Сева, хоть и молча рядом ходил, видно, прислушивался. Известно ведь, им лучше в плен не попадать. Обычного бойца, может, и пожалеют, если уговорились, что сдаётся и покорно себя ведёт. Дроноводу такое не светит. Всю ярость на него выместят. Ведь обычно недосягаем, воюет не на равных, и вдруг – бац, попался лицом к лицу. Не любит их пехота. Оно и понятно, блашник – жестокая очень профессия. Людей с неба выцеливаешь, уничтожаешь, как в компьютерной игре, персонажи маленькие и беззащитные, как букашки, однако всё по-настоящему, видна агония. На отходе или эвакуации штурмовая пехота обычно отпускает, а блашники добивают всех. Они и сами шалеют от такого нечеловеческого занятия, вводят себе правила, например не атакуют при определённых ситуациях или, если боеприпас не сработал, второй раз не бросают, чтоб не гневить Всевышнего. И суеверия у них свои. В общем, Сева радары навострил, но до поры в дискуссии не участвовал.
«А почему приходится себя обнулять?» – вдруг спрашивает. Видать, понял, что ему важно в этом вопросе иметь ясность.
Парни стали трепаться, в каких случаях правильно, а в каких западло. Бывают ведь разные ситуации. Иногда малодушие. Или стресс, нервяк, ломается человек. Бывает, не хочет терпеть боль или жить без яиц, если так раненый. Иногда геройство. Например, братву не выдать, ведь нос пассатижами выкрутят, всё расскажешь. Часто это мужская гордость – не дать противнику тебя победить, не проиграть. Тут же честь офицера. Всякое бывает.
– Если иначе капец, тогда никак больше, – говорит Рюша.
Точнее не скажешь. Есть вещи дороже жизни. Бывает, судьба кому-то поворачивает так, что жить дальше невыносимо, но надо. Ради парней, семьи или ради дела. Но иногда наоборот, сохранив жизнь, потеряешь большое и важное. Тогда самострел – взрослое решение, зачёт и уважуха такому.
– А что важнее жизни? – спрашивает Сева.
– Много шо важнее жизни. Маленький ты ещё для взрослых разговоров. Умереть легко. Жить трудно, – сердится Рюша. – Сначала сделай, потом можешь умирать.
В то время как раз весна раздалась. Хотя на километры вокруг выжжено всё, а чувствуется, пахнет землёй и воздух такой, хоть пальцами трогай. У луганских вообще по весне всегда обострение, радиоэфир забивают. Они и в обычное время любят за жизнь по общей связи тереть, доложив по делу, начинают уточнять у далёких собеседников, «хто ваще» да с какой станицы, кого знает, чья родня. Потом разговор неизбежно переходит на житейские «шо хде почём» и «хто хде шо брал». Не забывают аккуратно спросить и как дела у сисястых знакомок.
Но весной их накрывает другое. Тоска по земле. В эфире только и слышно: «Я тя умоляю! Черешню-та, как и шпанку, парно сажать надо! Хде вас таких берут, твердожопых…» Рюша наш больше всех в таких обсуждениях участие берёт. Бывает, и противник влезает в обсуждение: «Эй, пидоры, хорош мриять, всё равно скоро в нашей земле удобрением будете!» Наши им: «Ты на нашу землю не замай, хохол! Когда сдаваться будешь?» Те в ответ: «Русские не сдаются! А вы скоро сдохнете, орки!» Оттуда же не преминут и добавить: «Орки, блять, дикари! Вы у себя на болотах и не знаете, что бывают самоплодные!» Тут Рюша: «Та ты шо? Я тя умоляю! Поди, у тебя жинка одна в Польше, а уже на сносях? У культурных растений так не получается, здеся пара нужна». Те нам: «Ну всё, пизда вам, ловите стодвадцаточку!» Бывает, и шмальнут по досаде. Короче, такие дебаты по всем частотам. Тут вмешивается командование, требует прекратить засирать эфир. «И вообще, блять, – гундосит в рацию комбат, – можно и по одной, просто веточку от другого сорта привить». С комбатом спорить чревато, все затихают ненадолго. Рюша в такое время ходит озабоченный. Достанет телефон с нагрудного – посмотрит, связи нет, суёт обратно. «Та опять ей огород без меня копать. И связи нема. Небось сердится», – поясняет он.
