Александра извинительно покачивает пластиковым стаканом в руке, чуть улыбнувшись соседнему столику. Ребята с энтузиазмом что-то говорят в ответ. Все вокруг, кроме нас и девушки за стойкой, в камуфляже. Цедят кофе или топчутся у входа, оттягивая момент возвращения в свой суровый быт, снова и снова заказывая горячий стаканчик. Кофе здесь, конечно, дрянь. Но солдату и это праздник. «Знаешь, – поворачивается Александра, – так много всего за последнее время случилось. И страшного, и трогательного. Оказывается, в мире столько хорошего, раньше не замечала. Маленькие радости. Вот ребёнок засмеялся – как же хорошо! Куртку тёплую добыла. Вкусненькое что-то. Игрушку. Кастрюлю. Настенные часы. Всё стало таким важным! Кто-то помог. Просто улыбнулся, пошутил. Чудо же! Или подарил цветок…»
В Счастье единственный цветочный ларёк на немалую территорию между Северодонецком и Луганском. Наверное, так и должно быть, это оправданно и символично. Помню, как спешил из своих далей, торговля в этих краях коротка, максимум до темноты. Ехал, потом бежал, искал, запыхался. Когда издали увидел витрину, аж пронзило от неожиданности. Венки. Сплошь венки. Ё-моё, здесь же своя специфика! Но нашёл в себе смелость войти. По центру стояло ведро с красными розами. Вот что значит везёт! Роза универсальна. Счастью, видимо, присуща практичность.
Девушка за стойкой придирчиво оценивает Александру, вернее, Сашу. Тайком бросает взгляды так и сяк, прислушивается. Забавно. Мне кажется, у казачьей дочери нет конкуренции. Солдаты снаружи не спешат разъезжаться, кучкуются, вновь курят и вновь заходят за кофе. Но местным трудно быть счастливыми без оглядки на других. Мне кажется это неправильным, хотя, может, просто не понимаю настоящего счастья. Здесь принято сравнивать своё положение с окружающими. Страдают по этому поводу. Более тяжёлые варианты встречаются тем чаще, чем певучей язык у носителя: счастье в том, чтоб у соседа было хуже. В этом плане город Счастье очень выигрывает. Вокруг нет воды, электричества, газа, тепла или чего-либо из этого. В некоторых пунктах нет даже и людей. А без людей вообще тоска. Сравнить не с кем, не жизнь.
Саше повезло – вокруг неё немало людей. Многие, конечно, тайком негодуют: явилась откуда ни возьмись и всё у неё получается. То одно ей дарят, то другое. Думаю, окружающие закрыли бы глаза на новый котёл или новогодние наборы для детей, но недавно предприниматели из Уфы передали через нас отличные женские куртки для педагогов и матерей народной школы. Люди оставили всё в сгоревших квартирах, почему бы не порадовать именно их? Но здесь такого не прощают. Почему им, а не нам? Счастье каждый видит по-разному. Сашу стали травить. То кто-то словцо скажет, то сплетню пустят. Вроде выглядит смешным, но дело дошло до доносов. Она отмахивается: мол, несчастные люди, жалеть их только. Но даже на анонимки госорганы обязаны «прореагировать».
Чиновники относятся к новой школе настороженно, если не сказать, враждебно. На бумаге такой школы не существует, приказа сверху нет. Значит, и вас нет, на вас ничего не положено. Помню болезненную мимику, когда приходилось что-то просить за Сашу в кабинетах. На государевых лицах прям читалось страдание: «Ох, хоспади, теперь и этих на нас наслала, хто это ваще такие, не дай бог будут каркать про нас что-то в своих пабликах». Местные чиновники больше всего боятся двух вещей: ответственности и огласки. Причём огласки любой – за негативную начальник вынесет, а за позитивную обидится. С ответственностью тоже смешно – и на Большой земле бюрократия буксует, здесь «как бы не было чего» возведено в культ. Всё, что вне указания сверху, запретить. Бывает, узнаёшь потребность, приезжаешь в школу, детский дом или центр развития, даришь запрашиваемые вещи – музыкальный инструмент, ксерокс или наборы для конкретного творчества, плюсом, конечно, одежду и сладости. Вроде замечательно, но спустя время тихо просят больше не приезжать, «потому что ругаются». Какой-нибудь руководитель впадает в истерику – как так, по бумагам у нас всё хорошо, а тут какие-то ребята снимают на видео, какие мы несчастные.
Обращаясь с любой инициативой к любому чиновнику, слышишь в ответ: мол, дело, конечно, хорошее, но я разрешения дать не могу, нужно, чтобы начальник благословил. «Ну вы же понимаете, такое время непростое», – говорят они. Не понимаю. Иду к начальнику, но та же проблема – и над ним есть начальник, без разрешения которого запрещено всё. Но начальник есть и над тем.
