— Я всегда так думала.
Ник осторожно улыбнулся и продолжил, прощупывая почву:
— Жизнь у него была нелегкая. Страдал депрессиями.
Леди Партридж пожевала губами и закатила глаза, вряд ли подозревая, как при этом выглядит со стороны.
— Совсем как наша юная леди, — проговорила она.
— Да, пожалуй, — ответил Ник, — хотя, надеюсь, у Кэтрин жизнь будет намного счастливее. Он ведь еще и очень сильно пил.
— Я этому совершенно не удивляюсь, — заметила леди Партридж.
— И в результате, — печально заключил Ник, — однажды прыгнул с моста в Миссисипи.
Леди Партридж выслушала его задумчиво и, кажется, не вполне поверила.
— По телевизору он мне всегда нравился. Такой приятный человек. По нему ни за что не скажешь… И смеялся так, знаете ли, заразительно. Я ни на минуту не сомневалась, что он станет поэтом-лауреатом.
— Да, — начал Ник, — но, видите ли…
— Твою мать! — донеслось вдруг со двора. Ник не сразу узнал голос Джеральда.
Леди Партридж смущенно отвела взгляд. Ник выдавил смешок и вышел в холл посмотреть, что случилось. Со двора влетел Джеральд с таким искаженным лицом, что трудно было понять, от чего он вне себя — от гнева или от радости. Он пронесся мимо Ника на кухню, где пили кофе Рэйчел и Тоби. Выглянув на улицу, Ник увидел, что Уани с мрачным и упрямым лицом собирает буле.
— Дорогой! — воскликнула Рэйчел с ноткой неодобрения в голосе, быстро оглядев Джеральда с ног до головы — не поранился ли он.
— Папа! — сказал Тоби и укоризненно покачал головой.
Несколько мгновений Джеральд молчал, затем растянул губы в улыбке и потряс головой.
— Черт побери, я же в отпуске! — проговорил он.
— Конечно, милый, — ответила Рэйчел. — А теперь успокойся.
Сама она — воплощенное спокойствие — была ему живым укором. Ник застыл в дверях кухни, не сводя глаз с разворачивающейся перед ним сцены из семейной хроники.
— Какой-то проклятый араб меня обыграл! — взревел Джеральд — и тут же улыбнулся, словно стараясь перевести свой гнев в шутку.
— Папа, ради бога, — сказал Тоби.
— Что? — воскликнул Джеральд.
— Тогда уж и меня зови «проклятым жидом».
— Не говори глупостей, — отрезал Джеральд. — Ты прекрасно знаешь, что такого я никогда не скажу.
— Надеюсь, что не скажешь, — порозовев, ответил Тоби. — Уани — мой друг, — проговорил он коротко и просто, но с такой силой, что Джеральд, побагровев, вылетел из дома.
Со двора донеслись его крики:
— Уани! Уани, я прошу прощения! — И, почти сразу, с какой-то неестественной веселостью: — Что? Ну вот и отлично! Да-да, мне очень жаль…
Несколько минут спустя он вернулся на кухню, улыбаясь так лучезарно, словно ровно ничего не произошло, и полез в буфет за пыльной бутылкой кларета.
— Джеральд, почему бы тебе не пойти поплавать, — предложила Рэйчел. — Или найди Джаспера и возьми его с собой на прогулку.
— Джаспер — не кокер-спаниэль, знаешь ли, — все еще раздражительно проворчал Джеральд.
— Да, конечно, — согласилась Рэйчел.
Джеральд хищно вонзил в пробку штопор с деревянной ручкой.
— За скорый приезд Лайонела! — объявил он, надеясь этим смягчить Рэйчел, и выдернул пробку.
— Джеральд, тебе не кажется, что сейчас рановато? — спросила Рэйчел.
— Папа, ради бога, — повторил Тоби.
— В самом деле, ведь Лайонел приезжает только в воскресенье, — с неловким смешком поддержал их Ник.
Джеральд обвел их всех суровым взглядом.
— Черт побери, я просто хочу выпить! — рявкнул он и удалился вместе с бутылкой к себе в угловую.
Перед обедом, в тени навеса, он, кажется, почти успокоился; однако пережитая сцена развязала ему язык и помогла открыто заговорить о своих неприятностях.
— Ну и ублюдки эти Типперы! — жаловался он (беззаботно полагаясь на глухоту матери). — Черт его знает, чем все это кончится — наш общий проект, я имею в виду.
— Я думаю, ты и без них прекрасно справишься, — ответила Рэйчел. — Прежде ведь справлялся.
— Верно, — протянул Джеральд. — Верно… Они здесь были просто не на своем месте, правда?
— Да, они люди не нашего круга, — подтвердила Рэйчел.
— Кстати, а почему они уехали? — поинтересовался Джаспер.
— Бог их знает, — пожала плечами Рэйчел. — Джуди, попробуйте спаржу!
Джеральд подумал, пошевелил бровями… и промолчал.
К концу обеда, осушив полторы бутылки вина, он вновь погрузился в свои горести; почти не обращая внимания на другие застольные разговоры, каким-то ненатуральным, словно заранее отрепетированным тоном жаловался на обилие «важных бумаг», с которыми приходится работать.
— Вы все отдыхаете, — говорил он, — я тоже надеялся отдохнуть, но работа меня не отпускает. Сами видите, сколько приходит факсов. И я страшно выбился из графика.
Тут он замолчал, но громко вздыхал до тех пор, пока Рэйчел не сказала:
— Почему бы тебе не нанять помощника?
