[21] Самуиловичу Цейтину”. И сел на свое место. Аудитория заволновалась, и тогда Владимир Андреевич вновь поднялся и заявил: “Докладчику угодно этим способом использовать предоставленное ему время”. Когда же смущенный Гера появился в дверях, Владимир Андреевич ему сказал: “Вы говорите уже три с половиной минуты”.
Готовя эту конференцию, мы все: и В.Ю. [Розенцвейг], и Владимир Андреевич – были согласны с линией Вяч. Вс. Иванова, состоявшей в том, что главное – не машинный перевод, а разумная лингвистика, понимаемая как можно шире. Поэтому основными на конференции были такие доклады, как “Вопросы стихотворного перевода” и “Лингвистические парадоксы и теорема Гёделя” Вяч. Вс., совершенный по форме и глубине доклад В.Н. Топорова об индусских грамматистах, доклад В.В. Шеворошкина о переводе с древних языков, доклад А.Р. Лурия и сотрудников о его психологических опытах, связанных с семантикой, и даже доклад покойного И.А. Соколянского об обучении слепоглухонемых. Последнее обстоятельство вывело из себя Ляпунова, который вбежал в главный зал и стал возбужденно говорить, что, пока мы слушаем эту ерунду (не ручаюсь за точность выражения), в секции алгоритмов машинного перевода происходят замечательные события, а именно закладываются основы алгоритмического языка для машинного перевода. Никто за ним не пошел, и уже тогда стала ясна неизбежность раскола между чистыми прикладниками и так называемыми структуралистами. Свое несогласие с Ляпуновым я переживал очень мучительно, так как считал Алексея Андреевича гениальным человеком. “Не гениальный, а гениальничающий”, – сказал мне как-то (помню, это было на нижнем этаже Университета на Ленгорах) Вяч. Вс. И тогда очень сильно меня поразил».
– Это была очень интересная конференция, – вспоминает Ю.Д. Апресян, – где я впервые услышал Топорова. Про что он рассказывал, я не помню. Все это было настолько ново! Я воспитывался в такой лингвистической традиции, которая никак не пересекалась с тем, что происходило, скажем, в Институте славяноведения. Я даже плохо понимал, может быть, какие-то доклады.
«Помню жаркие дискуссии о природе языка-посредника, – рассказывает Н.Н. Леонтьева заседание секции алгоритмов машинного перевода. – Мельчук утверждал, что язык-посредник – это система соответствий, Андреев135 защищал какие-то непонятные всем семоглифы, а Бельская настаивала, что в качестве языка-посредника должен выступать естественный язык, русский или английский».
Киевский математик Надия Мищенко писала в своих воспоминаниях: «Поражает число иностранных языков, алгоритмы перевода с которых на русский были анонсированы на этой конференции»136.
В своем докладе на заключительном пленарном заседании конференции В.А. Успенский сказал:
– Около трех с половиной лет прошло с тех пор, как Ольга Сергеевна Кулагина и Игорь Александрович Мельчук под руководством Алексея Андреевича Ляпунова и Изабелла Кузьминична Бельская под руководством Дмитрия Юрьевича Панова впервые в нашей стране приступили к созданию правил машинного перевода. Однако этот сравнительно небольшой период, несомненно, будет отмечен впоследствии историками машинного перевода как весьма плодотворный.
На сегодняшний день готовы пять алгоритмов машинного перевода:
англо-русский – вариант Института точной механики и вычислительной техники Академии наук СССР (И.К. Бельская);
французско-русский – вариант Математического института Академии наук СССР (О.С. Кулагина и И.А. Мельчук);
англо-русский – вариант Математического института Академии наук СССР (Т.Н. Молошная);
китайско-русский – вариант Института точной механики и вычислительной техники Академии наук СССР (В.А. Воронин);
венгерско-русский – вариант Института языкознания Академии наук СССР (И.А. Мельчук)137.
Как вспоминал В.Ю. Розенцвейг, опубликованный сборник тезисов конференции попал в США и произвел там большое впечатление.
«Упомянем еще одну область сотрудничества лингвистов, математиков и инженеров, – писал Мельчук в 1959 году, – это работы по проектированию специальных переводных и информационных машин, непосредственно предназначенных для работы с языком. Координации исследований во всех этих направлениях немало способствовала I Всесоюзная конференция по машинному переводу, состоявшаяся в Москве в мае 1958 года.
Все исследования по машинному переводу следует рассматривать как начальный этап более широкого круга работ, конечная цель которых – обучение электронных машин человеческому языку. Осуществление этого замысла произведет подлинную революцию в науке и технике. Решение проблем машинного перевода, непосредственно стоящих сейчас перед исследователями, означает шаг вперед на пути к этой цели»138.
