В академических институтах продолжалось выживание несогласных.
– Виноградова сняли с заведования Институтом русского языка, – рассказывает Апресян, – пригласили Филина, чтобы он навел порядок. И он стал наводить порядок. Первым делом он переформировал Ученый совет. В старом Совете при переаттестации, несмотря на то что все члены партии голосовали против меня, я все-таки набрал нужный балл, а после переформирования нужного балла я не набрал. Филин созывает – я не помню, как это называлось, но там присутствовали члены месткома, партбюро, Ученого совета – такое большое сборище в дирекции Института русского языка. В присутствии всех этих людей нужно снять свои подписи, покаяться – и всё, мол, будет в порядке. Председателем месткома тогда был Лопатин260, который очень горячо выступал в мою защиту, сказал, что, если Апресян будет уволен, в коллективе этого не поймут. Но я не каялся – и не был отчислен, потому что у Филина были планы в Академии наук. Он был членом-корреспондентом, а хотел стать академиком и опасался, что мое изгнание из Института этому повредит. И он вызвал меня для разговора по душам. Я сидел справа от него, правое его ухо, заросшее черными волосами, повернуто в мою сторону, и он убеждал меня снять свою подпись – и он гарантирует переизбрание. И тут он ухмыльнулся.
У меня есть некое представление об абсолютном зле и о том, как оно себя ведет, когда совершает зло. Оно улыбается краем рта. И вот у него появилась эта кривая улыбочка. Я считаю Филина воплощением абсолютного зла.
Я ему отвечаю: «Федот Петрович, ну чего стоит признание, полученное под давлением? Кто этому поверит? Нет, давайте лучше расстанемся как есть, я готов подать заявление об уходе по личному желанию». Он решил, что для реализации его планов в Академии наук лучше расстаться по-хорошему, – и подписал мне заявление об уходе по собственному желанию.
– Осенью 1973 года, – вспоминает Иорданская, – я должна была пройти в своем Институте языкознания Академии наук переаттестацию. Сотрудники академических институтов каждые три года должны были отчитываться перед Ученым советом института о своей работе, после чего Ученый совет обычно продлевал рабочий статус на следующие три года. И на этот же день была назначена переаттестация трех сотрудников соседнего академического института – Института русского языка, с которым у нас были тесные дружеские и профессиональные связи. Эта переаттестация вызывала тревогу и опасения. Дело в том, что эти люди: Наталья Еськова, Галина Пожарицкая и Лидия Николаевна Булатова, – хотя и были сильными профессионалами, политически запятнали себя тем, что подписывали письма протеста против преследования диссидентов – Синявского, Даниэля, Алика Гинзбурга и др. В конце 1960-х и в начале 1970-х годов советская интеллигенция выражала свое несогласие таким мирным образом: составлялись письма, обращенные к центральному комитету партии, в которых говорилось о нецелесообразности преследований диссидентов; еще была иллюзия, что и на советскую власть можно воздействовать убедительными доводами. Среди так называемых подписантов было довольно много сотрудников Института русского языка. К этому моменту дирекция и партбюро Института уже избавилось – с помощью процедуры переаттестации – от нескольких замечательных лингвистов-«подписантов» (Апресяна, Крысина, Санникова, Левина): Ученый совет объявил их профессионально непригодными. Но относительно названных трех лиц ситуация была неясная: ведь их вызывали на партбюро и подвергли унизительной процедуре – заставили произнести какие-то слова раскаяния. Казалось, что этим дирекция удовлетворится.
В этот день моя переаттестация в Институте языкознания происходила утром, и я прошла единогласно. А переаттестация наших коллег в Институте русского языка была назначена на два часа дня. И вот я после моей благополучной переаттестации иду в Институт русского языка на заседание Ученого совета. Конференц-зал полон, пришли все сотрудники института, все с волнением ждут результатов голосования. Выходит, наконец, ученый секретарь института и объявляет результаты: Еськова Наталья – «переаттестацию не прошла», Пожарицкая Галина – «не прошла», Булатова Лидия Николаевна – «не прошла». В огромном зале, где находилось в этот момент около двухсот человек, гробовая тишина. Все – в шоке. И тут из меня вырывается крик «Позор, позор!»
На следующий день мне в моем институте заявили, что моя переаттестация отменена по приказу директора института Ярцевой, и поэтому я, как не прошедшая переаттестацию, уволена. Было очевидно, что вчера же после моего «выступления» в Институте русского языка дирекция нашего Института получила соответствующий сигнал.
– Когда Лиду [Иорданскую] выгнали, – говорит Мельчук, – я написал большую жалобу, уж не помню, куда и как. Началась серия скандалов, пока в конце концов я не написал письмо в New York Times. После этого выгнали с работы меня, а потом начали таскать в милицию как социального паразита. Это означало высылку без суда даже. Тогда я подал заявление на выезд.
На Ученом совете был такой изумительный разговор глухих. Я им говорю: «Меня не переаттестовывают якобы за то, что я не соответствую занимаемой должности. А список трудов?» – «Нет, мы говорим не о вашем списке трудов, а о том, что вы не соответствуете».
