<…> После окончания совещания его руководитель (и заведующий лабораторией) Лев Израилевич Гутенмахер сказал автору этих строк: “Совещание прошло на уровне конференции”. Слова эти были и задуманы, и высказаны на полном серьезе, однако в них действительно, по крайней мере в рамках лексики говорившего, заключалась некая истина: в совещании приняло участие более пятисот человек (в их числе В.М. Глушков97 и А.А. Ляпунов), представлявших свыше девяноста научных учреждений и организаций»98.
Лаборатория до 1960 года размещалась во 2-м Бабьегородском переулке, между Москвой-рекой и Яузой, в бывшем бараке для немецких военнопленных.
– Она располагалась на участке, который был обнесен колючей проволокой, – рассказывала Елена Викторовна Падучева. – Это помещение дали Гутенмахеру, а проволоку так и не сняли.
«Гутенмахер пользовался уважением в научной среде АН СССР, – рассказывает Натан Бирман. – Несмотря на убогие “жилищные” условия, в которых находилась лаборатория, его нередко посещали такие легендарные ученые, как тогдашний Президент АН СССР академик А.Н. Несмеянов, академики И.Е. Тамм, Г. и И. Франки и многие другие. Следует отметить, что он никогда не давал согласия встречаться в наших бараках с иностранными учеными, которые испытывали интерес пообщаться с ним. Однажды он попросил меня выйти за проходную и поставить в известность подъехавшую делегацию (вроде бы из Chemical Abstract Service 99) в сопровождении кагэбэшников из международного отдела Президиума АН СССР, что Гутенмахера нет, да и вообще он не здесь работает, а бараки – это складские помещения лаборатории, и они приехали сюда по ошибке».
«Для целей нового строительства барак все время собирались сносить, – продолжает В.А. Успенский, – Л.И. Гутенмахер упирался как мог. Наконец явился судебный исполнитель опечатывать дверь. Пока Л.И. с необычайной скрупулезностью проверял его документы в своем кабинете, молодцы сняли с петель входную дверь и унесли ее. Опечатывать было нечего, и Лаборатория продержалась еще несколько лет.
Л.И. Гутенмахер был противоречивой (как сейчас модно говорить, неоднозначной) фигурой. Проекты его были, скорее всего, безумны (например, предполагалось, что информационная машина должна будет сообщать информацию “голосом любимого артиста”). По-видимому, он в них искренне верил».
Любопытно отметить, что многие идеи, представлявшиеся современниками безумными, через много лет реализуются совершенно естественным образом. Идея Гутенмахера про сообщение информации голосом любимого артиста, над которой без конца смеялись (все вспоминавшие его люди непременно об этом рассказывали), сейчас воплощена – в виде навигатора, говорящего голосом Федора Бондарчука или Ренаты Литвиновой.
В середине 1950-х годов Гутенмахер изобрел ДЕЗУ – долговременное емкостное запоминающее устройство, постоянную память на конденсаторах, которая должна была стать дешевой заменой существовавшей оперативной памяти. Правда, это ДЭЗУ не очень хорошо работало, но Гутенмахер не оставлял надежд. Он мечтал на этой основе построить «информационную машину».
«В 1957 году, – вспоминает Борщев, – он опубликовал в “Вестнике АН” статью “Электрическое моделирование некоторых процессов умственного труда”. Очень любопытная статья как по жанру, так и по содержанию. Для жанра, наверное, самое подходящее слово – прожектерство, если освободить его от отрицательных коннотаций. Близкие жанры – научная фантастика…
Гутенмахер писал: “Лабораторией проведена подготовительная работа к созданию опытного образца информационной машины с быстродействующей памятью на миллиард двоичных знаков”. По замыслу машина должна будет выполнять с большой скоростью многие сложные процессы умственного труда.
Быстродействующая память – это ДЕЗУ, опытные образцы которого не удавалось (и не удалось) отладить. Не очень понятно, откуда он взял это число – миллиард. Это сейчас – мелочь, меньше, чем память обычной флешки. А тогда это число завораживало. Гутенмахеру казалось, что с такой памятью можно творить чудеса. Говорят, что на каком-то высоком собрании он сказал: “В память такой машины можно будет записать Большую Советскую Энциклопедию. И машина будет отвечать на различные вопросы голосом любимого артиста”.
Во второй, гораздо более фантастичной части статьи Гутенмахера, относящейся к “электрическому моделированию процессов умственного труда”, он писал, что в память информационной машины можно “записать содержание учебников, результаты научных исследований, опыт практической деятельности того или иного работника умственного труда”. Дальше воображаемая картина становится совсем мутной. Говорится о стереотипных ассоциациях к заданному машине вопросу, об операциях с этими ассоциациями, смысловыми связями и системами понятий, “в результате которых машина могла бы дать ответ на вопрос, требующий умозаключения, т. е. определения неизвестного отношения между двумя понятиями на основании известного отношения их к третьему”. Видимо, работавшие в то время в ЛЭМ логики рассказывали ему что-то про теории, аксиомы и правила вывода. Он пишет, что все это можно будет делать после предварительной формализации информации на языке логики предикатов, записав в памяти посылки и получая из них все возможные следствия. Для этого потребуется дальнейшее развитие математической логики. И машина на заданные ей вопросы должна давать ответы, которые не записаны в ее памяти. Более того, “новая ценная информация будет вырабатываться самой машиной в процессе ответов на вопросы, это уже будет не пассивное обучение, а, так сказать, активное накопление практического опыта – активное «самообучение»”. Это было время, когда искусственный интеллект только начинал зарождаться. И обещал много чудес»100.
