К тому же, в институте учились многие молодые люди из восточной Европы. Да, теперь они оказались за «железным занавесом», но ведь родились и выросли еще в тех странах, где понятие о свободе было совсем другое, чем в СССР. Костенко, к примеру, жила в комнате с девушками из Балтии — рижанками Визмой Белшевиц и Майей Аугсткалной (театровед), эстонкой Весте Паас (киновед). «Мои подруги рижанки одевались, как парижанки», — рассказывала Костенко. Кстати, в институте учились и репатрианты из Франции — армяне. А отец Майи незадолго до того переехал из Австралии. Всем этим людям не нужно было объяснять, что такое свобода.
Комната Лины Костенко жила дружно, готовили национальные блюда по очереди. На день рождения подкладывали подарки под подушку. Конечно же, заходили ребята — читали стихи. И не всегда на русском. Если на своем языке — все всё равно слушали, потому что мелодика поэзии завораживает, даже если не знаешь язык. Порой Лина рукодельничала, по крайней мере, она своими руками сделала один из главных своих нарядов — сорочку с «космацьким взором», то есть узором, привезенным из Карпат — в горячих красно-желто-оранжевых тонах с небольшим вкраплением черного (забегая вперед — диплом она сдавала именно в этом наряде).
В 1954 году парторг попросил Лину к 300-летию Переяславской рады подготовить афишу к мероприятию по этому поводу. И она подготовила — но написала в ней не «воссоединение», а «присоединение». Когда же парторг высказал претензии, она еще начала доказывать, апеллируя к химии, что второй термин гораздо точней и правильней.
Но полной свободы в московском в Литинституте тех лет, конечно же, не было. Горе выборочно могло затронуть каждого. С одних каникул не вернулся студент-якут. Ребята как-то узнали, что на допросах его пытали, били, называя «желтой тарелкой». Вспоминает Костенко и другой случай: «Когда Сталин умер, арестовали и заслали молодого грузинского драматурга Вахтанга Кварацхелию по абсурдному обвинению»[63]. Всё преступление Вахтанга заключалось в том, что он был племянником Берии (при том особых родственных связей не поддерживавшим). За это, после годичного разбирательства, в августе 1954 года его вместе с женой Ларисой выслали на Восток (Казахстан, позже — Красноярский край).
Кстати, о смерти Сталина… Лина могла погибнуть во время его похорон. Она с ее будущем мужем Ежи Пахлёвским пошли на прощание с Вождем. Но уже по дороге поняли, что не рассчитали с одеждой, оказалось очень холодно. Зашли к сокурснику Ежи, утеплились и пошли втроем в длинную очередь прощавшихся. Было так холодно, что люди начинали потаптываться, а иногда и… пускались в пляс. Очередь шла медленно, утыкаясь в кордоны милиции, в стены домов. От долгого ожидания и холода люди злились, зверели. Начиналась толкотня, давка, паника. В какой-то момент опасная воронка чуть было не затянула и Лину, но «хлопці висмикнули мене з натовпу». После этого они отдышались в какой-то подворотне и отправились домой: «Гинути через вождя не було сенсу».
Судьба отвела беду. Позже Лина Васильевна с уважением и долей юмора вспоминала, как в те дни после смерти Сталина, когда многие «державно и бессмысленно рыдали», вела себя ее соседка по комнате: «Эстонка Веста Паас чистила ногти»[64].
То было время, когда многие возвращались из заключения. Летом 1956 года вернулся и отец Лины. Из ссылки Василий Григорьевич приехал в Москву.
«Я сдавала экзамены. Встретила отца на перроне. Из всех окон вагона на нас смотрели отчаянные страждущие глаза — тогда многие возвращались из ссылки: каждый думал, как его встретят после стольких лет разлуки, все ли в порядке дома, ждут ли. Радовались за отца, что его встречают, махали нам руками из окон. Девушки куда-то перебрались из комнаты, чтобы он мог переждать у меня <…> Я сдавала экзамены, параллельно пытаясь чем-то развлечь и порадовать отца. Повела его в театр Вахтангова на спектакль по пьесе Гауптмана «Перед заходом солнца». И очень потом жалела: спектакль был тяжелый.
Фактически мы тогда впервые с ним познакомились. Я уже была взрослая. Тогда он мне и сказал (с иронией. — Прим. авт.), что прожил “большую и красочную жизнь”»[65].
Дипломной работой в Литинституте было художественное произведение. Для поэтов, как Лина Костенко — сборник стихов (тот самый, что вскоре выйдет под названием «Проміння землі»).
Долгие годы главой дипломной комиссии в Литинституте назначали столпов соцреализма, таких как поэт Алексей Сурков, прозаик Василий Ажаев. Но после ХХ съезда в стране многое менялось. И впервые за многие годы главой комиссии назначили писателя, не настолько советски официозного — Всеволода Ива́нова (1895–1963). В молодости он входил в известную петроградскую литературную группу «Серапионовы братья». Потом переехал в Москву. Опальным писателем он не был, работал в организационных структурах Союза писателей. Но все же у него был флёр некой загадочности, оппозиционности. И многие его произведения действительно не были изданы, они еще долгие годы отлеживались «в столе». «Перед Ивановым мы испытывали почтительную боязнь, это был величественный седой человек, олицетворявший “связь времен”. Он принадлежал к той плеяде писателей, из которой уже тогда мало кто оставался в живых»[66], — поясняет Костенко.
