Вероятно, уже достаточно, холодно сказал преподобный.
Помнишь, как мы оставили маленького Эдди на плацу?
После польки какэтотамназывают.
Было такое, немного.
Ему не повредило.
Могло и помочь.
Он стал крепче.
Если лошадь на тебя наступит, ты не умрешь.
Ты бы, может, хромала немного.
И потом боялась лошадей.
И собак.
Но ходить в толпе пять часов? Это тебя не убьет.
Что я думаю? Это тебе помогает. Потому что потом ты знаешь, как бродить в толпе пять часов без слез и паники.
Ну, немного-то он плакал и паниковал. Когда добрался до дома.
Ах, моя милая п****, ты защищаешь этих трекл**** маленьких ё****й от всего, они скоро будут звать тебя в сортир, чтобы ты вытирала им ж***.
Одно могу сказать про Эдди-мл. и Мэри Мэг. Они всегда сами вытирали себе ж***.
И у нас не было сортира.
Просто с** где хочешь.
Почему они никогда к нам не приходят? Вот что я хочу знать. Мы уже сколько здесь? До х** времени. А они ни разу…
В ж*** их! Эти ё****ы неблагодарные змеи не имеют никакого трекля**** права винить нас ни в какой их х****, пока они не побывают в нашей ё***** шкуре, а ни один из этих маленьких г******в не побывал и минуты в нашей ё***** шкуре.
Хватит, сказал преподобный.
Это были Бэроны.
Пьяные и бесчувственные, они валялись на дороге, их переехала та же телега, и их оставили оправляться от повреждений в необозначенной позорной общей хворь-яме за вот этой самой вселяющей ужас металлической оградой. Единственные там белые люди, брошенные туда с несколькими представителями черной расы, ни одного из них, светлого или темного, не положили в хворь-ларь, чтобы они могли должным образом в нем выздороветь.
Это было не comme il faut, что Бэроны намеревались поговорить с мальчиком.
Или что они были по эту сторону ограды.
И дело не в богатстве.
Я не был богат.
Дело в манерах. Дело, скажем, в умении быть «богатым духом».
Но Бэроны приходят и уходят, как им вздумается. Ограда им не помеха.
И в том предыдущем месте их ничто не сдерживало.
Ха.
Ха-ха.
За Бэронами, быстро сменяя друг друга, прошли мистер Бантинг («У меня определенно нет ничего такого, чего я бы мог стыдиться»), мистер Элленби («Я пришел в этот горот здесь с семью долларами, зашытыми в мои штаны, и не намерен никуда уходить, пока мне скажут, где мои доллары, черт раздери») и миссис Правильная Фессбитт («Я прошу, чтобы в течение одного последнего Часа эта ужасная боль не мучила меня, тогда я смогу Проститься с Моими Близкими в более Благостном духе»), которая потихоньку пробилась к двери, сложившись все в ту же невероятную позу эмбриона, в которой провела последний год, будучи прикована к постели в том предыдущем месте.
Десятки других в возбуждении ждали возможности поговорить с парнишкой, обуянные новой надеждой.
Но, увы, все это было тщетно.
XXVIII
Вдруг мы по некоторым знакомым нам приметам поняли, что заваривается смута.
Все случилось так, как обычно и случается.
Тишина опустилась на округу.
Можно было услышать, как зимние ветки трутся о другие зимние ветки.
Подул теплый ветерок, и какие только утешительные запахи он не принес: травы, солнца, пива, хлеба, стеганого одеяла, сметаны — этот список у каждого из нас был свой, каждый утешался по-своему.
Бутоны необычного цвета, размера, формы и запаха выпрыгивали прямо из земли полностью сформировавшимися.
Серые февральские деревья зацвели.
Потом на ветках появились плоды.
Плоды реагируют на желания: только позвольте разуму свободно дрейфовать в направлении определенного цвета (скажем, серебристого) и формы (звездной), и мгновенно изобилие серебристых звездообразных плодов притянет к земле ветки дерева, которое за секунду до этого стояло бесплодное и по-зимнему мертвое.
Дорожки между нашими холмиками, пространства между деревьями, сиденья скамеек, сучки и ветки самих деревьев (короче говоря, каждый свободный дюйм пространства) неожиданно заполнились, потом переполнились самыми разнообразными яствами: в горшочках или на изысканных тарелках, на вертелах, положенных на ветки, на золотых подносах, в алмазных супницах, в крохотных смарагдовых соусницах.
Стена воды ринулась с севера, потом разделилась с военной четкостью на десяток мелких потоков, и вскоре каждый каменный дом и хворь-холмик были одарены своими собственными потоками; потом вода в этих потоках очень эффектно стала превращаться в кофе, вино, виски, а потом опять в воду.
Все это, насколько мы знали (плодоносящие деревья, сладкий ветерок, обильные яства, волшебные ручьи), представляли собой только, так сказать, авангард того, что надвигалось.
Кто надвигался.
Посланный ими, чтобы оказать смягчающее воздействие.
Мы соответствующим образом подготовились.
Лучше всего было свернуться в шар, закрыть уши, сомкнуть веки, зарыться лицом в землю и таким образом закупорить нос.
Всем собраться с силами! — прокричал мистер Воллман.
И они напустились на нас.
XXIX
Они появились длинной процессией.
Каждый из нас с опаской поджидал их в разном обличье.
Молодые девушки в летних платьях, загорелые и веселые, с распущенными волосами, с вплетенными в браслеты прядями травы, похихикивали на ходу: деревенские девочки, радостные и оживленные.
Как я.
Какой я была.
Рой молодых невест, облаченных в полупрозрачные одеяния с трепещущими на ветру шелковыми воротничками.
Ангелы, трепетно оберегавшие свои странные крылья, по одному большому крылу на женщину; в сложенном виде, плотно свернутые, они напоминали светлые флаги, прикрепленные вдоль спины.
Сотни точных копий Гилберта, моего первого (и единственного!) любовника. Когда он в лучший наш день беззаботно заглянул в каретную, а его бедра были беззаботно обмотаны серым полотенцем.