Надо сказать, что Шмидту также переход к марксизму дался намного труднее, чем отказ от религии, и времени он потребовал куда больше, и напряженнейшей работы мысли. Тем более, что и в этом отношении родители, как вспоминает Шмидт, готовили его к совершенно другой участи: «Было ли что-нибудь революционное в этом (семейном) воспитании? Абсолютно нет. Семья учила повиновению всяким властям, и власти царя в первую очередь».
Но жизнь учила другому. 1905 год Шмидт встретил в Одессе: ««Потемкина» я помню, видел его, видел пожар гавани, видел бомбардировку большой лестницы и очищение ее казаками. Затем дальнейшее развитие событий 1905 года, сравнительно робкие революционные выступления и, наконец, жесточайший еврейский погром. Я не сразу разобрался в этих уроках. Прошло года три, прежде, чем в этом деле разобрался, но во всяком случае это было мощным толчком к тому, чтобы заставить меня мыслить политически».
Однако политические его взгляды не только через три года после первой революции, но и через десять лет весьма расплывчаты. И, учась в университете (1909–1913 годы), он никакого участия в революционном движении не принимает, чему, видимо, в большой степени содействовал стиль жизни этого учебного заведения. «Киевский университет, — рассказывал Шмидт, — был одним из самых реакционных в царской России и официально мог формировать мировоззрение только в отрицательной форме…»
Поступив в университет, он с жадностью набросился на изучение самых разных наук. Эта жадность не знала предела. На первом курсе он составил примерный список книг, которые собирался изучить. Но с грустью убедился, что даже при самом уплотненном графике занятий на то, чтобы одолеть его, понадобится 1000 лет. Он стал вычеркивать все, без чего можно обойтись. Но для оставшихся в списке трудов требовалось 250 лет. Тогда он сократил сон до шести, пяти, а потом и четырех часов.
В те годы он приучил свой организм восстанавливать силы в короткий срок и потом всю жизнь спал удивительно мало. Это было одной из причин, почему Шмидт, когда возникла необходимость, мог одновременно занимать несколько ответственных постов, успевая детально вникать в дела каждого ведомства.
Естественно, что более всего времени он затрачивал в студенческие годы на свою специальность — математику и добился выдающихся результатов. В последний университетский год Шмидта его учитель профессор Дмитрий Александрович Граве подает в деканат представление о публикации большой рукописи своего ученика «Абстрактная теория групп». «Уже с самого начала, — писал профессор, — выделился и далеко оставил за собой других товарищей студент 5-го курса О. Ю. Шмидт. С быстротой, характеризующей выдающийся математический талант, г-н Шмидт овладел предметом и с увлечением предался теории групп… Шмидт проявил большую требовательность и часто приводил слушателей в восторг своими неожиданными, остроумными, более простыми, чем у предшественников, доказательствами..»
Позднее за эту работу университет удостоил Шмидта золотой медали имени профессора Рахманинова. И этой наградой он был как бы введен в клан избранных — лучших математиков своего времени. А ему еще и 25 не стукнуло!
Но круг интересов студента Шмидта гораздо шире избранной специальности. В списке на 250 лет множество книг по истории, философии, естественным наукам. При этом у него еще хватает времени, чтобы изучать языки, давать уроки, значительно пополняя этим традиционным студенческим приработком свой бюджет. Регулярно бывает он в театре и как завзятый театрал в особую книжечку записывает названия спектаклей, на которых удалось побывать. Особенно часто ходит в оперу, полюбившиеся произведения слушает по три и даже по четыре раза. Аккуратно, с усвоенной от дедов и прадедов тщательностью, ведет он учет всех своих расходов.
Словом, перед нами примерный молодой человек: старательный, талантливый, трудолюбивый. При этом студент вполне благонадежен, и его политическая репутация почти безупречна. О единственном маленьком пятнышке на ней за все годы учебы Шмидт сам позднее вспоминал с иронией: «По окончании университета я был оставлен при нем для подготовки к профессорскому званию. Но как ни малы, как ни ничтожны были мои выступления, меня не хотели оставлять при университете, так как я все-таки был оштрафован на 2 рубля генерал-губернатором за участие в студенческой сходке… Но так как я учился хорошо, то профессора это дело уладили. Это я привожу в качестве маленького анекдота того времени».
Став в 1913 году «профессорским стипендиатом», Шмидт получает доступ к секретной части университетской библиотеки. Здесь хранятся старательно оберегаемые от студенческих глаз революционные книги, в том числе многие работы Маркса и его последователей. Шмидт изучает их с большим интересом и начинает причислять себя к числу сторонников марксовой теории. Позднее, правда, он говорил, что в те годы настоящим марксистом еще не был.
Наступает лето 1914 года — мировая война. Волны официального патриотизма захлестывают города России. Они подхватывают и многих интеллигентов, прежде не подверженных шовинистическому угару. Один из популярных поэтов пишет стихи, которые повторяют на всех перекрестках: «Когда страна в огне и нет воды, лей кровь, как воду. Хвала войне! Хвала народу!»
