— Кофе, чай?
— Спасибо, кофе.
Тут же в гостиную влетел дроид и стал расставлять чашки на невысоком журнальном столике.
— Чем обязан интересу, которое проявил к моей скромной персоне КОНОКОМ? — спросил Сарразен, наблюдая, как робот разливает кофе.
— Месье Сарразен, вы являлись заместителем руководителя научной части экспедиции «Галактическая-803» на Вегу в 2268-71 годах?
Эмилио Сарразен молчал, считая, по-видимому, что агенты КОНОКОМа, до прихода к нему домой, должны были осведомиться о его биографии. Не дождавшись ответа, Сноу продолжил:
— Во время пребывания на планете Желтый глаз произошел несчастный случай: погибли двое членов экспедиции. Не могли бы вы нам подробно рассказать, что вы об этом знаете?
— А в связи с чем вас это интересует? Нас всех по прилету допрашивала соответствующая комиссия КОНОКОМа, эксперты из Космофлота, какие-то бесконечные детективы из Агентства по наблюдению и безопасности…
— Извините, месье Сарразен, дело в том, что сегодня… э-э-э, теперь уже вчера скоропостижно скончался Александр Добровольский.
— Добровольский умер? — француз выпрямился в кресле. — Не может быть! Черт, я же с ним только вчера…
Неожиданно он замолчал, прикусил губу и в сердцах резко поставил чашку на стол.
— Вы с ним вчера встречались или связывались по коммуникатору? — слегка наклонил голову Сноу.
Сарразен откинулся назад и скрестил на груди руки:
— Допустим.
— Так связывались или виделись?
— Связывался, — нехотя ответил француз.
— И о чем вы говорили?
— Ну, знаете ли! — вскипел Сарразен. — Чтобы задавать подобные вопросы, нужна санкция. У вас она есть? Думаю, что нет, иначе вы бы мне её сразу предъявили. А коли так, то я предлагаю завершить нашу приятную беседу. Поверьте, у меня масса дел.
— Месье Сарразен, подождите. Дело в том, что у нас с коллегой есть все основания полагать, что смерть Добровольского… — Ричард замялся, словно подыскивая слова.
— Что, что связано со смертью Добровольского? — насторожился Сарразен. — Не хотите ли вы сказать?..
— Именно. Некоторые обстоятельства наводят на определенные размышления…
— Очень туманно, инспектор, очень. Если вы хотите, чтобы я вам что-то рассказал, хотя сам пока еще не знаю, что может представлять для вас интерес, то вы должны выражаться конкретнее. У вас что, есть доказательства…
— Нет у нас никаких доказательств, месье Сарразен. Но некоторые факты действительно говорят о том, что Добровольскому помогли покинуть этот мир. В этой связи мы прорабатываем его связи и контакты.
— И с кем вам удалось побеседовать?
— С его бывшей супругой и с полковником Оливером Джонсоном.
При упоминании Джонсона француз скривился:
— Нашли с кем беседовать. Джонсон, хоть и был капитаном, вечно что-то вынюхивал. У меня во время полета и работы на планете даже сложилось стойкое убеждение, что он не просто астронавт Космофлота, но и сотрудник то ли вашего КОНОКОМа, то ли Агентства по наблюдению и безопасности.
— АНБ? Интересно. А подробней не можете рассказать?
— А что тут рассказывать? Когда летели туда, я на него особо внимания не обращал — мы все быстренько утихомирились и, когда нырнули в подпространство, легли в анабиоз. На планете сначала он себя никак не проявлял, а вот после ЧП его словно подменили. До этого был нормальный человек, а после гибели ребят стал каким-то подозрительным, постоянно всюду совал свой нос, высматривал что-то, вынюхивал… Я его частенько встречал в совершенно неожиданных местах на корабле — то на грузовой палубе, то в ангаре, то в лаборатории какой-нибудь.
— Но он же командир экипажа, и знать, что происходит на вверенном корабле — его обязанность! — удивился Блумберг.
— Знаю, — отрезал Сарразен. — Но мне это категорически не нравилось.
Сноу потер пальцами висок:
— Ну, хорошо. А что вы можете нам рассказать о Добровольском? Он ведь был старшим помощником капитана?
— Вот как раз Александр совершенно… — Сарразен споткнулся. — Был… совершенно нормальным, адекватным человеком. Может, немного замкнутым, но доброжелательным. Все к нему относились с уважением.
— А что, Оливер Джонсон не пользовался авторитетом ни у команды, ни у научного персонала?
— Н-нет, — чуть замявшись, ответил француз. — Не совсем так. Просто Джонсон совершенно не располагал к себе. Любое общение с ним превращалось в нравоучительные советы и не относящиеся к теме разговора вопросы. С ним старались меньше общаться. Исключением был заместитель начальника экспедиции по научной части Нейл Парсонс — ему по должности приходилось это делать. Но, уверяю вас, удовольствия он от этого не получал.
— Выходит, Джонсон плохой капитан? — заключил Сноу.
— Почему? — удивился Сарразен. — Разве я это говорил? Ни у кого из нас нет претензий к нему, как к опытному и знающему командиру. Команда корабля работала слаженно, беспрекословно его слушалась. В чрезвычайных ситуациях он тоже не спасовал — отдавал вполне разумные и правильные команды. Но тут я вам плохой советчик, потому что не имею квалификации, чтобы оценить его как пилота и навигатора.
