онять. А может, нас вообще не примут, госпиталь для военных, а гражданским куда-то не сюда. Тогда надолго с ней встряну. Надо, чтоб замолвил слово кто-нибудь. Есть тип один, вроде завхоза или администратора, но сам в глаза его не видел, другие что-то о нём говорили. Позывной странный – «Орхидея» или «Бабочка», что-то в этом роде, не могу вспомнить. Вот и госпиталь. Примерно прикинул, с ходу крутанул в объезд, точно – вон часовые, невдалеке остовы сгоревших «скорых». Тормозят. Гражданские? К кому, мол, откуда. Позывной «Колибри», говорю, все в курсе. Они только рацию к губам поднесли, я тронул, не ждал. И она так с благодарностью на меня посмотрела. Повернулась, смотрит, будто только сейчас заметила, что рядом человек, тачка на ухабах раскачивается, а она меня рассматривает. Так и сидела, когда к крыльцу подогнал и из машины выскочил. Бойцы рядом спохватились за носилками, я багажник открыл, из здания уже выскочил этот Колибри, а может, и кто-то другой, доктор, в общем. Тишина нездоровая. Никто не бегает, все стоят, молчат. Дверь хлопнула, это она из машины вышла, четыре шага глухо процокали, встала со всеми. Смотрим все в багажник, и мысли такие глупые, что вот надо же, как вывернулось человеческое тело. Вообще мертвецы здесь всё время в неестественных позах, часто замечал. Может, мышцы отпускают натяжение и тело гуттаперчевое становится, не знаю, живым так не изогнёшься.
Это, получается, в миру мы ложимся умирать – ровно всё, чинно, без спешки, неплохо получается. А тут – как застанет. Всё в жалких позах каких-то. На бегу, бывает, или сжавшись в комочек, или в немыслимом кульбите. А у этого и тела не видно, всё навыворот и залито. Ничего уже не пульсировало. Наконец кто-то спросил негромко: «Куда это ваще теперь?» Колибри махнул рукой в сторону, закурил, взял её за локоть, отвёл, там стал записывать что-то. Я не слышал, помогал выгружать. Мешки у этих неплохие, крепкие, дерматиновые, даже если полный фарш, не вывалится, всё будет на месте. У нас там из плотного полиэтилена, бывает, рвутся края, когда пальцами тянешь. Зато наших мешков много можно взять, места не занимают. Ну, это не знаю, что лучше. В общем, прямо с моей курткой и погрузили. Я в машину сел, ехать или нет, думаю. Помог чем мог, больше не нужен. Сам стою, не завожусь. А в голове какая-то чушь. Просто устал видеть некрасивых людей. Несчастные некрасивы. Тем более женщины. И вот это утомляет, выматывает. Как нехватка солнца, что ли. К чертям бы всё. Вот, села. Не знаю, подкатил бы к ней, если в иных обстоятельствах? Ничего не могу сказать, красива ли. Непонятно. Другое что-то. Спросил, куда дальше. Она махнула рукой, тронулись. Поехали. Вечерело вокруг, каждый думал о своём, и тут она свою ладонь на мою положила. Ничего не сказала. Я переключал скорости, ощущал её пальцы, прижатые к моим, рулил вперёд. Мысли не собирались в кучу. Так и ехали до её дома. В квартиру поднялись, она за руку держала, спокойно, уверенно. Многоэтажка, как обычно. Электричества нет, фонарик в прихожей на полочке. Обуви ничьей, кроме её. Скинули верхнее, показала пройти в комнату, там кровать только и мебель какая-то. Слышал, рюмка звякнула. Принесла самогона и мне. Не стал. Подумал, наши ищут уже, наверное. Связи один фиг нет, не побеспокоит никто. Самое лучшее – лечь и закрыть глаза. Слышал, как гремела на кухне, газ включала, с духовкой возилась. Может, отравиться захотела или взорвать всё к херам? Побоялся мешать. Как можно мешать в такой момент? Пусть делает, что считает нужным. Просто доверился. Осточертело всё. Потом пришла, легла рядом. Свернулась, спину под меня подоткнула. Я одеяло потянул, накрыл обоих, обнял, вроде теплее стало. Так и лежали. Не приставал совсем. Наоборот, боялся, чтоб не начался отчаянный разврат. Ну как бывает по пьяни. Мало ли, захочется ей отблагодарить или почувствовать себя не одинокой. Не знаю ведь, что у неё в голове. А я теперь не могу, чтоб деваха рот открывала, когда это самое. Вишь, после того, как видел их тела, когда заходишь в квадрат. Взрослые, юные. В подвалах, квартирах. Рты открыты. А крика нет. Развидеть бы всё. Когда это кончится, боюсь, долго догонять будет.
