В 1965 году математик Александр Есенин-Вольпин вместе с еще несколькими людьми стал организатором первой в послевоенном СССР публичной демонстрации протеста – «Митинга гласности». Митинг прошел в Москве на Пушкинской площади 5 декабря, в День Конституции, и участники его, держа плакаты «Уважайте советскую Конституцию!», требовали гласности и открытости суда над писателями Андреем Синявским123 и Юлием Даниэлем124, арестованными незадолго до того за публикацию своих книг за границей. Прямо с площади Есенин-Вольпин был увезен на допрос, а в феврале 1968 года заключен в спецпсихбольницу. В знак протеста против насильственной госпитализации Есенина-Вольпина многие известные математики подписали так называемое «письмо девяноста девяти».
– И я подписал письмо в его защиту, – говорит Финн, – Бочвар подписал, еще двое: Надя Ермолаева и Илюша Шмаин. Письмо было генеральному прокурору и министру здравоохранения. И оно было опубликовано в New York Times. После этого начался страшный шум, собрание парткома и дирекции, куда вызвали Бочвара и меня. Бочвар не пришел, а меня на этом собрании прорабатывали. Я потихоньку огрызался, но не признавал свои ошибки. Сказал, что по-прежнему считаю, что работающего человека совершенно медицински необоснованно в психушку сажать нечего. Меня под защиту взял директор, Александр Иванович Михайлов. Крупный человек, он был в Казани начальником шарашки. А ко мне испытывал некую симпатию и не раз спасал меня от увольнения.
– Когда Максим Хомяков, который работал в группе Шрейдера, подписал какое-то письмо, – рассказывает Корельская, – его стали выгонять из отдела, требовать, чтобы он ушел. А я была в то время профоргом отдела, они меня за глаза выбрали, когда я болела. Ну хорошо, ладно, согласилась на год. А когда стали выгонять Хомякова, я уже была замужем за Аликом [Жолковским], а Алик как бы тоже диссидент; кроме того, я считала, что это вообще свинство, мало ли что он там подписал. И я сказала: «Я протокол подписывать не буду!» И они меня быстро переизбрали и избрали Лену Гинзбург, потому что как это все преподносилось? – спасение отдела, надо спасти отдел!
У нас все и всегда очень аккуратно себя вели в ВИНИТИ, нельзя было никакой фронды, иначе закрыли бы весь отдел, который и без того все время висел на волоске. Слова «спасти отдел» присутствовали буквально везде. Его все время нужно было спасать, потому что отдел семиотики был в ВИНИТИ совершенно инородным телом.
Объединение по вопросам машинного перевода«Статус и границы Объединения были умышленно задуманы совершенно аморфными»
«В.Ю. Розенцвейг, беспартийный, сравнительно недавний иммигрант, – вспоминает Мельчук, – скромно заведовал кафедрой французского перевода в МГПИИЯ – Московском Государственном педагогическом институте иностранных языков (что на Остоженке, в те времена – еще Метростроевской; ходовое название – Иняз). ВэЮ не был вхож в тайные коридоры и не казался своим человеком у советской власти, однако же сумел создать в 1956–1957 годах центр, объединявший все лучшее, что было тогда в советской лингвистике (в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Киеве, Тбилиси, Ереване). А именно, ВэЮ придумал Объединение по проблемам машинного перевода – вполне мистическую организацию, не имевшую ни помещения, ни бюджета, ни членства, но тем не менее дававшую рекомендации для защиты диссертаций, проводившую конференции, организовывавшую летние / зимние школы, семинары и коллоквиумы, оформлявшую командировки, а главное – издававшую БОПМП, знаменитый “Бюллетень Объединения по проблемам машинного перевода”, единственный (я подчеркиваю: единственный!) орган, где могли публиковаться мы все.
Это было странное сообщество, этакая пифагорейская школа посреди большого советского концлагеря (правда, не такого страшного, как еще совсем недавно…)»125.
«Замечательность идеи состояла в том, – писал В.А. Успенский, – что статус и границы Объединения были умышленно задуманы совершенно аморфными. Никакого документа, конституирующего это Объединение, никогда не было. Термин “объединение” был выбран чрезвычайно удачно – не “институт”, не “лаборатория”, не “общество”, а неизвестно кого (или что) объединяющее объединение. Было совершенно неясно – и в этом была сила замысла – из кого или чего состоит это Объединение и вообще состоит ли оно из чего-нибудь. Это не мешало Объединению собираться на заседания… – нет, не так, а вот как: это не мешало проводить важные заседания, называемые (чтобы не придрались!) заседаниями Объединения по машинному переводу. Они происходили в МГПИИЯ, дававшем Объединению “крышу” и полиграфическую базу. На этих заседаниях не только ставились научные доклады, но и обсуждались научно-организационные вопросы, включая вопросы о присуждении ученых степеней (как вспоминает В.Ю. Розенцвейг, Объединение принимало, например, решения о рекомендации к защите докторских диссертаций А.А. Реформатского и С.К. Шаумяна)»126.
Первое заседание Объединения прошло 24 декабря 1956 года. Председательствовал на нем, как, впрочем, и на всех последующих, В.Ю. Розенцвейг.