Поэтому когда ей сказали, чтобы перед защитой диплома она зашла на кафедру творчества, где ее ожидает Иванов, она испытывала некоторую робость: «Ну, думаю, провалилась!» В кабинете маститого писателя Лина села на краешек кресла, пряча перстенек, одолженный «на удачу» соученицей. Оказалось, что председатель комиссии прочитал ее диплом, и многое из него понял. Сказанное им оказалось совершенно неожиданным для автора: «Извините, что я вас пригласил перед защитой. Может не представиться больше такого случая. Вам на Украине будет очень тяжело. Я предлагаю Вам после окончания института на некоторое время остаться в Москве. Мы открываем новое издательство, я имею к нему прямое отношение. Издадим Вашу книгу, тогда возвращайтесь. Возможно, с книгой, изданной в Москве, Вам будет легче в Киеве»[67].
Лина слушала его и не понимала, почему ей так уж трудно будет в Киеве? Она мыслями была уже там. (К тому же, беременная дочкой, Лина собиралась рожать ее на Родине.) Узнав, что Костенко хочет вернуться домой, Иванов предложил написать рекомендательное письмо своему хорошему киевскому приятелю — Мыколе Бажану. Но Лина и этой помощью не воспользовалась — зачем ей кто-то, она сама все сделает и все пройдет.
После этого Иванов еще несколько раз заходил к Костенко в общежитие, хотел что-то посоветовать, от чего предостеречь, быть чем-то полезным. Но она слушала вполуха. И лишь через годы вспомнила и поняла все, о чем предупреждал ее «Серапионов брат». Тогда, придя на Новодевичье кладбище и найдя его могилу, она сказала: «Спасибо».
Годы спустя, стала известна рецензия Иванова на диплом Лины Костенко.
«Дипломная работа Лины Костенко, стихи, заслуживают, с моей точки зрения, самой высокой оценки.
Это очень талантливый поэт с большим будущим.
Стихи Лины Костенко поражают своей задушевностью, теплотой и поразительной искренностью, той высокой искренностью, которая раскрывает душу человека без мелочного копания, надрывности, цинизма.
Я плохо знаю украинский язык, однако знаю его настолько, насколько этот язык братский, насколько я слышал его рядом с собой, насколько читал Шевченко, Тычину, Рыльского и Бажана, — имея рядом с оригиналом русский перевод: точнее было бы сказать, что я не столько знаю, сколько ощущаю украинские стихи Л. Костенко, я ощущаю, что украинские стихи ее совершенны, а русские переводы, сделанные рукою автора, адекватны оригиналу. И это обстоятельство также характерно!
3 апреля 1956 г.»[68]
Последние строки Иванова возвращают нас к размышлениям Руденко о двуязычии в московский период жизни Лины. Рецензент, украинского языка по сути не знающий, тем не менее «ощущает», что ее «украинские стихи совершенны», а авторские русские переводы [всего лишь] «адекватны оригиналу». И именно это «характерно», причем с восклицательным знаком.
Закончив институт, Костенко вернулась в Украину. Рецензию к ее первому сборнику «Проміння землі» (1957) написал Мыкола Руденко и книга «без особых проблем вышла в издательстве “Молодь”». Мыкола Данилович — человек с потрясающей биографией, фронтовик, поэт, писатель, диссидент — один из основателей Украинской Хельсинкской группы. Тем выше нужно ценить добрые слова, сказанные им о младшей коллеге, которой он помогал издавать первый сборник: «…И в украинской литературе появилась поэтесса Лина Костенко. Она, наверное, уже и забыла, кто был ее крестным отцом. Да я этого не забыл. Не часто выпадает старшему благословить в тяжкую литературную дорогу молодого поэта, который потом достигнет таких поэтических вершин, на какие сегодня вышла Лина Костенко»[69]. (Многие, анализируя раннюю интимную лирику Костенко, находят в ее лирическом герое, возлюбленном, черты Мыколы Руденко. Кто знает… В любом случае та почтительность, почти сыновняя — несмотря на старшинство — с которой он пишет о Лине, говорит о чистоте и возвышенности их отношений).
Книга была замечена читателями и критиками. И уже на следующий год вышел второй сборник — «Вітрила» (1958)…
Киевско-варшавская мелодия (и немного Щецина)
Но нет, не хочет отпускать нас Москва. Нужно еще вернуться в нее на несколько лет назад. Ведь именно там и тогда Лина познакомилась со своим первым мужем.
В одном из поздних интервью Евтушенко сказал любопытную и несколько загадочную фразу о Костенко: «Я учился с Линой Костенко в институте. Кстати, как была она в сталинское время суровой и неприступной к любым проявлениям пошлости, такою и осталась». Вопросов несколько: к чему здесь соотнесение со «сталинским временем»; что за неловкое согласование «неприступная к проявлениям пошлости». Кажется, что отсюда выпало одно слово. И если его вернуть, то все встанет на свои места: «Как была она в сталинское время суровой и неприступной,