Сигналом конца серебряного века структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР назвал В.А. Успенский увольнение Мельчука из Института языкознания в марте 1976-го. «Какие бы то ни было ссылки на его работы сделались запрещенными, – писал он, – особенно после его эмиграции в Канаду в мае 1977 года. Запрет на упоминание имени Мельчука в печати делал невозможным использование его идей в научных публикациях. Тем самым, по существу, было закрыто (или, по крайней мере, серьезно подорвано) перспективное научное направление, связанное с соотношением языка и действительности».
Эпилог
В 1968 году были арестованы К.И. Бабицкий и Л.И. Богораз, арестован и принудительно помещен в психиатрическую больницу А.С. Есенин-Вольпин, уволен из МГУ (и в 1972 году арестован) Ю.А. Шиханович.
Из Института русского языка в 1971 году выгнали М.В. Панова; в 1972-м – Ю.Д. Апресяна и В.З. Санникова; в 1973-м – Н.А. Еськову, Л.П. Крысина, Г.(С.)К. Пожарицкую, В.В. Шеворошкина, Э.И. Хан-Пира; в 1974-м – Л.Л. Касаткина; в 1975-м – В.Д. Левина (которого еще раньше, в 1971-м, уволили из МГУ). В эти же годы также были уволены С.С. Белокриницкая, Л.Н. Булатова, Е.М. Сморгунова, Т.С. Ходорович.
Из Института языкознания уволили Л.Н. Иорданскую (1973) и И.А. Мельчука (1976), выставили на пенсию А.А. Реформатского.
Из Иняза в 1974 году уволили А.К. Жолковского, а в 1976-м приказом ректора М.К. Бородулиной была разогнана и вся лаборатория машинного перевода261.
Эмигрировали А.М. Пятигорский (1973), В.В. Раскин (1973), Д.М. Сегал (1973), В.В. Шеворошкин (1974), С.К. Шаумян (1975), А.Б. Долгопольский (1976), В.Д. Левин (1976), Т.С. Ходорович (1977), И.А. Мельчук и Л.Н. Иорданская (1977), А.К. Жолковский и Т.Д. Корельская (1979) и др.
Несмотря на погром, почти все остались в лингвистике. Нашли новые места работы, в том числе в престижных университетах США, Израиля и Канады, организовали новые научные центры и семинары, написали прекрасные книги и сделали важные доклады, некоторые даже стали академиками и получили престижные премии. В лингвистике были и спады, и подъемы, но такого времени больше не было никогда.
Такого, когда можно было скрестить математику и языкознание и назвать это лингвистикой. Когда, еще не видя компьютеров, можно было объявить эру машинного перевода. Когда одни занимались математической лингвистикой, другие машинным переводом, третьи семиотикой, но в каком-то смысле все были вместе, хотя каждый был индивидуальностью. Когда в статьях и книгах благодарили десятки коллег, которые предварительно их прочитали и сделали ценнейшие замечания. Когда работали не только на работе, а и в походе, в экспедиции, на овощебазе, в автобусе, за обедом – то есть везде и всегда. Когда «на войне и на дуэли» первый приз доставался структуральнейшему лингвисту, бывшему к тому же символом счастья и веселья (да простят меня Стругацкие за эту перифразу). Когда по земле ходили великие герои и легко и беззаботно создавали новые теории, новые науки, новые миры.
Примечания
1 Клод Элвуд Шеннон (англ. Claude Elwood Shannon; 30.04.1916–24.02.2001) – американский инженер, криптоаналитик и математик. Основатель теории информации.
2 Уоррен Уивер (англ. Warren Weaver ;17.07.1894–24.11.1978) – американский математик, организатор науки, один из пионеров машинного перевода.
3 Норберт Винер (англ. Norbert Wiener ; 26.11.1894–18.03.1964) – американский математик, философ, основоположник кибернетики.
4 Йегошуа Бар-Хиллел (ивр. ללה-רב עשוהי; 8.09.1915–25.09. 1975) – израильский философ, математик, лингвист. Первопроходец в области машинного перевода и формальной лингвистики.
5 Митренина О. Назад, в 47-й: К 70-летию машинного перевода как научного направления // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017.
6 Джон фон Нейман (англ. John von Neumann; 28.12.1903–8.02.1957) – венгеро-американский математик и физик. С его именем связывают архитектуру большинства современных компьютеров.
7 Дмитрий Юрьевич Панов (5.09.1904–26.01.1975) – математик, доктор технических наук, профессор.
8 Алексей Андреевич Ляпунов (25.09[8.10].1911–23.06. 1973) – математик, доктор физико-математических наук, член-корреспондент АН СССР. Специалист в области теории функций вещественного переменного и математических вопросов кибернетики. Автор работ по теории множеств, теоретическим вопросам программирования, математической лингвистике, математической биологии. Один из основоположников кибернетики.
9 Успенский В. Колмогоров и кибернетика // Труды по нематематике /