«По итогам конференции, – пишет В.А. Успенский, – 28 ноября 1958 года был издан приказ № 1228 Министра высшего образования СССР (тогда – В.П. Елютин) “О развитии научных исследований в области машинного перевода”. В нем, в частности, ректорам всех университетов предписывалось “оказывать всемерную помощь преподавателям и сотрудникам, ведущим научные исследования по вопросам машинного перевода и математической лингвистики, стремясь к объединению в этой работе преподавателей разных кафедр, факультетов и лабораторий”, а ректорам университетов Московского, Ленинградского, Горьковского, Саратовского, Казанского и Томского – “ввести факультативные курсы для студентов математических и филологических специальностей по машинному переводу и математической лингвистике”. Независимо от реальности осуществления, сами эти формулировки выглядели в те годы весьма смелыми, почти революционными. В Институте иностранных языков (МГПИИЯ) предписывалось организовать при кафедре перевода лабораторию машинного перевода, а также выделить в 1958–1959 учебном году на 3-м курсе переводческого факультета группу студентов до десяти человек для подготовки в порядке опыта лингвистов по машинному переводу. Такая группа была организована. Р.Л. Добрушин, В.В. Иванов, И.И. Ревзин, В.Ю. Розенцвейг и В.А. Успенский собрались и составили для нее учебный план».
IV Международный съезд славистов«Говорили, что такой способной молодежи нет нигде в мире»
«Весной 1956 года готовилось расширенное заседание Международного комитета славистов в Москве, – пишет Вяч. Вс. Иванов. – Через два года предполагалось созвать в Москве IV Международный съезд славистов, и заседание намечалось как одна из предваряющих его встреч. Во главе всех этих мероприятий стоял академик В.В. Виноградов139, тогда очень влиятельный. Он добился того, что в Москву – сперва на заседание комитета, а потом и на съезд – должны были приехать все самые видные слависты мира; как мы узнали теперь из публикаций архивных материалов, ему пришлось писать особое письмо с обоснованием необходимости разрешить Якобсону приехать в Москву. Мы с волнением ждали предстоящего приезда Якобсона – фигуры для нас легендарной. Мы чуть не наизусть знали его ранние работы, на них себя воспитывали. В официальной советской печати о нем было понаписано много дурного. Но сейчас ситуация менялась стремительно»140.
Якобсон действительно приехал – и на заседание Международного комитета славистов, и потом на съезд.
Это был первый послевоенный международный съезд славистов. Любопытно, что III съезда как такового не было: сначала он должен был состояться в Белграде в 1939 году, но из-за начала Второй мировой войны этого не случилось; потом, уже после войны, в 1948 году, его планировали провести в Москве, но снова не провели – на этот раз из-за разрыва отношений между СССР и Югославией. Очевидно, чтобы прервать дурную последовательность, следующий состоявшийся после второго международный съезд славистов получил номер четыре.
«Мое поколение пришло в науку после войны, – вспоминал академик О.Н. Трубачев, – и московский IV Международный съезд славистов 1958 года был нашим первым съездом. Его отличали массовость, богатство новых инициатив и участие живых классиков науки: Фасмер (Германия), Кипарский (Финляндия), Мазон, Вайян (Франция), А. Белич (Югославия), Гавранек (Чехословакия), Лер-Сплавинский (Польша), Р. Якобсон (СССР, Чехословакия, США), Стендер-Петерсен (Дания), Виноградов (СССР). Классики скоро ушли, оставив нашей науке преемственность»141.
«Таким широким по представительству не был ни один из предшествующих славистических конгрессов»142, – писал академик В.В. Виноградов, бывший тогда председателем Международного комитета славистов.
Съезд прошел с 1 по 12 сентября 1958 года. Ему придавали большое значение, Ленинградский монетный двор даже выпустил памятную медаль «IV Международный съезд славистов» – странным тиражом в 743 экземпляра. Возможно, таково было ожидаемое количество участников.
Абсолютной новостью было появление в программе секции машинного перевода.
«Летом 1958 года, – пишет Ревзин, – В.Ю. Розенцвейг рассказал мне, что ему как председателю Объединения по машинному переводу поручено сделать доклад на IV Международном съезде славистов о состоянии машинного перевода в СССР. Подоплека дела, как выяснилось, в том, что американцы вдруг представили доклад о машинном переводе, и наши решили не ударить лицом в грязь. Кандидатуру В.Ю. выдвинули, кажется, Вяч. Вс. и Владимир Андреевич».
Доклад Розенцвейга на съезде назывался «Работы по машинному переводу с иностранных языков на русский и с русского на иностранные в Советском Союзе»143.
«Якобсона я увидел там в первый раз, – продолжает Ревзин. – Почему-то я представлял его себе очень красивым, стройным и очень американцем, и поэтому на первом заседании, где он, как мне казалось, должен был присутствовать, увидев подходящего под это описание мужчину, сразу же поверил, что это Роман Якобсон. Оказалось, что это был Ив. Леков144. А Якобсон был маленьким, стареньким, хромающим человеком со странным взглядом, смотрящим поверх собеседника, очень старавшимся в тот приезд со всеми ладить. Но я не успел разочароваться в нем, потому что скоро состоялся его доклад, перенесенный из-за огромного скопления народа в большой зал нового здания МГУ и впервые раскрывший мне огромное личное обаяние этого человека.