наркоманов. Обычно это молодые парни, потребляющие (но не продававшие) героин, пойманные с очередной дозой доблестными ментами, иногда, впрочем, наркотики подкидывают в отделениях милиции.
Эти «преступники» и невиновные люди и составляют большинство арестантов. Сидят, конечно, люди и за серьёзные преступления, но это те, кто не успел вовремя откупиться, прикрыться связями или депутатской неприкосновенностью. Милиция из словосочетания «ловить преступников» вычеркнула слово «преступник». Они теперь просто «ловят». Ловят, забивают в тюряги и залы и рапортуют в массмедиа: «Раскрыто столько-то преступлений, поймано ещё больше! Ещё больше! Ещё!..» У обывателя прокатывает.
Внутри Крестов множество карикатурных «поблажек». Можно, например, иметь телевизоры в камерах, но их разбирают на каждом шмоне. Активно действует в тюрьме евангелистская секта американского разлива. Эти ловят души, давая взамен дешёвые брошюрки сектантского толка, стержни для ручек и турецкое мыло. Зэки халяву берут, но души продают неохотно. Арестант имеет право «избирать и быть избранным». Насчёт «быть избранным» – ложь, вспомним попытки двинуть в Думу нацболов, сидевших на Украине. А избирать – это пожалуйста. Все Кресты принимали участие в голосовании выборов в ГД. По округу Крестов шли Юрий Шутов, сидящий сейчас в Новгородском централе, и Собчак – человек, который должен сидеть в тюрьме, но выборы признаны несостоявшимися: наверное, в Думу проходил Юрий Титыч.
Об ужасах тюрьмы можно писать бесконечно долго, но статья не о тюрьме, а о тюрьме – как порождении античеловеческой системы «общечеловеческих ценностей». Жестокая и разная, стоит тюрьма над Россией, мрачно перебирают ключи от камер кремлёвские контролёры. И наш выбор – выбор свободных людей – свобода. И никто не даст нам её, амнистия – это миф, выдуманный администрацией. Мы сами решительно и энергично должны разрушить тюрьму, в которой мы оказались. А Кресты мы оставим для настоящих преступников.
СИЗО Кресты
Юрий Шутов Подвал смерти
Отрывок из книги «Тюрьма»
Сравнительно долго в Крестах палачествовали трое прапорщиков, которые сами дьявольски гадко ушли из жизни. Говорят, что равнодушно-благодушный хлопотун-бормотун Якубович испустил дух в жутких раковых муках; безудержно-скотское хамло и рукосуй Александр Невзоров (не тот) благополучно повесился с первого же захода; ну а третий без возвратно-пьяным махом выпал из окна своей же девятиэтажки. В общем, как тут не поверить в кару Всевышнего за подённые убийства беззащитных, пусть хоть даже и законно приговорённых. Может, поэтому-то и помалкивали палачи, незримо предчувствуя гнев Владыки.
Однако от любого более-менее внимательного взора не могло ускользнуть, как обычно накануне расстрела расхлябанный тюремный телетайп бодренько отстукивал кратенькое сообщение из столицы, что чьё-то обязательное по закону ходатайство о помиловании равнодушно отклонено, а после его перепроверки наступала готовность приведения приговора в исполнение. То бишь осуждённому оставалось дышать не более суток, пока все участники этого «мероприятия» (именно так строго предписывалось именовать казнь при внутритюремном общении) не исполнят свои приготовительные обязанности: два аттестованных острожных шофёра проверяли автофургон для перевозки трупа, искали лопаты, получали со склада брезент и на хоздворе заместо могильного креста приваривали к куску уголка металлическую пластинку, на которой писали учётный номер подрасстрельного; хозяйственник звонил директору «Северного» кладбища и сообщал ему, что завтра в Крестах планируется «мероприятие», поэтому нужно будет успеть вдоль задворков кладбищенской ограды откопать трактором «Беларусь» небольшую траншейку, в продолжение уже длиннющего частокола предыдущих захоронений.
Утром следующего дня дежурный палач (один из троих) получал в оружейке табельный «макар» и два патрона (по инструкции: первый – в голову, контрольный – в сердце), а также большую бутылку водки. На складе всегда хранилось несколько ящиков «Пшеничной», коя полагалась экзекуторам для нервной расслабухи, но только после расстрела, а не до него. Обычно на сие правило особого внимания не обращали, поэтому «расстрельщики» заблаговременно бывали уже навеселе. А у Невзорова и полстакана «пшенички» воспламеняло внутри детонатор жгучего желания враз пострелять всех подряд, и без всякого суда, для чего имеющейся парочки патронов было явно в обрез, поэтому собутыльники-подельники обычно тихонько увещевали его унять прыть, спуститься в подвал и убить там уже загодя приготовленного.
Действительно, в небольшом безоконном подвальном склепе, отгороженном глухой стеной от соседнего склада узилищной канцелярии, нервно томился в тесной клетке приговорённый. Его туда доставил усиленный наряд тюремных стражников, которые сразу после обеда вломились к нему в камеру на отделение ВМН (высшая мера наказания), что находится прямёхонько над этим подвалом, и как ни в чём не бывало, даже не дав ему допить чай, спровадили по внутренней лестнице этажом ниже, якобы «для беседы», где наглухо заперли в стальную клетку из толстых арматурных прутьев и вышли вон.