— Скажите, месье Сарразен, вы принимали участие в спасении пострадавших астронавтов?
— Конечно. Мы их весь день откапывали. На Бертрана и Карла в трехстах километрах от базы во время стандартного облета обрушилась огромная скала. Их просто раздавило вместе с флайтом. Шансов у них не было никаких.
— А почему обрушилась?
— Э-э-э, я смотрю, вы плохо ознакомились с материалами комиссии, — покачал головой Сарразен. — Иначе бы вы знали, что приборы базы в момент катастрофы зафиксировали сейсмический толчок мощностью в пять баллов по шкале Рихтера, вполне достаточный, чтобы спровоцировать обрушение скалы.
— Скажите, а куда дели испорченное оборудование? — неожиданно спросил Блумберг.
— Что? — не понял француз. — Какое оборудование?
— Разбитый флайт, раздавленных дроидов, приборы, рюкзаки…
— А-а-а, это… — протянул Сарразен. — Флайт вместе с дроидом мы и доставать не стали — они так и лежат, небось, полузаваленные обломками скалы. А рюкзаки… даже и не припомню. Мне кажется, они где-то в ангаре потом валялись, но точно сказать не могу, нет, не помню.
— Месье Сарразен, скажите, на обратном пути к Земле вы не видели ни у кого из членов экспедиции какие-нибудь необычные предметы? — тихо спросил Сноу.
— Необычные предметы?.. — переспросил археолог. — Нет. А к чему такой вопрос?
— Да нет, так просто… Извините, а скажите нам, о чем был ваш последний разговор с Добровольским?
Француз как-то необычно посмотрел на детективов и медленно произнес:
— Его вдруг тоже заинтересовал флайт, брошенный нами на планете…
— И что вы ему ответили?
— То же, что и вам.
— А что конкретно его интересовало?
— Он меня спросил, не помню ли я, что забрали с флайта — рюкзаки, приборы, личные вещи.
— И всё?
— Да. Я ему сказал, что точно не помню. Но меня немного удивил его вопрос. Он меня внимательно выслушал и закончил разговор. Сегодня вы меня еще более удивляете, задавая этот же вопрос.
— А вы часто с ним общались после окончания экспедиции?
— Нет, редко. Ну, может, раз в год созванивались…
— Зачем?
— В годовщину гибели ребят.
— Понятно.
Сноу поднялся и протянул руку французу.
— Спасибо за гостеприимство и за кофе. Только попрошу вас пока о нашем разговоре никому не говорить. Вы ведь понимаете, что наши подозрения всего лишь таковыми и являются и основываются только на наших с месье Блумбергом умозаключениях.
Сарразен пожал Ричи и Айво руки и, проводив их до двери, напутствовал:
— Если у вас будут какие-нибудь новости, сообщите мне, пожалуйста. Поверьте, Добровольский мне небезразличен. Был… черт… До свидания.
Дверь закрылась. Сноу и Блумберг остались одни на крыльце. На улице по-прежнему хозяйничала непогода. Только здесь, у подножия Альп, дождь превратился в противный липкий мокрый снег, который покрывал все вокруг полупрозрачной коллоидной пленкой. Силуэты домов на противоположной стороне улицы еле проглядывали сквозь туманное белесое марево.
Глава 9
— Ты как хочешь, а я пойду в номер и немного посплю, — неожиданно выдал Блумберг, когда они подошли к гостинице.
Сноу посмотрел на него — швед и в самом деле выглядел усталым и каким-то помятым, словно несвежая наволочка.
— Ты прав, старина, иди. А я тут задержусь, кофе, что ли, выпью.
Блумберг не заставил себя уговаривать и скрылся в лифте, начав бормотать что-то про вред кофеина, но створки дверей закрылись и прервали поток красноречия. Сноу расположился в крошечном ресторанчике при гостинице. Потягивая заказанный вместо кофе кампари с биттер-лемоном, он попытался сопоставить и оценить факты.
Беседа с Сарразеном, на первый взгляд, мало что дала. Однако, по зрелому размышлению, Ричард сформулировал несколько вопросов, которые, в той или иной степени, возникали в связи с рассказом француза. Первое: похоже, Сарразен не догадывается о том, что во время экспедиции были найдены два артефакта. Тем не менее Добровольский совсем недавно вдруг задал ему вопрос о брошенном на планете флайте и вещах погибших астронавтов. Почему он задал такой вопрос — понятно. До него дошли слухи об имеющихся на Земле других артефактах, вот он и решил проверить. Но почему он задал этот вопрос только сейчас, спустя столько лет после возвращения из экспедиции? Насколько понимал Сноу, разговоры об артефактах циркулировали в среде астронавтов давно, если не всегда, и к ним если и не привыкли, то не придавали очень уж серьезного значения. Они стали неотъемлемой частью космического фольклора, обязательным атрибутом рассказов о внеземелье. И поэтому такая пауза непонятна. С момента возвращения с Веги прошло семь лет. За это время Добровольский успел слетать еще и на Ахернар, теперь уже в качестве капитана, и вопросы артефактов его до сих пор совершенно не интересовали. Хотя почему он так в этом уверен? Может быть, Добровольский давно интересовался этим, но тщательно скрывал? Нет, тот факт, что он спросил Сарразена, говорит о том, что… О чём? Да ни о чем он не говорит, кроме того, что Добровольский, похоже, подозревал о наличии других предметов и пытался выяснить это. Но почему только сейчас, а не тогда — семь лет назад?