Самое поразительное: я думал, литературоведы выступят против – лингвисты выступили против! Ахманова произнесла такую замечательную фразу: «Я никогда не знала, когда мне уйти на пенсию. Теперь я знаю. Когда предложение Владимира Андреевича Успенского будет осуществлено, вот тут мне и пора уходить». Почему лингвисты были против, я до сих пор не знаю, но против были все.
Тогда я понял, что у меня тут ничего не выйдет, но все равно сказал, что не нужно открывать отделение структурной и прикладной лингвистики – нужно открыть отделение теоретической и прикладной. Потому что мысль была такая: а какая еще бывает? И вот тут Петровский согласился.
Звегинцев бился, чтобы этого не было, потому что понятно было, что он хочет, чтобы отделение называлось как кафедра.
В 1960 году на Отделение теоретической и прикладной лингвистики было принято тринадцать человек. «К девяти зачисленным с 1 сентября 1960 года, – пишет В.А. Успенский, – прибавилось еще четверо, отобранных экзаменом по математике из шести желающих перейти на 1-й курс ОТиПЛа с других курсов и специальностей филологического факультета (трое из этих четырех переходили на 1-й курс со 2-го курса, а один – даже с 3-го!). Таким образом, на 1-м курсе оказалось тринадцать человек. Уместно упомянуть, что весною 1965 года только пятеро из них оканчивали это же отделение: одна отстала, двое перешли на другие отделения того же факультета <…> пятеро были отчислены. Столь большой отсев объяснялся прежде всего наличием математических предметов. Если не по объему, то по уровню преподавание приближалось к мехматскому. Отвечал за математику я, кроме меня преподавали Ю.А. Шиханович и А.Д. Вентцель. Экзамены проходили очень жестко. Это резко выделяло ОТИиПЛ из всего факультета – настолько резко, что студентов этого отделения, в отличие от студентов всех других отделений, не посылали на картошку (впоследствии, по мере постепенной деградации отделения, стали посылать). Не все поступившие были готовы к такому суровому обучению. Отмечу еще, что весь пятилетний курс математики, по шесть часов в неделю, прослушал А.Е. Кибрик, тогда работавший на кафедре классической филологии»184.
Пятью «первопроходцами» Отделения теоретической и прикладной лингвистики, выпускниками 1965 года, стали Борис Городецкий185, Ольга Крутикова (впоследствии Кривнова)186, Евгений Лобов, Александра Раскина и Ольга Шуметова.
«Окончившие это отделение в этом году, – пишет В.А. Успенский, – не просто первые выпускники какого-то нового отделения и не просто живое доказательство выхода соответствующего научного направления из зачаточного состояния. Они – первые выпускники филологического факультета МГУ, прошедшие обязательный курс математики (и достаточно серьезный: этот курс не только сопутствовал студентам на всех годах обучения, но и содержал разделы, не являющиеся обязательными даже на механико-математическом факультете). <…> Поступив пять лет назад на совершенно новое отделение <…> они добровольно подвергли себя нелегкому эксперименту: именно на них отрабатывались содержание и формы преподавания, в частности, преподавания математики»187.
Одна из этих добравшихся до выпуска блестящих пятерых, Ольга Федоровна Кривнова, рассказывала:
– Когда объявили о том, что открывается такое отделение, я металась в школе между математикой и литературой (моя учительница говорила, что я слишком неэмоциональная и очень у меня мысли такие строгие, не годящиеся для литературы), – так вот, я металась между этим и потом решила, что место, где есть математика и язык, – это то самое, где, наверное, мне будет хорошо.
Но, к несчастью, оказалось так, что по каким-то странным причинам в этом самом году, 1960-м, на отделение был объявлен прием только для мальчиков. Это была история загадочная, и она меня, надо сказать, взбудоражила. Очень мне как-то не хотелось считать себя обделенной судьбой и столкнуться с такой несправедливостью.
Поэтому я переживала страшно. Мой папа (я не скажу, что он был какой-то очень ответственный, но все же ответственный чиновник в министерстве внешней торговли тогда и такой заслуженный дипломат), видя мои мучения домашние, сказал: «Ну ладно. Я пойду к вашему проректору Мохову и спрошу у него. Может, он мне объяснит доходчиво причины такого решения».
Он пошел. И там объяснил доходчиво (именно папа), что это невозможно и вообще никакой мотивации для такого решения нет и что это на самом деле очень неправильно. Он не сказал, что куда-то будет жаловаться и так далее, нет. Но Мохов почему-то свое решение изменил. И меня и еще двух девочек, которые хотели подать заявление на это отделение, приняли. Документы приняли, я имею в виду.
Приняли нас не всех в результате. Главное собеседование тогда было по математике (вернее, тогда был просто экзамен), который я хорошо сдала. Принимали у нас, кстати, мехматчики, во главе с Владимиром Андреевичем Успенским (все я прошла там нормально). А потом было собеседование по литературе (не по русскому языку скорее даже, а именно по литературе), которое проводил Владимир Андреевич Звегинцев. И нам задавал весьма нетривиальные вопросы и был совершенно потрясен тем, что я, ученица советской школы, знала, кто такой Борис Пильняк. И он поставил мне пятерку. Ну и так я поступила188.
