Абсолютно.
Напротив.
Казалось, он идет быстрее обычного.
Намереваясь как можно скорее оставить это место.
Ах, боже мой, пробормотала Верна Блоу, чья вернувшаяся девичья красота поразила меня до глубины души даже в миг колоссального поражения.
LXXVIII
Я позвал Холостяков, которые сразу же появились и зависли наверху, роняя вниз (столь трогательно и наивно выражая внимание) крохотные выпускные шапочки; я им объяснил, что мы в отчаянном положении, и попросил пройти по территории и призвать на помощь всех, кого только смогут.
Что именно им говорить? — спросил мистер Кейн.
Нельзя сказать, что мы «мастера слова»! — сказал мистер Фуллер.
Говорите им, что мы пытаемся спасти мальчика, сказал мистер Воллман. Его единственный грех в том, что он ребенок, а создатель этого места по каким-то неведомым нам причинам счел, что быть ребенком и любить собственную жизнь в достаточной мере, чтобы хотеть остаться здесь, в этом месте, есть страшный грех, заслуживающий самого сурового наказания.
Скажите им, мы устали быть ничем, ничего не делать, ничего не значить ни для кого, жить в состоянии постоянного страха, сказал преподобный.
Не уверен, что мы сможем запомнить все это, сказал мистер Кейн.
Похоже, это серьезное задание, сказал мистер Фуллер.
Мы полагаемся на мистера Липперта, сказал мистер Кейн. Он ведь старший из нас.
Хотя, по правде говоря, мы Трое были одногодками, поскольку все пришли в это Место в разгар своего двадцать восьмого Года (никем не любимые и холостые, как и поныне), на самом деле я — формально — был старейшим членом нашей маленькой Партии, поскольку появился здесь первым (и в Одиночестве) и провел девять лет, прежде чем ко мне Присоединился мистер Кейн (который попал сюда в результате несвоевременного происшествия в виде Индейского Копья, попавшего ему в задницу), после чего мистер Кейн и я, пробыли Неразделимым Дуэтом почти одиннадцать лет, пока этот Молокосос, мистер Фуллер, совершив неразумный пьяный Прыжок с силосной башни в Делавере, не превратил наш Дуэт в Трио.
И мне, когда я Поразмыслил, представилось, что совершенно не в наших Интересах ввязываться в это Дело, поскольку оно не имеет к нам никакого отношения и, вероятно, Угрожает самой нашей Свободе и делает нас заложниками Гибельных Обязательств, а кроме того ограничивает нас в наших Попытках делать во все времена То, что нам Нравится, а также может оказать Вредоносное Воздействие на нашу способность Оставаться.
Горько сожалею, прокричал я сверху. Мы не хотим и потому не станем!
Теперь Холостяки закидали нас сверху котелками: черными, мрачными, похоронными, словно, несмотря на их привычную легкость, они понимали всю тяжесть момента и, хотя и не имели умысла задерживаться, сожалели, что не в их силах быть более полезными.
Но их печаль продлилась недолго.
Они искали любви (или так говорили себе); а потому должны были постоянно пребывать в движении: окрыленные надеждой, веселые, оживленные, в постоянных поисках и оглядываниях.
Искали они новоприбывших или пропущенных староприбывших, чья ни с чем не сравнимая красота могла бы оправдать потерю их так высокоценимой свободы.
И теперь они отправились дальше.
«Перфессор» Липперт впереди, я за ним — мы устроили веселые гонки по территории.
Быстро перелетали над холмами и тропинками, проносились на скорости через хворь-дома, сараи и деревья. И даже через одного оленя того другого царства.
Олень перепугался при нашем почти одновременном входе и выходе, встал на дыбы, словно укушенный пчелами.
LXXIX
В разочаровании мы один за другим стали покидать мистера Линкольна.
Приняв позу эмбриона и вываливаясь наружу.
Выпрыгивая с гимнастической сноровкой.
Или просто потихоньку замедляясь, чтобы президент мог оставить их позади.
Каждый падал на тропинку, распростершись, и стонал от разочарования.
Все это было сплошным вздором.
Химерой.
Сладким самообманом.
Наконец, миновав Дж Л. Бэгга с его Теперь Он Живет Вечном в Свете, даже наша тройка упала без сил.
Сперва Бевинс, потом Воллман, потом я.
Упали друг за другом вдоль тропинки близ мемориала Муиров.
(Несколько ангелов, суетящихся над двойней, — мальчиками в матросках, лежащими бок о бок на каменной плите.)
(Феликс и Лерой Муир.
Погибли в море.)
(Плохой был мемориал. Казалось, ангелы собирались прооперировать юных моряков. Но не знали, как начать.)
(Кроме того, по какой-то причине на операционном столе лежали два весла.)
Только тогда мы вспомнили о парнишке и о том, что он, вероятно, сейчас чувствует.
И поднялись, несмотря на усталость, и двинулись назад.
LXXX
И хотя это совместное массовое сопребывание вышибло из меня много лишнего (назойливое, туманное умственное облако деталей моей жизни теперь висело надо мной: имена, лица, таинственные коридоры, давно забытые запахи еды, узоры ковров, которых не было в моем доме, отчетливые очертания столовых приборов, игрушечная лошадка без одного уха, осознание, что мою жену звали Эмили), оно не принесло мне понимания самой существенной истины, которую я искал: почему я оказался проклятым. Я остановился на тропе, отстав от остальных, отчаянно пытаясь сконцентрировать мысли на этом облаке и вспомнить, кем я был и какое зло творил, но это не увенчалось успехом, и потому мне пришлось поторопиться, чтобы догнать друзей.
LXXXI
Парнишка лежал без движения на полу белого каменного дом, по шею в панцире, который, казалось, уже полностью затвердел.
Гнилостный запах дикого лука висел над окрестностями, усиливался, сгущался, переходя в другой, более зловещий запах, для которого нет названия.
Он лежал, смирившись, глядя на нас затуманенным взором.
Все было кончено.
Парнишка должен принять свое лекарство.
Мы собрались вокруг, чтобы попрощаться.
Представьте наше удивление, когда вдруг прозвучал женский голос, приглашавший к переговорам, говоривший, что «ОН» не будет возражать, если мы пожелаем перевести мальчика назад на крышу, чтобы он мог отбывать свое (вечное) погребение там.
Имейте в виду, это не наш выбор, послышался низкий голос с небольшой шепелявостью. Нас вынудили.
Казалось, эти голоса исходят из самого панциря.
Который словно состоял из людей. Людей, вроде нас. Какими мы были. Прежних людей, каким-то образом сморщившихся и вдавленных в саму ткань этой структуры. Тысячи крохотных корчащихся тел не больше горчичного семени, искаженные малюсенькие лица взирали на нас.
Кто они? Кем они были прежде? Как получилось, что их «вынудили»?
Мы это не будем обсуждать, раздался женский голос. Не будем. Были совершены ошибки, уточнил низкий голос.