Ему их и не давали.
Огорчало его это? Нет. Цену себе он знал, свой вес в науке понимал, и была у него та внутренняя свобода, которая позволяла ему спокойно обходиться без внешнего признания, этому весу соответствующего. Жил своей фонологией, любовью и преданностью сотрудников и учеников. Другое задело его: предложение выйти на пенсию, означавшее отлучение от его любимого, им созданного Сектора структурной и прикладной лингвистики. Ему исполнилось семьдесят лет, возраст пенсионный, но не для ученого, во всяком случае, не для каждого ученого. Разумеется, он не унизился до объяснений, не стал доказывать, что еще вполне в силах руководить сектором. Пенсия так пенсия, как вам будет угодно! Но был глубоко оскорблен, угнетен».
«A.A. был не только и не просто ярким и замечательным ученым, – заключает Мельчук свои воспоминания о Реформатском. – Он был типично русским ученым – с пристальным вниманием к глубинной сути явлений (“Через Schein – к Sein”[73], говаривал он), с последовательно семиотическим подходом, с верой в интуицию и с блестящей интуицией – как языковой, так и лингвистической. Мода в науке была чужда ему. Стремление к истине нераздельно переплеталось в нем со стремлением к красоте, и эта эстетичность научного подхода составляла один из важнейших компонентов научного credo Реформатского. По меткому выражению одного из его учеников и друзей (В.П. Григорьева), он порождал вокруг себя мощное силовое поле русской культуры – и воздействие этого поля на тех, кто имел счастье приблизиться к нему, переоценить невозможно».
«Внезапный (по крайней мере для нас) уход Реформатского, – замечала Фрумкина, – оставлял Сектор беззащитным перед властью начальства».
Беззащитным перед властью начальства оказался не только сектор как институция, но и люди, в нем работавшие.
«В институтах Академии наук СССР этой расправой, кончавшейся увольнением, занимался партийный аппарат и дирекция, – написано в историческом разделе сайта Института языкознания. – В нашем Институте жертв было во много раз меньше, чем в Институте русского языка, всего две (можно гордиться!). Их не заставляли каяться, чтобы потом уволить, как это делали в ИРЯ. Зато обе жертвы были сотрудниками нашего сектора – звезда “машинной” лингвистики Игорь Александрович Мельчук и его жена, лучшая его ученица – Лидия Николаевна Иорданская. В 1973 году, в день, когда Л.Н. Иорданская единогласно прошла переаттестацию в нашем Институте, она пошла в Институт русского языка, где происходила переаттестация трех “подписантов”. Благодаря усилиям секретаря партбюро их на переаттестации провалили. В наступившей тишине после сообщения результатов голосования раздался голос Лидии Николаевны: “Позор!” Затем она подошла к секретарю партбюро, своему бывшему однокурснику Л. Скворцову, и сказала: “Какая же ты сволочь!”
Как рассказывают очевидцы, на следующее утро директор нашего Института Виктория Николаевна Ярцева уже взяла ручку, чтобы подписать документ о блестящей переаттестации Иорданской, как ей сообщили о вчерашнем событии. Она реагировала довольно спокойно: мол, Иорданская и Скворцов учились вместе, пусть и выясняют сами свои отношения. Но следующая произнесенная доносчиком фраза: “Об этом уже знают в райкоме партии” – заставила ее отложить ручку. Документ о переаттестации не был подписан. Л.Н. Иорданскую уволили».
В 1974 году заведовать сектором структурной и прикладной лингвистики стал доктор технических наук Ренат Григорьевич Котов.
«В 1976 году, – пишет Суперанская, – Р.М. Фрумкина и А.П. Василевич, придя однажды в Институт, обнаружили, что в Секторе они больше не работают. Без всякого предуведомления и без их согласия они были переведены в Группу психолингвистики, к которой не имели никакого отношения.
Это был конец Сектора А.А. Реформатского, просуществовавшего с 1958 по 1976 год. <…> На всех ученых советах и партийных собраниях непрерывно повторялось, что языкознание сродни идеологии, а идеология – острейший фронт. Победила идеология».
Походы«Народу собиралось временами человек до ста»
– Походы – это был очаг свободы, уходили в лес от всего советского, – объясняет Лидия Иорданская. – И общение. Думаю, что Игорь [Мельчук] очень повлиял на многих молодых своими лекциями – на все темы – в лесу. В наших больших походах группа состояла из физиков, математиков и лириков, взаимное обогащение. И ощущение свободы. Все мы были «невыездными» (сколько приглашений на международные конференции Игорь получал, а выпустили его только один раз в Софию!) и мир видели в пределах СССР. Как сказал начальник наших многих походов физик Коля Плакида, Советский Союз – тюрьма, но, к счастью, это большая тюрьма. Так вот, эти походы были хороши не только в спортивном и дружеском отношении, но и в познавательном: разные территории с разным населением и разными языками. Потом Саша Кибрик и Сандро Кодзасов превратили походы в экспедиции, это было потрясающим использованием специфики Советского Союза.
– В первый раз я отправился в поход на Кавказ в 1954 году, – рассказывает Мельчук. – И страстно полюбил это дело. Все свободное время, которое у меня было, проводил где-нибудь в путешествии ногами. Каждое лето – обязательно в горы. И каждую зиму. Постоянной компании не было, потом образовалась постепенно, хотя тоже варьировалась слегка, но основное ядро было – очень хорошие, близкие мне и дорогие люди. Друг у меня был замечательный – Мика Бонгард[74]. Красавец, большого роста и все такое, но чудной. Он никогда не носил теплой одежды, всю зиму ходил в большой меховой шапке и сверкающей белой рубашке – в Москве при минус 30. Говорил, что ему так нравится. Он погиб в горах: камень на него свалился на леднике.
