«У всех автоматов разный алгоритм, чтоб быть непредсказуемым. Но принцип один – жадность. Как и игрок, аппарат нацелен сорвать максимальную ставку».
Горское пронесло, не зацепило. Мы всё равно младших забрали, уговорили. Когда фронт отступит, воссоединятся. Неясно, скоро ли. Кстати, краски нашли девочке специальные. Передали лаки, кисти, ещё что-то. Те икону в дар. Я не стал брать. Может, обидел даже, не знаю. Не верю в это, ничего не поделаешь. Помню, ещё маленький был, деда хоронили, священник объяснял замысел Божий. А я стоял и не верил, не верил. Крутилось в голове – не может быть, врут они все.
«Автомат запрограммирован на выигрыш, но обязан завлечь жертву. Всегда даёт выигрыши по минимальным ставкам, всегда опускает по максимальным».
– Спокойствие, – говорит Юра. Кажется, самому себе.
Кто он им, тем людям? Вот является какой-то незнакомец. Собирает их, сам в напряжённом возбуждении, крадёт из-под взора богов войны. Иногда тихо крадучись по темноте без фар, иногда экстремальным ралли по бездорожью. Боги зорко следят за любым движением. Не любят такого. Стараются прихлопнуть на всякий, не разбираясь. Но вот наконец опасности позади. ПВР – какие-то незнакомые заботливые люди, которые, оказывается, ждут, выделяют уголок для существования. Юра стоит ещё какое-то время, скажет пару каких-то неловких слов, помолчит, перекрестит на прощание. И уходит навсегда из жизни. Кто он им? Кто-то неизвестный, необъяснимый, чужой. На машине нарисован силуэт ангела. Хотя и без нимба.
«У человека единственное преимущество перед алгоритмом. Тот скован в своих рамках, а человек может ляпнуть просто так».
Арта кроет волнами. Как гроза. Люди всегда преклонялись перед необъяснимым. Но какая-то система есть. Кажется, будто наверху незримый наблюдатель – оглядывает поле боя, выбирает: «Вот этого прихлопну. А тот замешкался немного, пусть ему повезёт. Там непонятно что – ну накинем немножко, чисто для красоты… А вон там борется кто-то, превозмогает – покарать или вознаградить?»
– Всё ближе кладут. Пора, наверное.
Рация хрипит. Ещё. Юра напряжённо смотрит сквозь неё, сквозь радиоволны и планшет далёкого оператора, через глаз невидимого дрона. Весь там. Тоже над полем битвы. Но пока ничего.
«Алгоритм обязан давать какое-то количество выигрыша, иначе никто не станет играть. Но он может не заметить, что игрок сменился».
Не представляю, как быть дроноводом. Нечеловеческий какой-то вид. Когда сверху смотришь, напоминает муравьиную жизнь. Фигурки маленькие, одинаковые, движения схематичные. Вытянулись в цепь, просеменили, упёрлись, сбились в кучку, переждали, рассредоточились, давай рыть, обустраиваться. Фиксируешь их, как инсектолог, пересчитываешь, отправляешь данные. Опасность с неба – разбежались, затихарились все, будто нет никого. Только миновало, хоп, снова высыпали, трупики отложили, поправили норки. Потом рассредоточатся, оглядятся, попробуют снова продвинуться.
«Смотри, кто как играет. Алгоритм – повелитель игры. Но только внутри её. Он не чувствует, когда за ним наблюдают».
Вон и в нашей резиденции мураши бегают в щель бетона. Вездесущие. Пара месяцев, как пустует, они уже обустроили. Конечно, им тоже не позавидуешь. Только выстроят всё как надо – норки, тоннельчики, комнатки, личиночек заведут, тут является человек, всё перепашет, перевернёт по неведомому замыслу и исчезнет. И снова тишина. Снова затевать стройку. Хотя, может, это всё на разные поколения выпадает, не знаю, сколько они живут.
– Верба… Верба. Посмотри… Ещё. Раз, – чеканит Юра в рацию.
Та тихо шипит бессловесно.
«Когда переходишь на одну линию или снижаешь ставку, автомат начинает демонстрировать на пустых максимальные выигрыши. Будто насмехается. На самом деле завлекает».
Артиллерию называют богом войны. Прилетает с неба, действует неизбирательно – одних прибирает, других минует. Каждый, кто сидит под обстрелом, начинает взывать к судьбе. По сути, молиться. Казалось бы, алгоритм понятен – обрабатывают не точки, а сектора с гарантированной вероятностью поражения. После нескольких залпов смена точки, чтобы не быть пойманным. Но логика объясняет не всё. Может упасть к тебе, а может в другое место. Молимся именно об этом.
«Алгоритм просекает, когда его раскусили, и уходит в защиту».
– Скоро темнеть начнёт, – шепчет под нос Юра. Не двигается с места.
Спохватываюсь, разжимаю пальцы. Надо же, задумался, чуть ладони не проткнул. Надо бы ногти постричь. Детей жалко. Не отдала детей, блин.
Вот к людям подходит смерть. Не тайком, не по охотке, а вот так, с фанфарами, фейерверками. Уже не отмахнёшься, видно издалека – самое большое событие жизни грядёт. Обычно только тут люди понимают вдруг, что бывает и что-то необратимое, окончательное. Сами как дети. Думали, что вечные. Начинают суетить, как общажные тараканы на нагреваемом чайнике, – охают, бегают, хватаются за всё. Куда бежать?