Есть способ пресечь эту порочную бесконечность. Саша заявила прямо в камеру Первого канала, что школе не дают официального статуса, бьёмся уже год. Это прозвучало с экрана ТВ. Ох и визгу было в кабинетах! Сразу оформили статус, зарплаты коллективу и прочее. Но, как говорится, вообще-то это самое, как бы…
Счастье штурмовали по старинке – грубой силой, в лоб. План Б не сильно отличался от первичного. Чтоб подавить сопротивление, подтянули артиллерию. Городу досталось. Тогда было ещё неясно, какого уровня ожесточения достигнет война. Счастье приняло на себя первый удар. Летели ракеты, взметалось на высоком берегу пламя, противник укрыл свою арту за пятиэтажки, хрустел и рушился бетон, свистели мины, поливала свинцом стрелковка. «Кто не спрятался, я не виноват». Местные ждали русских, почти никто не уехал. При Украине их кошмарил батальон «Торнадо», царил такой беспредел, что даже для бандер оказалось перебором, батальон расформировали, влепили сроки. Но и освобождение произошло с такой яростью, что люди, ожидавшие его, были в шоке от результатов.
В общем, после многих жертв Счастье оказалось весьма потрёпанным. Наверное, так всегда и бывает.
«Ну так шо?» – говорит Саша и широко поворачивается на стуле, вглядываясь в сторону блокпоста. Навряд ли успеем по рабочему времени. Не сегодня.
Что интересно, если в навигатор забиваешь «Счастье», он сам городок показывает, а пути к нему выдаёт кружные, где и переправ нет, все пути перечёркнуты в конце крестиком. Типа не добраться вообще. Как понял, ориентирует на несуществующие ныне переходы линии разграничения. Но вот дорога – шоссе прямое, как стрела, езжай себе. Короче, к Счастью лучше без навигатора. Нет к нему путей. Наверное, Счастье и есть путь.
Несмотря на немецкую фамилию, Саша мягко шокает и гэкает, удлиняет окончания, как все местные. Из-за этого собеседник кажется бесхитростным и простодушным. Я не раз попадался на эту обманчивую иллюзию. Сейчас Саша рассказывает о последних своих делах по школе, «крайних», как здесь говорят. Вроде всё успешно. «Жалко, я не пробивная», – подытоживает она. Ну-ну. Конечно.
– Кстати, забыла сказать, меня уволили, – говорит Саша.
Первое, что я делаю в таких ситуациях, – морщусь и чешу бровь. Сейчас этого явно мало, ничего не придумал, повторил дважды. В принципе, уволить её мечтали давно. Квакание раздавалось все эти полтора года. Формальная причина – отсутствие педагогического образования. Но ведь она уже и не ведёт уроки. Исключительно директор, управленец. Тем не менее зависть непобедима, а внесистемность наказуема.
– И всё равно продолжаешь?
– Как по-другому? – отвечает она.
Не знаю, что и сказать. Она делает жест рукой: мол, что ж, убиваться теперь, что ли. В конце концов, вокруг люди, надо смириться.
Саша, а на самом деле даже Шура, очень юна, когда улыбается. Не попадём сегодня в Счастье. Хоть и побитый городок, но что-то в нём есть. Какое-то своё обаяние. А недостатки есть у всего. У всех. Вот Шура, например, курит. А я женат.
Она встаёт, направляется к своему тёртому «опелю». Дороги перекрыты. Стоять на месте не в её характере. Водружает себя на водительское, хлопает дверью, поправляет причёску, глядя в обзорное, потом откидывает какие-то папки с переднего и смотрит на меня. Остаюсь сидеть. Счастье не ведает будущего.
Разговор у вершины холма
У азиатов существовала забава помещать младенца в ящик. Тело росло и деформировалось, получался квадратный человечек. У Гюго в романе «Человек, который смеётся» описано похожее – торговцы уродами покупали детей, искажали их операциями или помещением в форму, потом продавали на потеху. Но человек – это не только тело. «Если Гуинплен смеётся, это означает он плачет», – в те дни я как раз читал Гюго.
Люди часто дарят то, что пора выбросить. Пусть их совесть будет спокойна. Они мудаки. Но в целом мир более гармоничен, когда в нём больше людей с упокоенной совестью. Я пребывал в благодушном настроении, почитывая в отсутствие интернета потрёпанные издания полувековой давности, присланные в качестве гуманитарки. Покончив с соцреализмом, взялся за историческую беллетристику, совершив побег от действительности в вымышленные миры, где поступь истории разумна, деяния героев имеют смысл, а справедливость дожидается своего часа.
Отработав в Лисичанске, вновь завернул на юг, к Матросской, – одноэтажному кварталу на холме с прекрасным видом на реку и убогому внутри. Грунтовые улочки, частные домики скромно-дачного или показательно-зажиточного вида. Мирно и тихо. Несмотря на высокое расположение, район не пострадал. Это внушало надежду.
Дело обычное – поступила просьба найти человека, узнать, как жив-здоров, наладить связь. Но с ходу найти искомого не получилось, слишком путаными оказались адреса. Обозначения отсутствовали, за два десятка лет переименований всё перемешалось, сложились другие ориентиры. Мы уже приезжали сюда недавно, потратили много времени, кажется, были у каждого дома, расспросили каждого встреченного – безрезультатно.
Просивший помощи указал эстонский номер телефона. Ничего удивительного. Люди всего мира смотрят новости, ужасаются, вспоминая о близких, живущих среди этих событий, желают помочь. Мы не разделяем добро на «для своих» и «чужих», иначе грош ему цена. Но и в творении добра есть изъян – каждый делает это для себя. Комплексы, травмы, причастность, самоуважение. Много эгоистичных причин, дарующих себялюбие. И так сказать, «пока небо и земля не прейдут, не изменится от этого закона ни единая йота». Если б было иначе, добро считалось бы нормой.