В 2002 году на Конгрессе Международной ассоциации украинистов (МАУ) в Черновцах она прочла доклад «Україна як жертва і чинник глобалізації катастроф». И в этой работе развила, углубила многое из того, чтобы было сказано в «Дефекті головного дзеркала», рассказав об Украине, мире и Украине в этом мире точней авторитетов мировой политической арены (куда там Бжезинскому и Фукуяме). Само название ее доклада — это ведь не простые и пустые апокалиптические ожидания, а по сути — совершенно точное предсказание того, где именно совершится разлом современного миропорядка. В 2013–2014 годах это, очевидное для нее тогда, станет большой неожиданностью для мира.
«Демократия не наступает, как время года, она строится последовательно и системно. Поэтому наша кажущаяся демократия, не защищенная ни законами, ни политическим опытом, таила в себе массу непредвиденных опасностей. И напоминает временами не демократию, а мощный выброс плебейства.
Так что кризис сознания фактически был неизбежен. К тому же его углубляет парадокс тоталитарного толка: общество, которое никогда не было гражданским, интенсивно политизируется. Одно дело — политизировать гражданское общество, его нелегко дезориентировать, оно и само способно повлиять на политику. И совсем другое — политизация негражданского общества, думающего в разные стороны. Потому что когда оно думает в разные стороны, то соответствующие политические силы могут легко и ловко подменить курс. Что, собственно, и произошло с Украиной.
Здесь могла помочь четкая государственная информационная политика, но она так часто была дезинформационной, и создала за эти годы такие механизмы манипуляции общественным сознанием, что потеряла всякое доверие. К тому же значительная часть информационного пространства Украины оказалась в частных руках, а те руки разные, и некоторые из них охотно пустили бы ее под откос. Все это привело к информационной катастрофе — как в самой Украине, так и в ее экстраполяциях на мир.
В такой ситуации и то единственное достижение, которое представляется как мир и согласие в обществе, тоже далеко не бесспорное, потому что воспитанная веками нелюбовь к украинскому языку и к самой украинской нации все больше сказывается и на перспективу не сулит ничего хорошего. Как и не решены до сих пор проблемы крымскотатарского народа, и конфронтация политических взглядов, и детонатор социального неравенства, и еще немало ощутимых антагонизмов. Так что постоянные призывы к единству не более чем риторика»[133].
И снова — какой короткий и точный анализ украинских проблем и их истоков.
Но — возвращаясь к теме «третьего тысячелетия» и его дополнительным опасностям… В «Мадонне перехресть» Костенко дала хороший образ XXI века: «Машини, шини, стрес, експрес, / кермо, гальмо, впритул, з-за рогу! / Стоїть Мадонна Перехресть, благословляючи дорогу. // Таксі, автобуси, авто, / мотоцикли, і кибитки. / Всі всім на світі є ніхто — / ні хто куди, ні хто нізвідки. // Маршрути горя і безчесть. / Світ на століття постарішав. / Стоїть Мадонна Перехресть, / чи вже Мадонна Бездоріжжя! // І мчать, і мчать, числа їм несть. / Дорога дальня й невідома. / Стоїть Мадонна Перехресть, / благословляюча Мадонна»[134].
Что здесь? Поэтесса не ругает эту скорость, этот ритм, но и не очаровывается ими. А констатирует, осмысливает. И не только в поэзии. В докладе «Україна як жертва і чинник…» об этом же было сказано в самом финале — чтоб запомнилось:
«Третье тысячелетие — это уже не время для становления. Это уже альтернатива: быть или не быть. Это уже фактически эпоха транснациональная, а некоторые считают, что и постнациональная. Украина отстает от динамики времени. Только реальное возникновение гражданского общества может изменить ситуацию к лучшему. Но прежде всего — новое качество мышления, как основной фактор этой трансформации. Чтобы не прошлое формировало современный тип украинца, а чтобы современный украинец был способен формировать будущее.
Я сказала вещи тяжелые и неприятные, — пусть мне простят люди, склонные к умеренному климату мышления в режиме убаюкивающих соображений. Сегодня уже нельзя себя утешать традиционно обнадеживающим, что как-то оно будет. Мол, трудности, конечно, есть, но это временно, время работает на нас.
Время работает на тех, кто работает на него. Тем более теперь, когда худшие прогнозы оправдались, и в библейских долинах заклокотала война, которая ставит перед миром уже окончательные альтернативы»[135].
Казалось бы — где те «библейские долины», а где Украина. Но как же уплотнено, сгущено здесь ощущение тревоги за время, когда перед миром, и более всего — Украиной, будут поставлены «окончательные альтернативы».