О том, что сначала планировалось принимать на Отделение только мальчиков, вспоминал и В.А. Успенский: «При приеме на новую специальность филологического факультета МГУ первоначально было объявлено об ограничении приема для женщин – что свидетельствовало о серьезном отношении властей (правда, после протеста отца одной из абитуриенток, а именно О.Ф. Крутиковой, это ограничение было отменено и среди первых девяти зачисленных оказались две студентки)»189.
Очевидно, предполагалось, что выпускники будут крепить обороноспособность страны, а для такой деятельности мальчики традиционно считались более подходящими.
Александра Раскина, как и Борис Городецкий, уже учившаяся на романо-германском отделении филфака, вспоминает, как они в 1960 году переводились на ОТиПЛ: «Мы все должны были сдать школьную математику. Мне попались комплексные числа. Я бодро рассказываю про число i. Шиханович спрашивает: “Что такое i ?” Я говорю: “Корень из -1”. – “А – i ?” – “Тоже корень из -1”. – “Так что же такое i ?”…В общем, я получила четверку. Пятерки никому не поставили. Собрали нас всех, и Шиханович говорит: “Вы все говорили много чепухи. Да-да, Александра Александровна, и вы тоже. Что вы говорили про число i ?” Я говорю: “Да что же я должна была сказать?!” – “Что i – это буква!”»190
«Был начат эксперимент, не имеющий прецедентов, – пишет о начале работы Отделения А.Е. Кибрик. – Все надо было начинать с нуля. Не существовало ни учебных планов, ни программ курсов, не было опыта преподавания. Учиться должны были и учителя, и ученики. <…> На кафедре царила атмосфера первооткрывательства, молодого задора и безусловной веры в “прекрасное завтра” <…> Несмотря на немногочисленность, состав кафедры был весьма разнообразным. Кроме самого заведующего, на ней работали широко известные, авторитетные профессора: специалист по русскому языку, один из основателей Московской фонологической школы Петр Саввич Кузнецов; психолог, разрабатывающий проблемы коммуникативных систем, непревзойденный знаток и имитатор “обезьяньего языка” Николай Иванович Жинкин и прославившийся своим напористым участием в фонологической дискуссии 1950 года, а позднее трансформационалист и автор модной в то время аппликативной модели Себастьян Константинович Шаумян. Молодое поколение было представлено тогда Ариадной Ивановной Кузнецовой, эрудитом в области дескриптивной лингвистики, и Андреем Анатольевичем Зализняком, прошедшим стажировку в Сорбонне и только что окончившим аспирантуру в МГУ.
Математический цикл обеспечивали молодые талантливые математики, увлеченные приложением математических знаний к гуманитарной науке – лингвистике: Владимир Андреевич Успенский, Юрий Александрович Шиханович и Александр Дмитриевич Вентцель».
– Я прочла у Кибрика, – говорит Анна Поливанова, – что период расцвета – это с 1960 по 1967-й, а может быть, до 1970-го, я сейчас не помню. Но дело в том, что первые два набора – на первом Городецкий, Крутикова и Раскина, на втором Раскин и Журинский191. И вроде бы больше никого. То есть я помню каких-то девчонок, но так в профессиональной жизни они не остались. А третий набор – наш, и он, наоборот, очень сильный. Человек пять до сих пор – не то чтобы большие имена в науке, но нормальные лингвисты. Пятерок по Шихановичу было пять – это убийственно много! Поэтому в каком-то смысле можно считать, что расцвет с 1962 года, потому что первые два – это вообще были какие-то случайные наборы, лишь бы только ректор подписал приказ, чтобы оно было. Не успели еще сообразить. А мы уже были таким полнокровным набором.
Наше невероятное счастье – кроме математики, нам вообще ничего не преподавали! Были занятия, но все понимали, что это фиктивные занятия. Нет, может быть, были какие-нибудь смешные мартышки, которые гнались за высокой стипендией и не понимали, что остальное – это вообще не предметы. Рассказываю. Учебный план: математика – восемь часов в неделю, английский – двенадцать часов, остальное… Английский я считала и считаю, выморочным занятием, как и физкультуру. История партии, соответственно, как положено, – четыре часа в неделю, могло быть так, что политэкономия и история партии могли иногда на одном курсе в одном семестре сочетаться. Значит, была математика – и выморочное. В свое время я считала, выморочное составляло хорошо если 40 %, а не 60 % всего учебного времени. Ну, я туда включала английский язык, потому что учить его на тех же основаниях, что и нормальный филолог, по двенадцать часов в неделю, – все-таки лингвисту это пришей кобыле хвост, а учебного времени всегда не очень много.
Теперь я перечисляю те, которые претендовали на статус