Одно спасение, когда блашники гостят – мало-мальский интернет всегда есть. Может, у них прошивка специальная или в них самих антенны встроены, не знаю. Наверное, такая порода из будущего, которая носит в себе интернет-пространство, без него не функционирует. Однако сами они стараются ограничить коммуникации – большой интернет-трафик как-то идентифицируется и является значимой целью, указывает на дроноводов или временный командный пункт. Обнаружат, начнут крыть тяжёлым. Может, под бетоном и уцелеют все, но приятного мало, да и откапываться придётся.
И тут Севе сообщение пришло. Сначала нормально, напрягся только, но потом заволновался, стал в ответ строчить. Подрумянился даже, на месте не сидит, бормочет что-то: «Нет, нет. Не может быть». На вопросы не отвечает, отбрыкивается только. Пацаны подшучивали сначала, потом махнули рукой, порекомендовали быть осторожнее, чтоб себя не палил. «Да-да. Сейчас. Конечно», – шептал Сева. Сеанс закончился, Сева сидел, уставившись в стену.
– Что это у вас? Где-то модем работает? – вдруг очнулся он.
– Нет ничего такого, – говорим.
– Вон, где-то наверху булькает, прогружается. Слышно ведь. – Сева указал наверх.
Вроде там ничего не было.
– Просто птички летают, – пояснил Рюша.
– Птички? – напрягся Сева.
Явно подумал, что речь про дроны.
– Сева! Ну ты шо, блять! – прогремел Рюша. – Это же просто жаворонок!
– Какой жаворонок?
– Такой вот, настоящий, с крыльями, – изобразил Рюша. – Маленькая такая птичка. Летает хде-то снаружи. Весна пришла, Сева!
Поржали над этой шуткой всей базой. Вот что значит мозги перепрошитые. А Сева так и остался в анабиозе. Какие-то мысли давили, долго ещё молчал. Рюша повздыхал, хотел как-то растормошить парня, но в конце концов плюнул и завалился на боковую.
Утром Севу не обнаружили. Пропал при оружии, как-то тихо просочился. Бросились искать ответы – записку какую-нибудь или просто телефон его, ничего не нашли. Будто и не было человека, всё своё Сева забрал. Рюша ничего не искал. «Развели парня, – сокрушался. – На чувствах… Подло…»
Кто-то предположил, что Сева вышел один на один махануться. А может, наоборот, соперника-товарища на нашу сторону увести, переживал же за него. Или другое – понял, что запеленговали, и решил «матку» не подставлять? Другие справедливо говорят, что соперник долгое время без связи был – по-любому дохлый, спустя время укропы обнаружили переписку и от его имени Севу выманили на засаду. Кто-то сказал, что соперник вообще небось бабой оказался, вот Севу и накрыло. С другой стороны, имея переписку, можно воспользоваться доверием – не только бабой, а хоть мамой родной представятся, поверишь, побежишь. Короче, хз. Но факт: парень совершил поступок, поставил на кон жизнь. Бывает же такое, стоишь на перепутье – налево пойти, направо или прямо? И понимаешь, что альтернатив нет. Вот и Сева… Познал он, в общем.
Вот рассказываю, а тяжело обо всех в прошедшем времени говорить. Но что было, то было. Хорошо, хоть вообще было. Иногда думаю над загадкой Севы – чем дальше, тем больше невероятных версий. Явно хотел спасти. Но кого? Нас, друга, женщину или самого себя?
Помню только Рюшины слова: «Знаете, какая самая влиятельная организация в мире? Круче ЦРУ, Моссада и ФСБ? Пизда. Всё, что есть в мире, из неё исходит, от неё же бежит, но и к ней стремится, ради неё всё делает. А что ради себя – всё равно для неё. Из-за неё всё гибнет и ею накрывается. Пизда, братцы».