«Нельзя спешить. Автомат фиксирует, если биомоторика игрока становится быстрее».
В детстве, помню, учили, когда землетрясение и свет гаснет, нужно найти ближайшего рядом, сразу взять за руку и так вместе выходить. Бывало, электричество отключалось, сразу хватались, но я, слава Богу, ощутимых землетрясений не застал. Сейчас уже не вспомню – находилась чья-то рука рядом или нет. Это было давно. В прошлой жизни. В другой стране. В этой же самой стране, но другой.
«Каждое следующее действие алгоритма непредсказуемо. Но все результаты всегда находятся строго в одной области значений. В математике это называется аттрактор. Природа действует также – лепит во все стороны, нет идентичных листиков или снежинок, но в итоге…»
Уже вчера понятно было – начинается. Всегда одно и то же. Только обстоятельства разные. «Чего ж сидели до последнего?» – «Да вот, думали как-то пронесёт». И детей не отдала. Вот же. Упрямые. Самые упрямые здесь и собрались. Селяне эти, и Юра, и те, кто в рации говорит, и противник. Непонятно, кто победит. Но главная сторона – этот самый бог войны. Он же – закон больших чисел. Им будет взято строго по алгоритму. Уже примерно понятно сколько. Но неизвестно – кого именно.
Темнеет. Детей жалко. Вот бы хоть какой знак.
«Не нужно пытаться победить автомат. Нужно лишь взять выигрыш, предусмотренный его системой».
– Ну? – поднимает глаза Юра. Оценивающе оглядывает нас. – Хэ! – крякает он, с размаху бьёт ладонями по коленям, поднимается с кривой улыбкой.
Ишь, чёрт. Опять придумал, как обхитрить.
– Пора, – говорит Юра.
У дома, где живёт плотник
– А у вас там плотника, случайно, нет?
Старик, указываемый в наших списках как «дядя Ваня», тяжело опускается на массивный табурет. Неряшливая просторная кухня сельской хаты, скрипучие полы, провислые дверцы древней мебели, когда-то белый тюль мутного окна. В примечаниях стоит запись «Купить по дороге батон хлеба», в возрасте восемьдесят пять тяжело ходить в магазин. Два ароматных батона лежат на цветастой клеёнке стола, душевнобольная дочь притихла, сидит в стороне, нервно навострила уши. Она ослепла год назад от разрыва снаряда, прилетевшего в огород. Ей шестьдесят, суха и крепка, постаревшая копия Маугли, незрячая и пугливая, готовая выть и снова вцепиться напряжёнными руками в свитер отца. У «дяди Вани» ещё две дочери в Днепропетровске, говорит, хотели бы, но не могут приехать. Им под шестьдесят. И другая реальность из телевизора.
– У нас нет. Вроде в Константиновке есть. Не в этой, что рядом, а в другой, – отвечает Ольга, примостившись с листком на облупленную кирпичную печь. – Нам там адрес так указали: «У дома, где живёт плотник». Сегодня там будем. Заодно спросим. А что у вас? – Ольга крупными буквами пишет старику памятку, что и когда принимать.
– С крышей совсем беда, – кряхтит «дядя Ваня» и слезливыми старческими глазами смотрит на несчастную дочь. – Устал уже жить.
«Фенибут 250 – 1 таб. в день; бисакодил 5–2 таб. на ночь 5 дн., далее 1 таб. на ночь; мазь – офломелид 1 р. в день под марлю».
«Призвал двенадцать начал посылать их по два». Ольга зачитывает вслух чью-то надпись на потолке нашей газельки. Рядом, разными почерками, самые важные телефоны и схемы проезда, ведь связи всё равно нет.
– Не знаешь, к чему это написано? – поворачивает взгляд. – Как про нас прям.
Ольга – красивая интеллигентная женщина за сорок, аккуратная и чёткая, – приехала сюда год назад на время отпуска. В её привычке общаться с окружающими с приветливой заботой, как с пациентами или детьми. Но в черноглазой улыбке порой мелькает такая грусть, что нутро пробирает холод. Узнав количество нуждающихся, Ольга проработала два месяца. Вернувшись к себе во Владимир, как-то подстроила личные дела и приезжает с тех пор ежемесячно примерно на неделю с уже готовыми наборами медикаментов. Многие больные стали постоянными подопечными, едем по проработанному списку. К тем, кто не имеет возможности получать заботу от государства. Туда, где государства нет.
– Простите, как на Константиновку ехать? – притормаживаю возле мужиков, ковыряющих что-то на придорожной площадке. Мотоколяска, остов жигуля, несколько агрегатов на земле. Что-то конструируют из доступных запчастей.
– На Михайловку, а там на развилке направо. Чи какую Константиновку треба?
Оказывается, есть большая и две малые, а ещё возле Михайловки и возле Васильевки.
– Не знаю. В одной мы уже были, но это сзади. Нам в ту, где плотник живёт.
– А где живёт плотник?
– В Константиновке.
– А в которой?
Разбомбленный сельский дом, как и все вокруг. На половине строения – латаная крыша, покачивается занавеска в проёме двери.
– Тут с онкологическим прошлым, – тихо поясняет мне Ольга. – Надо аккуратно, похоже, началось метастазирование. Тук-тук, есть кто?
Осторожный взгляд, сухие, чуть трясущиеся руки старушки.
– Ой, не ожидала вас. Прибралась бы.