ал в какой-нибудь другой город, где я уже бывал, где всё знаю и где то, чего нет в Петербурге… Вон и знакомый гребец, с которым я не видался более полугода, болтается со своим яликом у берега, и знакомые раздаются речи, и вода, и лето, которых не было в Петербурге…»[35] Гоголь уже в «другом городе», другом Петербурге. Но каком?
Некий новый град Петербург открывается писателю в «Петербургских записках…» «накануне Светлого Воскресения вечером» отнюдь не случайно. Пасха освещает переход Невы, предпринятый накануне неё, своим обратным радостным светом. И в ходе этой радости рождается Петербург – новый Иерусалим.
Не говорят ли гоголевские фразы «Столица вдруг изменилась» и «Давно не помню я такой тихой и светлой погоды» о смерти Пушкина?
«…Я так был упоён ясными, светлыми днями Христова Воскресения…» – пишет Гоголь.
Вспомним, что слово «свет» звучит в имени апостола Луки…
Глава 14Философия Невы – главной линии красоты Петербурга
Но левобережный невский локус в лице урочища линии красоты Мойки через район Главного штаба, Дворцовой площади, Зимней канавки соприкасается с имперской цитаделью левобережья – Зимним дворцом. Из окна не нынешнего Зимнего дворца, а Зимнего дворца Петра, находившегося на месте теперешнего Эрмитажного театра, выносили гроб с телом усопшего императора. Траурная процессия сопровождала самодержца в последний путь по льду Невы. Возможно, переносом тела царя в Петропавловский собор через Неву воздевалась на Крест её линия. Пётр был погребён в усыпальнице собора. А затем так же, по невскому льду, отправлялись в последний путь другие российские императоры.
Тело Петра перенесли с левого невского берега на правый в усыпальницу храма, престол которого освящён во имя двух апостолов, один из которых Пётр. Смерть в христианском понимании есть рождение для новой жизни. И смерть Петра I в этом смысле являет собой рождение в Петербурге, ставшем новым Иерусалимом. Смерть царя, неотрывная от Петропавловского собора, усилила его рождение здесь, зафиксированное в имени апостола Петра, совпавшем с именем российского императора, и в факте рождения Петербурга – града Петрова на Заячьем острове.
А рождение города и Петра в левобережном Исаакиевском соборе, престол которого был освящён во имя святого, родившегося тогда же, когда и царь, соединилось с хронологически первым рождением города и Петра в Петропавловских соборе и крепости на правобережье. Второе рождение города в Исаакии возвратилось к первому вместе с единением двух невских берегов.
Но храмы – это прежде всего Христос. Поэтому можно утверждать, что вместе с соединением рождения Петра и Петербурга на левобережье и правобережье неизбежно слились в одно два Христова Рождества города на двух его берегах.
И Рождество у Исаакия, завершившееся Воскресением у Спаса на Крови, подарило это Воскресение Рождеству у Петропавловского собора. Левобережное Рождество дало правобережному одновременно с философией империи философию Пути вместо философии посада. И шпиль колокольни Петропавловского собора начал возносить Петербург к «новому небу и новой земле» (Отк. 21,1).
Левобережный центр объединился с первоначальным городским центром на Заячьем и Петербургском островах, где формировался посад вокруг Петропавловской крепости. Волнистая линия философии посада на правобережье оказалась воздета на Крест христианской империи и полностью подчинена ему. Посад перестал быть посадом, а стал имперским центром Петербурга, не меньшим, а даже большим, чем петербургский центр на левобережье. Что неудивительно: ведь идея империи была заложена в величественном месте разлива трёх широких рек Петром уже при закладке города, а затем провозглашена в Троицком соборе на Троицкой площади, напротив Заячьего острова. Конец соединился с началом, альфа – с омегой. И Петропавловские крепость и собор стали олицетворять начало и конец Петербурга в месте, где рождается и возносится к небу на шпиле Петропавловского собора Троица петербургских рек – Большой Невы, Малой Невы и Большой Невки. Три стали Троицей. Но это касается не только трёх главных рек Петербурга, но и трёх основных петербургских пространств – первоначального на Заячьем и Петербургском островах, Василеостровского и левобережного. И Троицу этих городских пространств, три ипостаси северного Рима, соединила Божия Матерь с Казанской иконы, когда-то сопровождавшая Мысль Петра и Петербурга в поисках центра имперской столицы и словно двигавшаяся при этом по воде – ей — петербургских рек.