Джеральд запыхтел, заерзал на стуле, словно ему предлагали что-то почти невозможное, и наконец ответил:
— Я вот что подумал: может быть, пригласим сюда Пенни?
— Только не эту белую мышь! — запротестовала Кэтрин. — Ей ведь даже загорать нельзя!
С этим Рэйчел не стала спорить, однако пожала плечами.
— Милый, если ты действительно не можешь обойтись без Пенни, конечно, надо попросить ее приехать сюда.
— Ты думаешь?
— Почему бы и нет? Она — очень приятный человек. Если, конечно, она не возражает…
— Не вижу в ней ничего приятного, — объявила Кэтрин. — Чувства юмора ни на грош.
— А как насчет Айлин? — предложил Тоби. — Вот кто наверняка согласится приехать — она ведь обожает папу!
Джеральд коротко рассмеялся, ясно давая понять, как нелепо это предложение. Ник напряженно улыбался и не сводил с него глаз: он так никому ничего и не сказал, он скрывался старательнее, чем сам Джеральд, и теперь именно себя чувствовал виновником возможной катастрофы, губителем семейного очага.
— Честно говоря, насчет Айлин я не уверена, — сказала Рэйчел.
— Ну что ж… — проговорил Джеральд, словно уступая общему желанию.
В его торжестве чувствовался привкус стыда — возможно, впрочем, что никто, кроме Ника, этого не замечал. Семья поднялась из-за стола, и Джеральд отправился в комнату с телефоном — так медленно, с такой видимой неохотой, словно должен был сообщить кому-то дурную весть.
На серебряную свадьбу Лайонел Кесслер преподнес Джеральду и Рэйчел два подарка. Первый приехал утром, на заднем сиденье автомобиля; шофер внес на кухню массивный деревянный ящик.
— Старина Лайонел! — нежно сказал Тоби, хотя ящик еще не открыли и, что там было, никто не знал.
— Серебро, должно быть, — проговорил Джеральд с нетерпеливым и одновременно скучающим видом, доставая гвоздодер.
Внутри, в уютном пенопластовом гнезде, покоился серебряный кувшин для умывания в стиле рококо. Он был выполнен в форме раковины, а горлышко его поддерживал бородатый тритон.
— Боже мой! — проговорил Джеральд. — Ник!
И Ник начал выступление в привычной роли истолкователя: кувшин, сообщил он, относится к середине XVIII столетия, изготовлен, скорее всего, кем-либо из французских мастеров-гугенотов, эмигрировавших в Англию, возможно, Полем де Ламери (никаких других имен он не припоминал).
— Чудесно, — сказал Джеральд, — просто чудесно. Редкостная работа.
И снова заглянул в коробку, словно надеялся увидеть там инструкцию. Ник тем временем объяснял, что рельеф на выпуклой стороне раковины — маленький Эрот, играющий мечом Правосудия — иллюстрирует девиз: «Omnia vincit amor»[17].
— Очень к месту, очень к месту, — сказал Джеральд и с улыбкой приобнял Рэйчел.
Нику вспомнились визиты с отцом в Манксбери, тамошнее серебро, потускневшее из-за небрежения слуг, и представилось, как отец ходил бы вокруг этого умывальника, опускался перед ним на корточки и осторожно протирал фланелью.
— Непременно надо будет его застраховать, — сказал Джеральд.
Тоби и Кэтрин тоже преподнесли родителям серебро — георгианский поднос с зубчатыми краями и гравировкой затейливым шрифтом: «Джеральд и Рэйчел, 5 ноября 1986». Рядом с умывальником Лайонела поднос смотрелся жалко, почти как насмешка, и Джеральд принял его со смиренным видом, как принимают на состязаниях второй или третий приз.
— Очаровательно, — сказала Рэйчел.
Чуть позже, когда уже открыли шампанское, Ник увидел из окна кабинета, как к дверям снова подъезжает «Бентли». На этот раз из него вышел сам Лайонел с плоским свертком в руках. Поднял глаза, посмотрел на окна и, заметив Ника, как-то странно пожевал губами, словно собирался послать ему воздушный поцелуй. Ник (подогретый не только шампанским, но и дозой кокаина) радостно заулыбался ему в ответ. При мысли о том, что этот смешной, одинокий лысый старик видит в нем друга, на глаза у него навернулись слезы; но тут же Ник сообразил, как смешно в его положении воображать себя членом семьи Федденов и в особенности — родственником сэра Лайонела. Минуту спустя Лайонел появился в гостиной: выслушал слова благодарности, поцеловал сестру и ее детей, пожал руки Джеральду и Нику, уже устыдившемуся своей развязности. Кувшин стоял на каминной полке, в нем сияли белизной лилии и пышные хризантемы.
— Очень рад, что серебро вам понравилось, — проговорил Лайонел, — но я приготовил для вас кое-что еще. На прошлой неделе я был в Париже, а поскольку сейчас такое время, что просто грех немного не побезумствовать…
Он говорил о том, что называли «большим взрывом»: Ник не очень понимал, что именно произошло, видел только радостное возбуждение всех, у кого были хоть какие-то деньги, и предполагал, что и сам может получить от этого какую-то выгоду. Замечание лорда Кесслера окончательно убедило его, что в деловом мире в самом деле происходит что-то необыкновенное и очень радостное.
Сверток развязала и развернула Рэйчел; Ник нависал над ней, словно это был его подарок — трудно сказать, получал он его или дарил, ибо его обуревал двойной восторг щедрости и обладания. Когда Рэйчел извлекла из свертка небольшую картину, Ник закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Он твердо решил молчать.