Возможно, Гутенмахер предвидел появление нейросетей, во всяком случае, стремился к получению такого же результата. Но посмеиваться над ним в интеллигентной среде, в то время считалось хорошим тоном. Кажется, хотя никаких доказательств тому нет, именно Лев Израилевич Гутенмахер послужил прототипом старичка-изобретателя Эдельвейса Захаровича Машкина из «Сказки о тройке» Стругацких:
Старичок засуетился. Он снял с футляра крышку, под которой оказалась громоздкая старинная пишущая машинка, извлек из кармана моток провода, воткнул один конец куда-то в недра машинки, затем огляделся в поисках розетки и, обнаружив, размотал провод и воткнул вилку.
– Вот, извольте видеть, так называемая эвристическая машина, – сказал старичок. – Точный электронно-механический прибор для отвечания на любые вопросы, а именно – на научные и хозяйственные. Как она у меня работает? Не имея достаточно средств и будучи отфутболиваем различными бюрократами, она у меня пока не полностью автоматизирована. Вопросы задаются устным образом, и я их печатаю и ввожу таким образом к ей внутрь, довожу, так сказать, до ейного сведения. Отвечание ейное, опять через неполную автоматизацию, печатаю снова я. В некотором роде посредник, хе-хе!
<…>
– Внутре! – прошелестел старичок. – Внутре смотрите, где у нее анализатор и думатель…
– Гутенмахер, – рассказывает Виктор Константинович Финн, – был человек нестандартный. Про него Владимир Андреевич Успенский остроумно сказал, что из Гутенмахера для себя надо сделать Гутенмахера для нас. Но это не удалось нам. У него была роскошная идея, что надо сделать большую вычислительную машину с бумажной памятью, в которой бы были записаны основные научные сведения. Мы, конечно, посмеивались и готовили ему всякие материалы, более-менее по тогдашним временам имеющие смысл. И однажды мы нашли у себя в помещении чей-то портфель. Ну, надо было понять чей. Я вскрыл этот чужой портфель и обнаружил там некий текст, который, в общем, мы-то и писали, я в том числе, но с точностью до наоборот: там, где у нас было сказано, что имеются такие-то трудности и надо так-то к этому относиться, было сказано, что мы все это сделаем, никаких трудностей нет. Он переиначил этот наш текст!
Однако каким бы мечтателем и прожектером Гутенмахер ни был или ни казался, он, безусловно, был визионером и очень хорошим организатором. Он собрал в своей лаборатории группу талантливых лингвистов и математиков-логиков – и дал им возможность работать.
«В Лаборатории электромоделирования делалось много бессмысленного (возможно, впрочем, не больше бессмысленного, чем во многих аналогичных учреждениях), – пишет Владимир Андреевич Успенский. – Необходимо, однако, твердо заявить следующее. Несмотря на все прожектерство Льва Израилевича Гутенмахера (а может, как раз благодаря этому прожектерству), роль его самого и созданной им Лаборатории электромоделирования в становлении свободной научной мысли в СССР была однозначно положительной»101.
«Именно эта, оказавшаяся бесплодной идея Л.И. Гутенмахера, – продолжает В.А. Успенский, – стимулировала теоретические разработки в области прикладной семиотики, относящиеся к способам записи информации на логических (информационных) языках и информационному поиску. Так, именно в Лаборатории электромоделирования были начаты Е.В. Падучевой первые в СССР систематические исследования по логическому анализу естественного языка. В организационном отношении эта деятельность привела к созданию внутри Лаборатории отдела математической логики и математической лингвистики. В.В. Иванов заведовал в этом отделе группой математической лингвистики, я – группой математической логики. Ядро отдела составляли Н.М. Ермолаева, А.В. Кузнецов, Д.Г. Лахути, Е.В. Падучева, В.К. Финн, И.Н. Шелимова, Ю.А. Шиханович102, А.Л. Шумилина».
«У Гутенмахера было не только научное чутье, – отмечает и Бирман. – Он набрал прекрасный коллектив и умело управлял им. Принимал на работу, не оглядываясь на национальность (как он выкручивался в райкоме партии по поводу “засорения” кадрового состава, не могу себе представить), только молодых способных ребят, многие из которых стали известными учеными».
– Ему понравились, конечно, прежде всего Владимир Андреевич Успенский и Вячеслав Всеволодович Иванов, – рассказывает Финн. – Это высший уровень интеллигенции – они его пленили.