Ублюдок! — устало прокричала женщина.
Мистер Воллман и я побежали скользко́м из белого каменного дома следом за преподобным.
За нами взорвалась низкая волна, словно передвигающаяся стена высотой до колена, состоявшая из того вещества, в котором в то мгновение обитались демонические существа (трава, земля, надгробье, статуя, скамья)…
Которая сейчас обогнала нас…
(Нас подняло, словно детей прибойной волной, а потом снова опустило.)
…подхватила преподобного.
Он же, ошарашенный и сбитый с толку светопреставлением, которое взбудоражило все вокруг него, спустился вниз по небольшому холму около сарая садовника.
Теперь впереди показалась часовня, и мы вдруг угадали его намерения.
Демонические существа разделились, так сказать, на две боевые единицы и быстро понеслись, обходя преподобного с двух сторон, а потом, совершив перекрестный маневр на уровне коленей, подсекли его.
Он, падая, чтобы защитить мальчика, инстинктивно перекатился на спину и самортизировал силу удара.
И они поймали его.
Поймали их.
Им нужен был мальчик, но вместе с мальчиком они схватили и преподобного.
Они неистовствовали и явно были не способны (или не заинтересованы) более проводить различие между преподобным и парнишкой.
Когда мы добежали до преподобного и мальчика, они уже были надежно привязаны друг к другу внутри быстро твердеющего нового панциря.
Из панциря доносились жуткие крики преподобного.
Они меня схватили! — кричал он. Даже меня! Я должен… должен быть отпущен! Господи милосердный! Разве не должен? Неужели я навеки останусь в таком положении…
Уходите, да, конечно, спасайтесь, дорогой друг! — прокричал я. Уходите!
Но я не хочу! — прокричал он в ответ. Я боюсь!
Его голос, придушенный, отрывистый, свидетельствовал о том, что панцирь уже покрыл его рот, а потом, казалось, проник даже в его мозг, отчего он начал бредить.
Этот дворец, кричал он в самом конце. Этот ужасный алмазный дворец!
Затем из панциря до нас донесся знакомый, но всегда леденящий кровь огнезвук, связанный с явлением взрыва световещества.
И преподобный ушел.
Уход преподобного привел к временному образованию пустоты внутри панциря…
Мистер Воллман пнул эту штуку со страшной силой, отчего она вогнулась внутрь.
Когда мы в ярости набросились на нее, раздирая и царапая ногтями, я чувствовал, что демонические существа смотрят на нас искоса изнутри, ошеломленные нашим неистовством, нашей воскресшей человеческой предрасположенностью к действиям, порожденным ненавистью. Мистер Бевинс погрузил внутрь руку по локоть. Я с другой стороны смог пробить панцирь длинной веткой, а потом нажал на нее коленями, а мистер Бевинс смог запустить в него обе руки полностью. Бевинс от усилия крякнул, начал тащить и вскоре, словно новорожденный жеребенок (такой же мокрый и встрепанный), парнишка выкарабкался наружу и с секунду мы могли ясно видеть внутри разломанного панциря отпечаток лица преподобного, которое, счастлив отметить, в эти последние мгновения не стало снова тем лицом, которое у нас столько времени ассоциировалось с ним (сильно испуганное, брови высоко подняты, рот открыт в идеальном «О» ужаса), скорее, его внешность теперь обрела выражение робкой надежды… словно он отправлялся в неизвестное место, довольный тем, что он, как бы то ни было, находясь здесь в этом месте, сделал все, что мог.
Мистер Воллман схватил мальчика и бросился прочь.
Демонические существа, вытекавшие из обломков панциря в землю, пустились в погоню.
Вскоре голени мистера Воллмана оказались оплетены, как кандалами, и он упал на колени, а демонические существа, снова превратившись в щупальца, принялись быстро подниматься по его ногам и туловищу, а потом поползли по рукам.
Я мигом подбежал, выхватил мальчика и бросился прочь.
Но не прошло и нескольких секунд, как догнали и меня.
