Через год я решил, что поскольку я все-таки собираюсь стать лингвистом, то надо выбирать обучение, а не приятную компанию. И я не прямо подошел к Кибрику, у меня была тогда невеста Галя Бондаренко, которая была в арчинской экспедиции, я ее попросил как-то посодействовать, чтобы меня взяли на Памир. Шугнанский язык.
На Памире было две группы. Группа семантов – с Городецким и с Викой Раскиным во главе. Они там занимались словообразованием, но по теории Городецкого, которую я не люблю совсем и не понимаю. А Кибрик отобрал специальную группу из пяти человек, и я потом страшно гордился, что я в эту группу попал, потому что это были лучшие умы ОСиПЛа того времени: Валера Демьянков205, Тамара Погибенко, Галя Бондаренко, я и Миша Алексеев206. У Кибрика уже был разработан такой метод полевой работы, когда нужно было все, что набрал за день в блокнот, потом расписать на карточки. Карточки с краевой перфорацией – там нужно было выреза́ть специальные дырки в определенных местах: это были признаки, которые существенны для анализа предложения. И мы целыми днями вырезали эти дырки, расписывали карточки и света белого не видели. Ты, допустим, захочешь по данному признаку выбрать все предложения, которые ты нарыл и расписал на карточки, – брались две спицы и продевались через нужные дырки. У каждого, конечно, была своя система признаков, потом это все согласовывалось с Кибриком, иногда он добавлял, иногда убирал. Но никогда не было так, чтобы он отвергал всё, то есть он доверял каждому из нас, и это было очень ценно. Там был и Сандро Кодзасов, он занимался фонетикой, транскрипцией. Международная система транскрипции, конечно, уже существовала, но она была слишком громоздкой, она же охватывала все языки и все звуки мира. А Сандро делал узкую специальную транскрипцию: менял значки, упрощал. На Памире ничего фонетически сложного не было, поэтому большой работы ему делать было не надо. Еще с нами была Джой Эдельман207 – замечательная иранистка, уникальный специалист по всем иранским языкам, она нас направляла, все объясняла и вообще была изумительным человеком, она как-то очень украшала все наше сообщество
А в это время наши друзья-семанты валялись на солнышке, загорали, купались, ходили в горы – чего только они не делали! Нам было страшно завидно, но то, что у нас работа ответственнее, упорядоченнее и интереснее, – в этом не было совершенно никакого сомнения.
Мы там издавали стенгазету. Стихи всякие разные сочиняли. Я помню, было какое-то стихотворение про эти самые дырки в карточках:
Вот приедем мы домой,
Спросят нас: «Памир какой?»
И отвечу я: «Памир —
Это много-много дыр!»
– Первая моя экспедиция была в 1969 году, – вспоминает об этой же экспедиции Елена Саввина, – на Памир, шугнанский язык. Я оказалась тогда с Раскиным и Городецким – в их группе, у них была какая-то семантическая программа. Немножко странная семантическая программа, она продолжалась потом и в следующих экспедициях, в которые я ездила с ними, – в венгерской и к саамам. С Раскиным и с Городецким мы ездили в Закарпатье, а потом на Кольский к саамам, где было жутко много комаров.
Экспедиции дали нам очень многое. Во-первых, веселые компании, во-вторых, учишься слышать чужую фонетику, обсуждать это все. Готовить я научилась в экспедициях. А когда экспедиции начали, как говорилось, куститься, у меня уже своя группа была, но это я уже в аспирантуре училась.
– В этой экспедиции, – продолжает Барулин, – был совершенно потрясающий быт. Кибрик обжегся на Арчибе, где есть тоже было абсолютно нечего и они добывали еду походами по дворам. Наученный этим горьким опытом, Кибрик из Москвы послал в Дебасту, где мы сидели, – это где-то в десятках километров от Хорога, – продуктовые посылки: копченая колбаса, какие-то сыры, которые не портятся, крупы – в общем, еды в этой памирской экспедиции было завались! А Дебаста стояла на Памирском тракте, через дорогу была речка Гунт, очень бурная. Дико холодная вода, но мы в ней купались, а Мишка Алексеев даже переплывал этот Гунт, а потом обратно. Смелый очень был. Единственное, с чем мы там постоянно мучились, это с примусами: Кибрик купил какие-то примусы неизвестной конструкции, которые время от времени просто взрывались.
Когда работа была завершена, Кибрик решил с теми, кто хочет, проехать по всему Памирскому тракту, потом через всю Среднюю Азию, и уже в Самарканде мы должны были сесть в поезд. Денег у Кибрика было недостаточно для того, чтобы обеспечить все переезды по этой трассе, и он придумал, что мы поедем на попутках. Эта идея ему чуть не стоила жизни в двух местах.
Сначала он договорился с каким-то шофером в Дебасте, что он довезет нас до Оша, – это такой киргизско-узбекский город, которым заканчивается Памирский тракт. Мы все загрузились, шофер нас с удовольствием вез. В Оше у Кибрика с шофером был первый конфликт. Дело в том, что они по-разному думали о том, как и за какие, собственно говоря, шиши шофер довезет нас до Оша. Шофер думал, что ему заплатят, а Кибрик считал, что мы дружим и это бесплатно. Мы выгрузились, шофер с благостным лицом подходит к Кибрику: «Ну, теперь давайте рассчитываться!» Кибрик сделал серьезную мину и говорит: «Как рассчитываться? Мы же братские народы!» – и полез в какую-то межнациональную политику, мол, мы – братья, мы тут у вас изучали язык – ваш язык, между прочим, это для вас все делалось, и мы заслужили, чтобы нас довезли бесплатно! Шофер один, мы вокруг Кибрика стоим стеной – он против нас ничего сделать не может. Он злобно хлопнул дверцей и уехал. Некрасиво. Но делать было абсолютно нечего.