Долго я потом себе места не находил.
А ведь какая была весна! Вылез я из «матки» подышать, стою, хоть и ни фига живого вокруг, а чувствую – вот она! Идёт! И слышно – точно, жаворонок.
Однажды в Вегасе
А всё понял я вот как. Обычный день был. И вдруг во дворе стенка обвалилась. Я, конечно, не видел, не слышал, в палате лежал, бездельничал, просто сказал кто-то – смотри-ка, там стена упала, сейчас завхозу ректальные процедуры назначат. Мы к окну, смотрим: да, часть кирпичной ограды рухнула, ничего особенного, в целом стоит, просто один участок упал. Народ собрался, маленькое развлечение всё-таки, курят, обсуждают, кто-то бегает нервно, может, завхоз как раз. Я тоже взял сигареты, пошёл с людьми постоять, с медсёстрами парой шуток перекинуться. Меня вообще и выписывать можно, вполне двигаюсь, уже и не болит почти, просто ощущается, но док говорит, компрессионная травма – опасная штука, могут быть неоднозначные последствия, если не долечить. Хожу в корсете и с шиной, таким большим воротником под подбородок, почти испанский граф с картин Эль Греко. В общем, постоял с людьми, воздухом подышал. Обсудили – хрен знает, почему именно здесь обвалилась, а вокруг стоит, может, где-то вода точит или корни толкают, но завхоз сказал: нет, просто от ветхости, это муравьи потихоньку кладку разобрали, какое-то у них тут место особенное, нужно просто сложить заново и соседние участки замазать цементом, ещё на сто лет хватит. Потом, наверное, опять упадёт, муравьи в переговоры не вступают, но что будет через сто лет, ему глубоко по барабану. Тут как раз женщины пошутили, что выгляжу как эмблема покрышек, имели в виду Мишлен, я на то и рассчитывал, ляпнул, что хорошая резина никогда не подведёт, и на мне остались места, которые без поддержки функционируют. Но те говорят: пока тут найдёшь, ещё и не то окажется, даже возиться неохота. Ну я отвечаю: назначьте парламентёра на перевязку, только помоложе, а то всё старушки какие-то. Похихикали, ещё пару острот прокинули, на том и порешали. Отвлёкся хорошо, в общем.
Я не придал значения этому случаю, в тот же вечер в палате в темноте розетку ищу, не могу попасть, тут Бурый и говорит: слушай, ты долго там будешь тыкаться, так у тебя детей никогда не будет. Я ему: чё ты придираешься, туда же не заглянешь, вот и пробую так или эдак. Он мне: ты рукой потрогай сначала, определись, как отверстия расположены, тогда уже и тыкай, вилка сама себе место найдёт.
Ну ладно, не обижаться же на такую мелочь, человек совет дал. Просто у донецких так принято с напором начинать разговор. Бывает, продавщица скажет: ну и долго будем стоять? Пошутит ещё что-нибудь: мол, понятно, почему так долго войска вводили, раз помидоры выбирают по часу. А пока думаешь, что ответить, тут же говорит что-нибудь от души, например – вот эти берите, а то, что вы смотрите, полежало уже, не надо. То есть с ходу показывают, что доминировать над ними никак, но и следом дают сигнал, что видят в тебе равного и относятся хорошо. Ершистые, короче, но не злые. Бурый тоже такой. Он вовсе не бурый, кличка как-то с углём связана, с прошлой жизнью. Так он, как и все мужики здесь, невысокий, сухой и крепкий, сложных и каких-то рельефных черт лица, да и окрас – в целом тёмный, но где и светлый, а то и пегий, и седина местами, и брови лохматые, одним словом, матёрый такой двортерьер. В детстве они все преимущественно светленькие, ровненькие, ангелы прям, а к сорока – будто лицом породу вырабатывали. Наверное, шахты так влияют, с женщинами метаморфозы не происходит.