Я вскочил, подбежал, выхватил мальчика у мистера Бевинса, ринулся к часовне и, прежде чем меня снова догнали, успел упасть лицом вперед сквозь северную боковую стену.
Я знаю это место, пробормотал парнишка.
Надеюсь, сказал я. Мы все его знаем.
Для многих из нас часовня служила нашими воротами, нашим местом высадки, последним местом, где к нам относились серьезно.
Земля вокруг часовни пришла в движение.
Даже здесь? — сказал я. У святейшего из мест?
Свято, несвято, нам все равно, сказал британец.
У нас тут работа, сказал вермонтец.
Мы обязаны, сказала женщина.
Заходи, выгони его, сказал британец.
Вы только напрасно тянете время.
Мы собираем силы, сказал британец.
Еще чуть-чуть — и мы будем внутри, сказала женщина.
И наша месть тоже, сказал вермонтец.
Выгони его оттуда, отрезал шепелявый.
Мистер Бевинс только чуть-чуть вошел внутрь сквозь стену, и тут же из темноты в передней части часовни донесся отчетливый мужской кашель, и мы поняли, что мы не одни.
На одном из стульев в переднем ряду сидел мистер Линкольн; вероятно, он сидел на этом самом месте во время службы днем ранее.
LXXXIII
Том когда мы подошли к воротам, през-нт увидел часовню и сказал он думает что может зайти и посидеть немного в тихом месте если я не возражаю и признался мне ему кажется его мальчик все еще здесь с ним и он никак не может отделаться от этого чувства но возможно если посидеть несколько минут молча в этом месте молитв ему это поможет.
Отклонил мое предложение фонаря сказав что ему не понадобится потому что он прекрасно видит в темноте и всегда видел и прошел через это самое пространство только вчера заполненное многими сотнями которые стояли на лугу под дождем в черных плащах с открытыми зонтами и под звуки печального органа изнутри и я вернулся в сторожку где сейчас и нахожусь пишу это а во дворе несчастная маленькая лошадка стучит копытами по булыжнику мостовой словно близость хозяина заставляет ее исполнять на месте приготовительный танец к долгому пути домой
През-нт все еще еще в часовне.
LXXXIV
Витражные окна пропускали мало света, но все же достаточно, чтобы внутрь пробивался тусклый лунный свет.
Окрашивавший все в синеватые тона.
После вчерашней службы унесли все стулья, кроме нескольких первых рядов, да и они стояли в беспорядке.
Мистер Линкольн сидел ко входу спиной, выставив перед собой ноги, сжимая руками колени, опустив голову.
На мгновение мне показалось, что он спит.
Но потом, словно почувствовав наше появление, он поднял голову и огляделся.
Любопытствующие личности из другого угла территории входили внутрь сквозь стены часовни, как вода проникает сквозь протекшую дамбу.
Входи, сказал я парнишке.
Мальчик моргнул дважды.
Вошел.
Усевшись на колени отца.
Как он, вероятно, часто делал в том предыдущем месте.
Сидя один в другом, они занимали одно и то же физическое пространство, ребенок — уменьшенная копия мужчины.
LXXXV
(Папа // Я здесь
Что я
Если скажешь мне уйти // Я уйду
Если скажешь мне остаться // Я останусь
Я жду совета // Сэр)
Я слушал ответ папы
Лунный свет набухал все становилось голубоватым Мозг папы был пуст // пустпустпуст
А потом
Не могу поверить, что все это и в самом деле
Он начал вспоминать // Пересматривать // Разное // Обо мне
Связанное с моей болезнью
Как звали ту женщину, чью дочь поразила молния. На лугу Понса. Перед этим, проходя по нему, она с дочерью разговаривала о персиках. О разных сортах персиков. Кто какой предпочитает. Несколько ночей после этого ее видели на сенокосном лугу Понса, она бормотала что-то о персиках в поисках того момента их беседы, к которому она могла бы вернуться во времени и, вернувшись к их разговору, оттолкнуть девочку и самой подставиться под роковой удар молнии. Она не в силах была принять случившееся, снова и снова переживала его.