Потом мы из Оша до Андижана доехали на автобусе. В первый же день Кибрик пошел на рынок покупать продукты, и у него вытащили кошелек со всеми деньгами. Был объявлен голодный паек, то есть мы питались одними помидорами, которые стоили пять копеек. Но все равно было весело и безумно интересно! От Андижана мы как-то доехали до Ленинабада – сейчас это Худжанд – и остановились в какой-то школе, Кибрик договорился. А к следующему переезду я уже как-то напрягся по поводу всех этих недоговоренностей с шоферами и предложил Кибрику вместе с ним пойти к первому секретарю горкома[44] Ленинабада. Мы туда пришли и сказали, что у нас очень важная экспедиция, мы изучаем языки Памира и Средней Азии, в частности узбекский диалект, показали бумагу от ректора университета – у Кибрика была заготовлена. Эта женщина, первый секретарь горкома, очень сильно озадачилась: «Что ж вы – из Москвы, у вас такая важная экспедиция, а денег у вас нет?» Кибрик говорит: «Ну, у нас в стране не всегда достаточно выделяют на науку». В общем, договорились, что она нам поможет. Она сняла трубку, вызвала начальника ГАИ и велела ему на улице остановить машину, чтобы бесплатно довезли до Ура-Тюбе.
Этот начальник ГАИ вышел с нами на дорогу и царственным жестом остановил первую попавшуюся машину. Проверил путевой лист и говорит: «Ты куда ж едешь? По путевому листу тебе полагается в другую сторону ехать! Так, я закрою на все глаза, если ты вот этих людей довезешь до Ура-Тюбе!» Посадил нас в машину и сказал, что он позвонит в отделение ГАИ в Ура-Тюбе и договорится, чтобы нас дальше отправили. Никакого звонка, естественно, не было. И вот тут уже начались сложности.
Нас было очень много, человек двадцать. И в этом Ура-Тюбе, поскольку Кибрик уже не знал, что можно сделать, он решил ехать по одному до Айни – это следующий пункт нашего пребывания. Мы рассредоточились, Кибрик на первом же грузовике укатил с Ирой Оловянниковой и крикнул издалека: «Саша, вы тут присмотри́те!»
Я был ошарашен, но решил, что, естественно, поеду последним, и стал договариваться с шоферами, надеясь, что Кибрик там с ними как-то расплатится. У меня совершенно точно не было денег, чтобы за всех заплатить.
Подъезжаем к Айни, и я вижу: Кибрик стоит в центре большого кольца шоферов, которые требуют с него деньги, и опять выкрикивает какие-то лозунги: «Постыдился бы перед своим народом!»
Мы слезли с грузовика, с нас тоже стали требовать деньги, мы указали на Кибрика, и я быстро-быстро пошел в какое-то кафе, потому что увидел, что туда входит милиционер. Я подбежал к этому милиционеру и говорю: «Вот там, недалеко отсюда, метрах в десяти, собираются убить человека за то, что он не заплатил за проезд!» А милиционер был пьяненький: «Как убивать? Пойдем разберемся!» Мы пошли к месту, где дело уже почти дошло до рукоприкладства, этот милиционер выхватывает пистолет, стреляет в воздух: «Всем разойтись!» Все разбегаются врассыпную.
Что-то в Кибрике было от Остапа Бендера. Он всегда что-то задумывал, никому ничего не говорил, а потом все обнаруживалось. Потому что он был абсолютно бесхитростный на самом деле.
Как-то все обошлось, и экспедиция закончилась вполне благополучно. Она была совершенно замечательной по результатам, все собранные материалы были обработаны, по ним были сделаны доклады, но по каким-то причинам Кибрик не захотел тогда выпускать ни статьи, ни книги. Его, видимо, уже занимал другой вопрос, потому что на следующий год мы поехали в Хиналуг. Хиналугская экспедиция была еще более организованной.
«Внешне Александр Евгеньевич производит впечатление человека, способного хладнокровно и без особых терзаний переносить неудачи, разочарования, мелкие и крупные обиды, философски относиться к антропогенным, техногенным и природным препятствиям, с которыми сталкивается организатор любого серьезного дела, – пишет Я.Г. Тестелец, выпускник ОСиПЛа 1980 года. – Близкие к нему люди хорошо знают, что это впечатление обманчиво. Однако, чем более трудным, а иногда и мучительным оказывается путь, отделяющий его от поставленной цели, тем с большей решимостью он устремляется вперед.
Трудно представить себе, что, организуя первую лингвистическую экспедицию МГУ, Александр Евгеньевич предвидел, какую ношу ответственности, трудов и страданий он взваливает на себя на тридцать лет, и одновременно – какая неслыханная слава ждет это предприятие. Все другие экспедиции, проводившиеся МГУ, РГГУ и другими научными учреждениями, в той или иной мере ориентировались на экспедиции Кибрика, остающиеся до сих пор идеалом».