«В другой раз, – продолжает Ревзин, – к доске вышел толстый румяный мальчик очень филологического вида и стал что-то предлагать в дополнение к теоретико-множественной концепции. Говорил он не очень ясно, и я очень удивился, когда Владимир Андреевич сказал: “Ладно, объясни сначала мне. Математик математика всегда поймет скорее”. И после наступившего перерыва и их обоюдного обсуждения у доски Владимир Андреевич объяснил нам всем основы концепции, которая потом получила название “элементарной грамматической категории”. А мальчиком оказался Роланд Львович Добрушин, который и впоследствии в семинаре участвовал очень активно».
«Роланда Львовича Добрушина, – пишет Елена Викторовна Падучева, – мне показали в 1957 году на знаменитом семинаре по математической лингвистике под руководством Вяч. Вс. Иванова и В.А. Успенского. Это была счастливая пора великих ожиданий. В том числе и для лингвистов. Математика почиталась как царица наук. Казалось, что стоит только овладеть теорией вероятностей или математической логикой, и от обветшалой, неформальной традиционной лингвистики не останется и следа, а все будет точно, однозначно и научно. Добрушина привлекли к участию в семинаре как специалиста по теории информации, но он приходил, по-моему, всего один-два раза – думаю, это была не его стихия».
«Помню, наконец, – рассказывает Ревзин, – как я два семинара подряд делал свой первый доклад по математической лингвистике, как меня донимал своими дотошными вопросами маленький лысый человек, стоявший у стенки, как я даже, полностью смутившись, обратился за помощью к Владимиру Андреевичу. Тот объяснил, обратившись к спрашивающему, кажется, на “ты” (во всяком случае, как к старому знакомому). В тот же вечер я узнал, что это был А.С. Есенин-Вольпин.
И были, разумеется, лекции Владимира Андреевича, закрывающие в памяти все остальное. В этих лекциях проявилось нечто, полностью искупавшее педантизм Владимира Андреевича, – это его искренняя заинтересованность в происходящем, умение самому увлечься и увлечь других.
Владимир Андреевич излагал в своих лекциях основы арифметики, стараясь очень педантично передать все детали, опущенные в школьном курсе, чтобы дать нам почувствовать прочность всего здания. Но когда он при этом рассказывал об увлеченности пифагорейцев, о том, как они пытались скрыть факт несоизмеримости диагонали и стороны квадрата, как они убили того, кто выдал эту тайну, чувствовалась его собственная пифагорейская захваченность. Не помню, на семинаре ли, или в какой-то из личных бесед он рассказывал о потрясении, испытанном им, когда он узнал о наличии парадоксов в теории множеств, или в другой раз говорил о теореме Гёделя с тем же восхищением. <…> Если к этому прибавить и несомненные ораторские достоинства Владимира Андреевича, и его адвокатские замашки – то ясно, что его тогдашние лекции воспринимались как цельные произведения искусства. И была у Владимира Андреевича в то время еще одна особенность, резко выделявшая его из большинства математиков (за исключением, может быть, Колмогорова), сталкивавшихся с математической лингвистикой, но не занимавшихся ею, а именно отсутствие той благожелательной пренебрежительности, с которой, как правило, математик заговаривал с лингвистом».
«Время семинара в МГУ, – продолжает Ревзин, – окрашено личностью Вяч. Вс. Иванова не в меньшей мере, чем личностью Владимира Андреевича. Просто влияние Вяч. Вс. было тогда меньше на поверхности. Наиболее явно оно сказывалось в широте наших тогдашних интересов. В частности, благодаря Вяч. Вс. я познакомился с двумя такими выдающимися психологами, как А.Р. Лурия и И.А. Соколянский, с такими молодыми логиками, как В.К. Финн и Д.Г. Лахути».
«К сожалению, на занятиях семинара не велось никакой регистрации участников, – пишет В.А. Успенский. – Их посещали не только “математические лингвисты”, но и, скажем, такие лица, как известный ныне физик М.К. Поливанов и известная ныне переводчица Н.Л. Трауберг. Со второго заседания семинар стали регулярно посещать В.Ю. Розенцвейг и И.И. Ревзин, тогда работавшие на кафедре перевода 1-го Московского государственного педагогического института иностранных языков (МГПИИЯ, тогда еще не носившего имя Мориса Тореза) – первый заведующим, а второй старшим преподавателем этой кафедры. Тогда я и познакомился с ними. Впоследствии знакомство переросло в дружбу.
На втором и третьем занятиях семинара 8 и 15 октября 1956 года И.А. Мельчук излагал работы Якобсона и его школы по фонематическому анализу языка на основе спектрограмм. Помнится, меня поразило тогда, что исследование, не только считавшееся в то время вершиной лингвистической мысли, но и претендующее на статус логического описания (ср. само название: Towards the logical description of…), на мой взгляд, этим статусом не обладало, в чем я пытался (впрочем, довольно безуспешно) убедить присутствующих и прежде всего докладчика.