Странно, ведь если всё пройдёт, наверное, и медальку дадут. За что, спрашивается. Ведь просто зритель, обслуга, никакой не герой. Таких много, как я. Не бойцы даже. Винтики. Вот и медалька предусмотрена, чтоб молчать. Чтоб хотелось лгать, как геройствовал. Школьников соберут, а я отмахнусь, да ладно, дети, нечего тут рассказывать. Действительно, нечего. А захочешь рассказать что угодно, то всё равно ведь не объяснишь. Так, оказывается, с любыми словами. Вот, например, кот. Можно сказать, что это шерстистая плутоватая тварь с хвостом и ушами, но настоящий кот – это то, что урчит. Не думал об этом раньше, а тут подобрали одного. Ходит теперь по располаге, как у себя. Кто ощущал, поймёт, кто не видел, тому не объяснишь, бесполезно. А что такое страх? Так во всём. В общем, я лежал и не шевелился, такие мысли в голову лезли. Она затихла совсем. Согрелась вроде. Дрожь ушла. Понял, духовку зажгла для обогрева. Так местные делают, если газ есть. Кирпич кладут, чтоб накалялся. Надо потом пойти, газ выключить, кислород сжигается. Так и лежали. А дальше ничего не было. Засыпал ненадолго, включался, снова глядел в темноту. Может, это сон такой был. Идти некуда, комендантский час. Наедине со своими мыслями. Редко такое бывает. Обычно заботы какие-нибудь, планы. А тут просто лежал. Сейчас, когда думаю об этой ночи, кажется, ощущал покой. Только ещё тревога какая-то и хрупкость. А всё вместе будто даже что-то хорошее. Странно всё. Теперь себя боюсь спросить. Точно знаю, нет никого ближе. Какие-то прорези-пазы на мне нанесены, и кого ни ищи, тетрис не сложится. Хотя б один человек на планете должен быть, с кем не надо слов. Лежал, боялся потревожить.
Перед рассветом собрался, ушёл. Она спала. Конечно, думаю теперь. Может, эта вся история не за прошлое, а про завтра. Сложится, не сложится, какая разница? Всё равно не отвертишься уже. Всё уже случилось. Неотвратимо потому что. Я же знаю, вижу – кто не при делах, тому и прилетает. Только вот хочется спросить: почему так резко с судьбой происходит, шлёп, и всё? Бестолково как-то. Рулетка, где даже барабан не крутишь. Но и спросить не у кого. Только поднять голову да крикнуть: эй?!
Трель жаворонка
Это случилось весной. ПВД у нас был в бывшей насосной станции на пересохшем канале. Вокруг всё в воронках, прям лунный пейзаж, и сама водокачка покоцана сильно, но советский бетон держал крепко, все целы-здоровы, не пробьёшь. Рядом, насколько хватает взгляда, только поля и выгоревшие посадки – укрыться особо негде. Поэтому станция наша была для округи единственным островком жизни, ковчегом спасения. Все тропки на ней сходились, все на неё опирались при накатах и откатах, отсюда выходили, здесь укрывались. Штурмовые группы, эвакуация, разведка. Считалась материнской базой, или «маткой», все операции отсюда начинались. Пока дядя Женя из Бахмута не ушёл, была наша, сейчас противнику отдали. Жалко, конечно.