Я ходил в альпинистскую секцию Московского университета, и там было много физиков и математиков, с которыми мы лазили по Ленинским горам, по трамплину – вместо скалолазания. Но это, особенно зимой, несладко: железо, холодно было.
Лена Падучева была спутником очень многих моих первых походов. В 1956 году, в январе, группа москвичей – человек десять – отправилась в поход в Карелию, от Медвежьегорска на запад, к границе, пересекая Карельскую гряду. Там небольшая серия возвышенностей. Поход был совершенно замечательный. Именно там я познакомился с Лидой [Иорданской]. Я ее видел и раньше, но оценил именно там. И там была Лена Падучева. Потом я с Леной еще был на Кавказе, в альплагере. Мы поддерживали много самых разных отношений и комбинаций. Например, я был в одном подходе с Юрой Апресяном и Мариной[75] и с Колей Перцовым. Такой был поход на Кавказе с заходом на Эльбрус. Кавказ, Карпаты, приполярный Урал, Памир, Тянь-Шань… Все советские горы объездил. Мой первый зимний поход с большим переходом был так называемый Ветреный пояс – это маленький хребет на юге Архангельской области. Потом были Волчьи Тундры – это на Кольском полуострове. Это всё лыжные походы.
– Конечно, был Мельчук, – рассказывала Падучева. – А в остальном – основные мои друзья – были математики. С математиками, кроме общения дома за выпивкой, в общем-то, главная форма общения были походы. Я очень не любила Кавказ, Кавказ мокрый. Основные походы были в Средней Азии.
– С какого-то момента, – говорит Мельчук, – мы стали регулярно ездить 1 апреля на Кольский полуостров в Хибины. Это сильно за Полярным кругом, и в это время там начинался полярный день. И недалеко, у берегов Норвегии, – там 200 километров, – Гольфстрим. Поэтому там, несмотря на то что зима, было сравнительно тепло. Минус 10, минус 15 – ниже никогда не было. И мы ездили туда каждый год. Много народу было. Регулярно туда с нами ездили Сталий Брагинский, Лида [Иорданская]. В какой-то момент была Анна Вежбицкая. Были Падучева, Таня Коровина из института математики, Костя Бабицкий, Юра Апресян. А один раз – Кибрик. Я познакомился с Кибриком в 1959 году, устроив лыжный поход по Ярославской области, севернее Углича. Мы прошли километров 150–200 от Углича, и там был молодой Кибрик, которому исполнилось только восемнадцать лет, но он уже страшно интересовался лингвистикой. Но костяк, с которым я всегда отправлялся, это физики и математики.
– Зимние походы на Хибины, на лыжах, на Кавказ и в разные другие места, – вспоминает Апресян, – на Алтай, в Чуйские Белки. Кольский полуостров, Хибины – это очень интересное место. Хибины считаются горами, но на самом деле это не горы, а осыпи, оставшиеся после схода ледников. И там самые большие высоты 1400 метров. Но места исключительно интересные, там интересно всё: и сами горы, и растительность, и то, как она меняется по мере подъема на гору, как большие ели сменяются всё более низкорослыми, и все это, наконец, кончается карликовыми елями. Однажды мы там увидели на снегу следы лап крупного, видимо белого, медведя, с которым, слава богу, не встретились. Поход состоял из преодоления четырех-пяти перевалов, причем последний перевал, который назывался Кукисвум, был потрясающим: после того как он преодолевался, начиналось огромное пологое, километра полтора, если не больше, поле. Абсолютно ни с чем не сравнимое по легкости скольжения и чувств, которые ты при этом испытываешь. Это какой-то восторг! В походы ходили физики и математики: Коля Плакида, Лёня Блохинцев – и лингвисты: Лена Падучева и однажды – контрабандой – Анна Вежбицкая. Она очень смелая женщина, потому что, если бы обнаружилось, что гражданин Польши поехал на Кольский полуостров…Там же всякие стратегические объекты расположены, это нешуточное дело.
– Походы создавали дружеские связи, – замечает Иорданская. – Вообще в наше время был культ дружбы. В советское время дружество спасало и морально, и физически.
– Лида [Иорданская] для меня была человеком не очень близким, – говорит Барулин, – я с ней общался редко, но понял, что она не только изумительно умный, проницательный и упорядоченный в смысле головы человек, но и еще абсолютно железная женщина. Я помню, мы были в многодневном походе по Ярославской области. Там было такое место, где не было лыжни. Мельчук вел всех по азимуту, и надо было прокладывать лыжню в глубоком снегу. Это было очень тяжело, поэтому все вытянулись в цепочку. Тот, кто шел впереди, через некоторое время сменялся и шел в хвост отдыхать, потому что тому, кто впереди, тяжелее всех. Коля Перцов, например, постоянно ныл на этом месте. Как он попадал туда, так начиналось: «Зачем это нужно было – идти по глубокому снегу, а не искать нормальную лыжню», – и так далее. И вот Лида в какой-то момент рассвирепела, выгнала Колю с его первого места и пошла сама. И продержалась не столько, сколько обычно полагается, а показала всем, что такое сила воли и выдержка.