– Я в 1970 году пошла на какую-то конференцию в Инязе, – вспоминает Анна Поливанова, – то ли по структурным методам, то ли по машинному переводу. Сделала доклад, вышла из зала, и Коля Перцов мне сказал: «А хотите, мы зайдем в лабораторию, сейчас перерыв до следующего заседания?» Я вошла в лабораторию и замерла. Через минуту завязался лингвистический разговор об операх и функах[27], в который я горячо ввязалась. Для чужака я достаточно хорошо знала мельчуковскую конструкцию, потому что я три года преподавала предмет о точных методах языкознания. Я начала преподавать в первый год аспирантуры и разобрала все публикации Мельчука, которые были. Я не все в них понимала, мне пришлось обращаться за помощью к Зализняку, чтобы он мне объяснил, чего я не понимала в Мельчуке. Каково же было мое изумление, когда я вошла в лабораторию и услыхала, что там спрашивают, чем отличается Labor-134 от Labor-124[28]. Вот это лингвисты! Вот, оказывается, где они окопались!
И я поняла, что провались всё, разорвись небо, но отсюда я не уйду никогда и никуда.
Я пришла на следующий день, меня спросили, хочу ли я там работать, на что я сказала: «Конечно, очень хочу!» Ну, надо поговорить с Розенцвейгом. Розенцвейг сказал: «Я не знаю, надо поговорить с Игорем». Я встречаю Игоря в консерватории, бегу за ним по лестнице:
– Игорь Мельчук, я Аня Поливанова, мне Розенцвейг сказал, что он возьмет меня на работу, если вы согласны!
– А ты хочешь?
– Да!
– Ну конечно, согласен!
Самое главное было, что все люди там – Коля Перцов, Зоя Шаляпина, Саша Чехов, Константин Эрастов, Ваня Убин – хотели говорить об этом! Вдруг я кого забыла, обидела, очень прошу прощения.
Были небожители. Был Жолковский, который приходил раз в неделю, и в этом гвалте не принимал участия. Для небожителей была в лаборатории своя жизнь, был еженедельный семинар. Мельчук приходил не реже чем раз в неделю и отвечал на все вопросы. Как сейчас помню, идет Мельчук по коридору, а мы с Колей [Перцовым], скажем, уже выскочили вперед, чтобы в коридоре начать спрашивать, потому что в семь часов Мельчук уйдет, и мы не успеем ничего у него спросить. И все это было на фоне работы по созданию машинного англо-русского перевода. Считалось, что мы реально создаем перевод.
В это время как раз рождался ТКС. Туда опять же пускали не всех. Меня на каких-то птичьих правах допустили до ТКС. Сначала не допустили, а потом я очень сильно расстроилась и попросилась, и Мельчук сказал, что если хочешь, то можешь присутствовать на заседаниях, но голоса мне не дали. Там была такая система. Та, в которой участвовали небожители, была очень вертикальной, а та, которая была вот с этими ребятами, которых я назвала, была крайне демократичной. Вертикальной в том смысле, что расписано, кому сколько можно. Сколько можно Падучевой, сколько Нине Леонтьевой. Падучева была кооптированным членом группы небожителей – ее могли пригласить и принимали не как чужую. Вообще, по-моему, всю эту иерархию затеял Апресян. Это так не похоже на Мельчука. И совсем не похоже на Жолковского. Жолковский просто царствовал, ему нравилось быть принцем. Он приходил, кокетничал, остроумничал.
– Мельчук никогда не работал – не служил – у Розенцвейга, – рассказывает Жолковский. – Он работал в Институте языкознания у Реформатского, где он был, может быть, даже старший научный сотрудник. Но, по сути, он работал всюду и с кем угодно: и с Гладким в Новосибирске, и с Кулагиной в Стекловке[29], и со мной у меня на Остоженке, в доме напротив Иняза (я жил через дорогу). Мы с ним соавторствовали, числясь в разных учреждениях, и когда потом забрезжила эмиграция, Розенцвейг говорил нам: «Никуда не уезжайте, вы вот уедете – и ничего коллективного не будет, там каждый за себя». Потом пришлось в этом убедиться. Розенцвейг очень не хотел, чтобы мы эмигрировали, я его очень огорчил. Но в конце концов эмигрировал и он – после смерти жены, вслед за сыном, уехавшим еще раньше.
– В Институте языкознания Мельчук деньги получал, а работал в лаборатории машинного перевода, – говорит Анна Поливанова. – Как в высказывании, принадлежащем моему брату: «Никогда не работай там, где получаешь деньги, и никогда не получай деньги там, где работаешь».
«Работа из чистого энтузиазма – характерная черта “серебряного века”, – пишет В.А. Успенский. – Все делалось по внутренней потребности, а не в силу навязанного (“спущенного”) кем-то плана – и именно поэтому приносило плоды. Скажем, занятия И.А. Мельчука и Ю.Д. Апресяна толково-комбинаторным словарем не были предусмотрены никакими планами. Никто не заставлял П.С. Кузнецова, В.В. Иванова, В.А. Успенского открывать семинар по математической лингвистике. Или А.А. Зализняка – заниматься со студентами санскритом».
– В то время лингвистический центр Москвы, – рассказывает Перцов, – это Институт языкознания, Институт русского языка и Институт славяноведения – они все были близко друг к другу – и Институт иностранных языков на Метростроевской. Во всех трех (четырех) местах был Мельчук, как Фигаро в известном сочинении. Он появлялся стремительно. И я помню такие разговоры: «Игорь Александрович, мне нужно спросить!» – «Да, я готов, но только если вы выдержите мой бег». Он перемещался быстро и был готов обсуждать какие угодно проблемы, только если собеседник мог выдерживать такой темп разговора.