Впоследствии заседания семинара происходили еженедельно, с перерывом на январь, до 20 мая 1957 года включительно. <…>
9 июня 1958 года состоялось очередное заседание семинара НПММвЯ, преобразованного в межфакультетский семинар по математической и прикладной лингвистике. Был заслушан доклад В.В. Иванова, сообщение И.И. Ревзина и обсужден план работы на следующий год. Не думаю, чтобы семинар собирался после этой даты».
– Учредили мы, значит, этот семинар, – рассказывает В.А. Успенский позже, – он в сентябре 1956-го открылся, а осенью 1958 года Пастернаку дали Нобелевскую премию. Такой был критик Зелинский, Корнелий Люцианович Зелинский, прозвище которого было не очень приличное: Карьерий Поллюцианович Вазелинский. Он был хороший знакомый отца Вячеслава Всеволодовича, знаменитого советского писателя Всеволода Иванова, – и он, встретив Иванова, протянул ему руку. А тот сказал: «Я подлецам руки не подаю, вы по поводу Пастернака высказались так и сяк», – и объяснил почему. Вот так не поступал никто. Тут же его выгнали из университета, семинар никакой поэтому не возобновился. Иванов через некоторое время устроился в Институт точной механики и вычислительной техники заниматься машинным переводом. А я стал читать на филологическом факультете вместо семинара какие-то факультативные лекции по математике, для желающих.
Последнее занятие семинара «Некоторые применения математических методов в языкознании» прошло 9 июня 1958 года. Казалось, он прекратился насовсем, – но в ноябре 2003 года семинар воскрес и с тех пор продолжает работать на ОТиПЛе филологического факультете МГУ.
– Это было очень смешно, – говорит В.А. Успенский, – ко мне пришли студенты в конце 1-го курса – там был такой замечательный студент Денис Паперно, и он сказал, что очень разумные, интересные были занятия, и хотелось бы, чтобы они в какой-то форме были продолжены, чтоб был какой-то семинар. И вот список из шестидесяти человек, которые готовы на него ходить. Я ему говорю: эта идея очень хорошая, давайте к ней вернемся в начале вашего 3-го курса. Если она еще останется в ваших головах. Осталась! Ну, конечно, в списке было уже не шестьдесят человек, а восемнадцать. И вот было такое объявление, что возобновляется семинар «Некоторые применения математических методов в языкознании», а предыдущее занятие было 9 июня 1958 года9495.
Теперь семинар носит имя Владимира Андреевича Успенского. На сайте семинара написано: «Семинар “Некоторые применения математических методов в языкознании” открыл новую эру в отечественном языкознании. Начало работы семинара предшествовало созданию многих новых лингвистических организаций и объединений, например Объединения по машинному переводу и Отделения теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ».
Лаборатория электромоделирования«Машина будет отвечать на вопросы голосом любимого артиста»
Лаборатория электромоделирования (ЛЭМ) существовала при Энергетическом институте АН СССР, а в 1948 году влилась в только что образованный Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР (ИТМиВТ). Сначала она не имела к лингвистике никакого отношения.
«Возглавлял лабораторию с момента ее создания доктор технических наук, профессор Лев Израилевич Гутенмахер, – рассказывает Натан Яковлевич Бирман, работавший в лаборатории в конце 1950-х годов. – Он был талантливый ученый, незаурядный человек с очень непростым характером. На основе аналогий в геофизических и электрических процессах Л.И. Гутенмахер в 1940-е годы создал устройства, которые могли моделировать состояние нефтеносных и газоносных пластов и рекомендовать геологам целенаправленно проводить разведку в различных районах страны по результатам расчетов и предсказаний, полученных с помощью таких устройств. Были созданы несколько устройств, и автор был удостоен Сталинской премии. Такие устройства явились прообразом аналоговых вычислительных машин, и по праву Л.И. Гутенмахер может быть назван одним из основоположников вычислительной техники в СССР.
Уже в самом начале 1950-х годов он понял, что возможности аналоговой техники сильно ограничены, и начал работать над созданием цифровых машин, что в те годы можно было расценить как подвиг. Было время расцвета борьбы с сионизмом и космополитизмом, кибернетикой – продажной девкой империализма. И вот тогда, в 1952 году, Гутенмахер выступает со статьей в одном из престижных академических журналов об использовании цифровых машин для обработки информации, о том, что потом назвали базами данных, о поиске, об электронных библиотеках и тому подобных вещах, которые были реализованы только в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Статья была немедленно перепечатана рядом американских журналов»96.
«Едва ли не первым представительным форумом, на котором в нашей стране прозвучали идеи структурной, математической и прикладной лингвистики, – пишет В.А. Успенский, – было Совещание по комплексу вопросов, связанных с разработкой и построением информационных машин с большой долговременной памятью, созванное в Москве с 28 по 31 мая 1957 года Лабораторией электромоделирования