Заскакивали и дроноводы. Отработают – и к нам. За ними настоящая охота идёт, им постоянно приходится ховаться. А у нас прям курорт – стены толстые, начальства нет, поживиться всегда есть чем. Хоть армейская халяльная тушёнка, руку на сердце, очень неплоха, но за несколько месяцев воротить начинает. А тут и домашняя купорка всегда найдётся и, бывало, лучок-петрушка свежие, прям у бойниц выращивали. Сало минимум двух видов. Гости едят, хвалят, а наш Рюша им: «Я вас умоляю! У доброй мамки завсегда и конфетка припасена!» И варенье какое-нибудь – с айвы, вишнёвое или фирменное от своей хозяйки – кизиловое. Неплохо жили.
Крыли, конечно, нас часто и злобно, но, говорю, сильно не брало, максимум контузии. Забьёмся, бывало, в самый дальний тоннель, сидим в темноте, сбитые в кучу, как личинки. Снаружи бушует, шарахает. Отшумело – выползаем, кряхтя, на свет божий, продираясь сквозь обваленные стены, ошарашенные, непонимающие. И вот свет, воздух. Жизнь! Есть что вспомнить.
Был среди блашников-дроноводов такой Сева – невысокий, сбитый внимательный паренёк, явно из домашних геймеров, только на войне и повзрослевший. Однажды слышу, ребята над ним подтрунивают: «Сева, чё там? Не объявился твой хохол?» А тот только отмахивается беззлобно: «Идите на хер, надоели уже». Оказывается, уже пару месяцев, как списывается в телеге с коллегой с той стороны. Украинцы частенько в наших чатах висят, а мы в их стараемся поглядывать. Полезно знать, какие проблемы у парней на противоположной стороне, чем живут и что думают. Иногда приятно и срач устроить, навести шума. В общем, все терпимы к такому соседству. Тем более когда двухсотых забрать или попросить Пасху не портить, проще напрямую договориться.
Так вот, Сева зарубился как-то в чате с вражеским дроноводом – кто кого первее загасит. Они же друг для друга главная цель. Вычисляют конкурента, какие-то триангуляции проводят, спектроанализ. Целая наука. А тут на одном участке работают – прямая опасность, вот и решили пиписьками помериться, кто круче. Давно уже битва у них, в личной переписке «сверяют часы», провоцируют. И вот Сева наш ходит как потерянный. Народ посмеивается. Оказывается, соперник давно не пишет, долгое время не в сети. Сева места себе не находит, на шутки огрызается. Переживает, что с тем случилось что-то.
Было, парни заспорили, как лучше обнулиться. Кто-то говорит, самое лучшее – гранату на шею, к артерии, сразу в отключке. Стреляться ведь неудобно, пистолетов нет. Другой отвечает: мол, неправильно – так морду разворотит. Как родным хоронить? Надо, чтоб лицо было. Вот некоторые гранату суют под ворот броника.
Рюша наш, возрастной уже боец, повоевавший, сивоволосый и остролицый, как все луганские, был любителем каждый разговор забирать. Только и слышны его протяжные «Да ты шо…» и «Я тя умоляю». Вот Рюша и здесь встревает: «Я вас умоляю… Лучше под бороду пулю. Рожу не портит, отходишь моментом. Люкс прям. Только надо в каске, шоб не разлетелось». Ему говорят – калашом неудобно. А он: «Да ты шо… Возьми да примерь. Левой ствол в мякотку упри. Правой на курок. Очень удобно». Спрашиваем, примерялся уже, што ль? А он: «Тю-ю… Оно мне надо? Мне жинка сказала – прибьёт, если на себя руки наложу». Смеёмся: мол, как же она тебя, если ты уже всё? Он: «Я тя умоляю! Эта достанет. Так и сказала, если руки наложишь…» – «А если в штаны наложишь, тоже убьёт?» – спрашиваем. «То не. Отстирает. Она у меня понимащая», – говорит.