Действительно 1960-е годы – это доминирование Мельчука: я бы не сказал – в теоретическом плане, потому что многие не принимали его концепцию, а в плане воздействия на молодое поколение, при том что Мельчук не читал регулярных лекций в Москве – он читал в Новосибирске, но позже, уже в самом конце 1960-х–1970-е годы.
Так что я на все смотрел глазами Мельчука. Я тогда был абсолютный мельчуковец, поэтому мне трудно быть совершенно объективным. И виделось мне, что настоящая лингвистика – это точная лингвистика, это уточнение лингвистических понятий, это внедрение в лингвистику точных методов, причем не столько математики, сколько вообще точности. Вот это, я думаю, очень сильная сторона его концепции – точность. Дальше, примерно самый конец 1960-х годов, – это развитие теории «Смысл ↔ Текст», и я на все смотрел сквозь призму этой теории.
– Игорь Мельчук создал и стал вождем нового проекта «Смысл ↔ Текст» в Лаборатории и, шире, во всем лингвистическом сообществе, – говорит Леонтьева. – Он был возведен в кумиры и оставался им долгие годы: в работе, в походах, во взглядах на мир и оценках окружающего.
Совет по кибернетике. Постановление Президиума АН СССР о развитии работ по структурной лингвистике
12 января 1959 года по поручению Президиума АН СССР была создана комиссия, которой предстояло разработать план работ по теме «Основные вопросы кибернетики». В комиссию вошли двадцать ученых, из которых двое были лингвистами: Вяч. Вс. Иванов и Н.Д. Андреев; возглавил ее академик Аксель Иванович Берг. К 10 апреля план был составлен, и Берг представил его в своем докладе на заседании Президиума. Среди всего прочего там говорилось: «…понятна необходимость исследований, посвященных созданию машин, управляемых человеческой речью и способных сообщать человеку речевую информацию (как устную, так и письменную). Для эффективного решения этого вопроса необходимо теоретико-информационное изучение устной и письменной речи. Эти же вопросы приводят к развитию абстрактной теории языка – математической лингвистики. Традиционная лингвистика ставит перед собой совсем другие задачи и поэтому не может обслужить эти потребности. Только развивающиеся в последнее время формально-лингвистические системы, объединяемые под общим названием структурной лингвистики, по существу могут быть использованы при построении математической лингвистики».
Доклад Берга был одобрен, в результате чего постановлением Президиума АН СССР № 221 был создан Научный совет по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР. Председателем Совета по кибернетике стал А.И. Берг.
Совет подразделялся на профильные секции, в число которых вошла и лингвистическая секция во главе с Вяч. Вс. Ивановым.
«Надо сказать, что лингвистике с Бергом повезло, – пишет В.А. Успенский. – Он владел пятью иностранными языками и активно ими пользовался, часто обращался к вопросам обучения языку. Может быть, поэтому все связанное с языкознанием ему было особенно близко. (Впрочем, ему особенно близко было все, чем он только ни занимался.) Именно он, откликнувшись на письмо к нему В.Ю. Розенцвейга, добыл ту персональную ставку, на которую был зачислен в Институт языкознания в 1966 году[30] И.А. Мельчук. Лингвистике повезло и с Сусанной Степановной Масчан, филологом по образованию, в течение многих лет бывшей ученым секретарем Совета по кибернетике; она удивительным образом сочетала в себе крайнюю деликатность в обращении с деловитостью. Мое поколение питает к ней благодарность».173
Аксель Иванович Берг был мощной и исключительно яркой личностью. Роль его для развития отечественной структурной лингвистики, да и для многих других научный направлений, трудно переоценить. Высокие посты, которые он занимал на протяжении жизни, новые структуры, которые он создавал, и уровень работ, которыми он руководил, безусловно, требовали и обширных знаний, и несгибаемой силы воли, и научного, как и политического чутья, и умения ориентироваться в бюрократических лабиринтах и иерархических структурах советских институций и использовать их на благо дела, которым он занимался. При этом он обладал острым умом, проницательностью, быстротой реакции и умел (и, главное, был готов) решать возникающие проблемы без ненужных проволочек. Были у него и человеческие фобии.
Ученый секретарь Совета по кибернетике С.С. Масчан, о которой благодарно вспоминает В.А. Успенский, рассказывала, как Берг ненавидел – не то что пьянство, а алкоголь вообще: «На углу улиц Губкина и Вавилова стоял пивной ларек. Это очень раздражало Акселя Ивановича. Много раз он говорил, что ларек надо закрыть, что там пьют пиво сотрудники академических институтов, а это позор. Как-то утром, проезжая на работу мимо ларька, он остановил машину и быстро вышел. Он был в адмиральской форме. Далее рассказ идет со слов очевидца – водителя машины. Берг у каждого в очереди спрашивал, в каком институте он работает и почему не в лаборатории, а пьет пиво. Толпа быстро рассеялась, недопитые кружки остались на прилавке, продавщица на всякий случай закрыла окошко. Берг, довольный, сел в машину и позже, войдя в кабинет, рассказал, как он разогнал бездельников. Через несколько дней ларек закрыли. Может быть, это было просто совпадение, а может быть, испугались “грозного адмирала”. А сам адмирал радовался успеху как ребенок»