Шмидт не воздает хвалы мировой бойне. Чтение марксистской литературы не прошло впустую. Он занимает последовательно интернационалистскую позицию. Сам он как профессорский стипендиат от военной службы освобожден. Вместе с университетом Шмидт эвакуируется в Саратов, где сдает последние экзамены.
В 1916 году университет возвращается в Киев. Приезжает сюда и Шмидт, уже ставший приват-доцентом. Освобожденный от недавней зубрежки мозг остро реагирует на все, что происходит вокруг. Даже в самом облике Киева, хорошо знакомого Шмидту, что-то изменилось. Он стал насупленным, суровым. Недовольство войной, неразберихой, царящей в стране, высказывают теперь почти безбоязненно — на базарах, в вагонах конки, в лавках, в харчевнях. Оно вот-вот выльется на площади шествиями демонстрантов. В России идет незримая работа: что-то готовится, кипит, зреет — кажется, в самом воздухе носится идея революции.
Даже сквозь стены благопристойного университета проникают новые веяния. Здесь создается организация «Молодая Академия», объединившая профессоров и преподавателей, недовольных затхлым духом «одного из реакционнейших университетов России». Входит в нее и Шмидт. Но пока вся деятельность «Академии» — долгие обсуждения, пышные речи, витиеватые призывы.
И вот февраль 1917 года приносит из Петрограда весть о свержении царя. Еще непонятно, куда и как повернет Временное правительство. Но его первые шаги встречают сочувствие Шмидта. Он готов принять участие в преобразовании страны. Решив на время частично пожертвовать математическими интересами, он предлагает свои услуги Киевской продовольственной управе. Управа пытается наладить порядок в снабжении города предметами первой необходимости. Энергичный приват-доцент становится заместителем начальника отдела карточной системы.
Под руководством Шмидта работают десятки служащих. Они пытаются взять под свой контроль ввоз зерна в город, работу мельниц, пекарен, хлебных лавок, вводят карточки на хлеб, сахар, керосин. Причем образцы этих карточек долго и старательно разрабатывает сам Шмидт.
Однако вскоре и университет становится ареной его общественной деятельности. Здесь создается совет младших преподавателей. Шмидта избирают его председателем.
Тихий университет в считанные дни превратился в кипящий котел. В его аудиториях лекции теперь читаются редко, зато почти беспрерывно идут митинги и собрания. Студенты совсем не думают об учебе. Руководство университета не в силах обуздать стихию. И совет младших преподавателей решается взять на себя посреднические функции. Сохранилось написанное рукою Шмидта обращение совета к студентам: «В сознании текущего момента государственной жизни и в связи с событиями, имевшими место в Университете Святого Владимира, мы, младшие преподаватели университета, постановили обратиться к студентам с призывом: прекратите доступ посторонних в университет. Университет нужен России как свободная школа, для собраний же граждан должны быть даны другие помещения…»
Одновременно совет младших преподавателей обращается и в совет профессоров с призывом к совместным действиям ради сохранения порядка в университете. Но студенты убеждены, что революция— неподходящее время для учебы, они не намерены вернуться к занятиям. Дискуссия между студентами и преподавателями привлекает внимание всего города.
…Среди бумаг Шмидта многие десятилетия хранился номер газеты «Киевлянин» за 28 апреля 1917 года. Можно с большой долей достоверности утверждать, что именно в этот день впервые имя Шмидта появилось на страницах общедоступной прессы. До чего же интересно читать сегодня, шестьдесят лет спустя, этот документ! Неразбериха газетных полос будто передает неразбериху, что была в головах у многих людей в те дни. И вряд ли Шмидт был в этом смысле исключением.
Номер почему-то открывают некрологи. Не фронтовые, не военные — самые обычные. Накануне «почили в бозе» купец второй гильдии, чиновник и малолетняя девочка, о чем скорбящие родители сообщают, не жалея денег на крупный шрифт. А рядом — впритык — лепится самая разнородная реклама, доказывающая, что, несмотря на чьи-то смерти, жизнь берет свое.
Куда-то в уголок полосы закатился краткий обзор «Среди газет»: «Братание на фронтах, — гневно пишет автор, — осужденное почти всей прессой, за исключением ярко выраженной большевистской, находит защитника в киевской газете «Голос социал-демократа», которая восторженно восклицает, что братание — этот красивый лозунг беспочвенных на первый взгляд мечтателей — претворяется на наших глазах в плоть и кровь… Фразы… Фразы… И под прикрытием этих фраз, без толка вылетающих из уст русских фанатиков, немецкие разведчики подготавливают почву к созданию успеха предстоящему немецкому наступлению».
Эти отрывки и строки — контекст времени, когда выступает на арену общественной деятельности Шмидт. Нам сегодня легко двумя фразами поставить на место торопливого газетчика, отсеять зерна и плевелы в сумбуре петитных строк. А ведь ему, двадцатипятилетнему, все это еще предстояло освоить, осмыслить, во всем разобраться. Даже для столь недюжинного ума — совсем нелегкая задача! Стоит ли удивляться, что взгляды Шмидта в те месяцы — противоречивые и путаные.