Гоголь в «Петербургских записках 1836 года», шествуя по петербургской Набережной и созерцая с неё невский свет, обозревает пространства главной невской акватории, на которую выходят упоминаемые им Английская набережная, Адмиралтейский бульвар, Петербургская и Выборгская стороны, Васильевский остров, а также Дворцовая набережная, с которой только так и можно видеть «шпиц петропавловской колокольни», как видит его Гоголь. А поскольку структура места центральной акватории Невы имеет троичный характер, хотя писатель и не говорит об этой троичности, он невольно воспроизводит её в своем повествовании. И получается, что петербургский Свет в «Петербургских записках…» оказывается связан с троичной структурой главной невской акватории. Не рождает ли она вместе с Пушкиным – гением места города – этот неотрывный от Креста Свет?
Имперскому Кресту, вольно или невольно несущему Свет Христов, подчинилась и философия Амстердама на Васильевском острове, ставшем не только окраиной, но и научноучебным центром столицы Российской империи – северного Рима. На Кресты, образованные пересечением бывших Василеостровских прямых каналов, а ныне – линий и трёх проспектов, оказались воздеты волнистые, или змеевидные, линии омывающих Васильевский остров рек – Большой и Малой Невы, а также протекающей через остров Смоленки. Островным же духовным центром, по точному наблюдению И. М. Гревса, упомянутому в первой главе «Казанская икона в первоначальные петербургские времена», стал Крест пересечения Большого проспекта и 6-й линии, в центре которого пребывает Андреевский собор – тот храм, на месте которого в начале XVIII века стояла деревянная церковь, «приютившая» Казанскую икону Божией Матери после того, как она побывала сначала в часовне, потом в полотняной церкви на Большой Посадской, а затем в Троицком соборе на Троицкой площади перед Заячьим островом.
Нева и божественный Промысл, руководивший Петром, создали город.
Его сотворила София – Премудрость Божия, описанная философом Владимиром Лосским как божественная энергия, пронизывающая ипостаси Троицы.
Жан-Батист Александр Леблон прибыл в Петербург в июне 1716 года, будучи приглашённым самим царём на должность второго «генерал-архитектора» Петербурга после умершего в 1714 году Андреаса Шлютера. Генеральный план Леблона, аналогично плану Трезини, предлагал размещение центра города на Васильевском острове. Но при этом вся прямолинейно размеченная территория Петербурга должна была поместиться в геометрически правильном эллипсе в виде города-крепости. Леблоновский план застройки идеального града Петербурга соединял в себе прямоту мысли деятелей эпохи Просвещения, ориентированной на поклонение разуму, и прямоту, свойственную имперской власти и воле. Этот проект, никак не ориентированный на Неву, был отвергнут Петром. После чего архитектор ушёл в мир иной вслед за Шлютером.
Доменико Трезини дослужился в конце жизни до чина «полковника-архитектора» – не «генерала». Первый архитектор Санкт-Петербурга умер в 1734 году, отдав Северной столице 30 лет жизни.
Любопытно сравнить два плана Санкт-Петербурга. «Первый из них – идеальный план Петра – Трезини, составленный Царём и его архитектором в 1716–1717 годах, полных надежды на «Венецию – Амстердам», что вдруг возьмёт так запросто и возникнет здесь, на невских берегах. Второй – почти реальный план Санкт-Петербурга 1725 года, подводящий итог непосредственным Петровым деяниям, «…всё, что закрепилось в будущем Прекрасного града, заставила сделать Нева – Великая река Времени…»[36]
Именно эта река и есть главная линия красоты Петербурга.
Нева сотворила Санкт-Петербург, ибо город стал планироваться и возводиться относительно неё, её линии красоты, соединив кресты своих улиц и проспектов с невской волнистой, или змеевидной, линией.
Вышел из туманов и белых ночей великий город, преодолев тьму и пасмурность геологической впадины Приневской низменности, в которой был построен. Ведь мрак Петербурга при его основании озарила светом спустившаяся на дно города через свою Казанскую икону Божия Матерь. И уже тогда начало восходить «спрятанное солнце» Петербурга.
София-Премудрость «создала себе дом» (Притч. 9,1) – Петербург – вместо того дома, который являл собой Новгород.
Александр Крейцер родился в 1957 году. В 1982 году окончил русское отделение филологического факультета Ленинградского государственного университета. С конца 1980-х годов печатается в научных и художественных изданиях. Имеет около 300 публикаций. Автор книг «Философия Петербурга» и «Слово Петербурга: новое осмысление». Главная тема – история и философия Петербурга. Сотрудник музея Герценовского педагогического университета.