– Вокруг Объединения, – рассказывает Нина Николаевна Леонтьева, – собирались известные лингвисты, логики и математики: П.С. Кузнецов, А.А. Реформатский, А.А. Ляпунов, В.К. Финн, Д.Г. Лахути, Ю.Д. Апресян, И.А. Мельчук, О.С. Кулагина, Е.В. Падучева, Ю.А. Шрейдер, А.С. Есенин-Вольпин и другие, всех не перечислить. Картотека Объединения по машинному переводу насчитывала около двухсот членов. Уже из такого неполного перечисления известных имен видна широта интересов Объединения. Регулярно заслушивались доклады, где проводились аналогии науки машинного перевода с информатикой, статистикой, логикой, теорией связи и кодирования, теорией дешифровки, в частности с работой Ю. Кнорозова127 по расшифровке письменности майя128.
На всех заседаниях Объединения исправно и активно присутствовал и Исаак Иосифович Ревзин, без удовольствия работавший в то время в Инязе. Он пишет: «Наверное, трудно даже представить себе, сколь неожиданным было это Объединение и последовавшая далее конференция в стенах МГПИИЯ, где я все эти годы должен был давать семьсот – восемьсот часов в год (в последние годы благодаря опеке В.Ю. несколько меньше), обучая бездарных студентов еще более бездарному делу: переводить на немецкий язык газетные штампы; МГПИИЯ, где я должен был, кроме того, по два-три раза в месяц сидеть на заседаниях кафедр, советов факультета, методических объединений и выслушивать несусветные глупости, преподносимые под видом глубоких теоретических обобщений; МГПИИЯ, где предел мечтаний каждого – попасть за границу, купить машину и в лучшем случае стать кандидатом или, соответственно, доктором наук (а достигнув этого, уже ничего не читать, кроме передовых статей журнала “Вопросы языкознания”, чтобы всегда быть в курсе дела); МГПИИЯ, затхлая атмосфера которого душит любое самое доброе начинание, – и еще не просто МГПИИЯ, а переводческий факультет МГПИИЯ, готовящий кадры для Комитета государственной безопасности.
Тем не менее именно в МГПИИЯ активно действовало это Объединение. Более того, после ухода Вяч. Вс. Иванова из Университета МГПИИЯ надолго стал признанным лингвистическим центром».
На заседаниях Объединения не только решались организационные вопросы, но и читались и обсуждались научные доклады, так что заседания эти стали полноправным семинаром.
– Семинар в МГУ, который организовали и возглавляли мой брат, Вячеслав Всеволодович Иванов и Петр Саввич Кузнецов, – рассказывает Борис Андреевич Успенский, – они вели до тех пор, пока Вячеслава Всеволодовича не уволили со скандалом из университета. И семинар после этого в университете продолжаться не мог, потому что Вячеслав Всеволодович стал фигурой одиозной, он просто не мог появляться в университете физически. И тогда Виктор Юльевич предложил перенести все это в Иняз. Туда мы и ходили: тот же Виктор Юльевич Розенцвейг, потом Апресян, который там работал, потом Ревзин и другие, представители Иняза, – они все ходили на наш семинар. Там он стал называться «Проблемы машинного перевода». По существу, семинар был тот же самый: с теми же участниками, с теми же руководителями.
– Там выступали пионеры структурной лингвистики и машинного перевода, – говорит Ю.Д. Апресян, – в частности Ольга Сергеевна Кулагина, Игорь Мельчук, Успенский и многие другие люди, которые в этой области либо непосредственно работали, либо так или иначе с ней соприкасались. Это был довольно интересный семинар, я был усердным его посетителем. Выступали там и другие замечательные люди, в частности Владимир Николаевич Топоров. Он тогда интересовался лингвистикой, но потом у него возникла более широкая область интересов. Это был абсолютно уникальный человек, по числу публикаций он превзошел Вячеслава Всеволодовича Иванова: у Иванова было за тысячу публикаций, а у Владимира Николаевича – за две тысячи!
Топоров человек замечательный и во многих других отношениях. Сказать, что это рыцарь без страха и упрека, это мало! Он был феноменально образованным человеком в очень различных областях. Даже как лингвист он был абсолютно универсален. Есть русисты, есть германисты, романисты и так далее, есть индоевропеисты, но его образование было гораздо шире. Очень долгое время он следил и за тем, как развивается лингвистика в Индии, Китае и разных других местах. Он 1928 года рождения, то есть ему было тридцать с небольшим лет. Он был прекрасным и собеседником, и товарищем. Я не могу сказать, что мы с ним дружили, – слишком разные, так сказать, статусы, – но у нас были очень хорошие отношения, абсолютно доверительные. Он во многих отношениях был уникальным. Например, у них была очень хорошая академическая квартира, в этой квартире у него был кабинет, заваленный книгами. При первом взгляде на кабинет, на всех столах и полках которого громоздилось невероятное количество книг, можно было подумать, что беспорядок. Но это был идеальный порядок: он точно знал, где какая книга лежит и откуда что надо взять. Я не могу допустить, что он не понимал своего масштаба. Но он никогда в беседе с кем бы то ни было не давал почувствовать разницу в масштабах, он абсолютно всегда общался на равных. Вячеслав Всеволодович Иванов тоже понимал свой масштаб, но он любил, когда и другие люди понимали.