А через два года после этого доклада начался первый Майдан. Лина Костенко, оставшаяся отстраненно-равнодушной к перестройке-гласности Помаранчевую революцию приняла. Потому что увидела там решение одной из важнейших проблем, существовавших в Украине — формирование гражданского общества. Впрочем, и здесь со временем наступило некоторое разочарование. Нет — точнее было бы сказать: разочаровывающее осмысление. Оказалось, что украинское гражданское общество обладает неприятной особенностью мобилизоваться и демобилизоваться по принципу приливов-отливов. Но оно есть и — остается.
И это описывается в первом прозаическом романе Костенко «Записки українського самашедшого». Хотя чисто хронологически события в нем заключены между нахождением «таращанского тела» (дело Гонгадзе) и победой Помаранчевой революции. Но автор к 2010 году, когда издана книга, знает много больше и не скрывает этого от читателя. В романе вообще находится место для многих размышлений — едва ли не по всем текущим поводам украинской жизни. Из этого он и возник — невозможности высказать все наболевшее в рамках публицистической поэзии и мировоззренческой публицистики. В этом, похоже, и заключаются причины неприятия этой книги многими — они ждали от «Записок українського самашедшого» чего-то другого, ими же самим надуманного (первое большое прозаическое произведение великого поэта!). Они оказались неготовы судить книгу по законам, установленным автором, а судили по ожиданиям, предустановленным ими же самими. Но это — публицистический, политико-полемический роман, сродни книгам Свифта, Вольтера, Чернышевского.
При этом сказать, что в «Записках» открытый финал, будет не совсем верно. Это финал-вектор, задающий траекторию украинской истории, украинской жизни — отныне «не с бромом, а с помаранчем». И вектор этот — словно копье, отгоняющее всякого, кто захочет посягнуть на такую перезагруженную (в смысле «Reset») нашу историю.
«Мне надо, чтобы они, став властью, не изменили этому Майдану. Потому что это не их победа, а наша.
Может, они припишут ее себе. Может, захотят забыть. Может, чьи-то волосатые руки попытаются вырвать эту страницу.
Но это уже История. Не с бромом, а с помаранчем.
Страницу можно выдрать. Историю — нет.
Вот и наступил наш День Гнева.
Линию обороны держат живые»[136].
От «Немає часу на поразку» и до «Линию обороны держат живые». Это стратегия и тактика украинского нациетворения в XXI веке. Побеждать, непременно в чем-то побеждать. И в случае временного отступления, частичного реванша, неизбежного в маятниковых условиях демократии, «держать оборону», не уступая завоеванного. (Как это было в ночь с 18 на 19 февраля 2014 года на Майдане.)
При этом для публициста-пророка в принципе не важны конкретные имена тех, кто изменит Майдану или останется ему верным. Будут и те, и другие. Она говорит — о принципе: побеждаем и не отступаем. Однако ее формула лишена пафоса и избыточного оптимизма. «День Гнева», звучащий здесь — очень тревожный образ. Это ведь синоним Судного дня, Страшного суда, конца света. В эсхатологии Костенко в третьем тысячелетии украинская «линия обороны» не так далека от украинской катастрофы. О чем тоже нужно помнить — не паникуя, но и не расслабляясь.
Полезно также упомянуть те конкретные случаи, когда (и как!) поэтесса доходила до конкретных имен в своей поэтической публицистике. 4 марта 2015 года Лина Костенко передала бойцам добровольческого батальона «Киев-1» несколько экземпляров своего сборника «Триста поезій» с автографами. А на титульном листе одной из книг написала не публиковавшиеся ранее строки:
І жах, і кров, і смерть, і відчай,
І клекіт хижої орди,
Маленький сірий чоловічок
Накоїв чорної біди.
Це звір огидної породи,
Лох-Несс холодної Неви.
Куди ж ви дивитесь, народи?!
Сьогодні ми, а завтра — ви[137].
Но это все же, скорее, исключение (и как раз в качестве исключительности, особенно важное для запоминания). Для поздних сборников Лины Костенко, «Річка Геракліта» (2011), «Мадонна перехресть» (2011), характерна совсем другая интонация, что хорошо определил Иван Дзюба: «Якась згуслість, аж часом згіркість емоцій, і не так гострота, як благородна меланхолійність рефлексій»[138].
Химерна, важка, вибухова,
яку вже ніхто не спасе,
а може я тінь мого слова,
от тінь мого слова, і все.
А може я лиш аберація,
вібрація ритмів і рим,
а інше все — декорація,
полуда, гримаса і грим.
За цим тимчасовим фасадом,
де стільки любові й тепла, —
людиною, річкою, садом
я тільки у слові жила[139].
Жила — и живет. Лина Костенко работает дальше. И мы ждем ее стихов и прозы. Что касается прозы, знаем чуть больше, чего ожидать. Роман о взаимоотношениях Украины с Российской империей; повести о Чернобыльской зоне. Впрочем, Лина Васильевна всё не торопится их публиковать. Когда ее спрашивают о сроках, отвечает байкой из жизни одной семьи. Там когда муж спрашивает «Который час, милая?», жена отвечает «Когда приготовлю, тогда и подам».