должность. Я начал побаиваться, что занимаю место в человеке настолько высокого ранга. Тем не менее мне было там вполне удобно. И вдруг мне захотелось, чтобы он узнал меня. Мою жизнь. Узнал нас. Нашу судьбу. Не знаю, почему я так почувствовал, но почувствовал. Он не испытывал ко мне никакой вражды, вот как я могу об этом сказать. Вернее, прежде у него была подобная вражда, и следы ее до сих пор сохранились, но вследствие того, что он изучил ее, не скрывал, она в некоторой мере уже поистрепалась. Он был открытой книгой. Открывающейся книгой. Которая только что открылась чуть пошире. Открылась скорбью. И нами. Всеми нами, белыми и черными, кто недавно побывал в нем. Это, казалось, повлияло на него. Заметно повлияло. Сделало его еще печальнее. Мы это сделали. Все мы, белые и черные, своей печалью сделали его еще печальнее. И теперь, хотя это и звучит странно, он своей печалью делал еще печальнее меня, и я думал, Что ж, сэр, если мы хотим устроить вечер печали, то у меня в запасе найдется печаль, о которой, я думаю, человеку, наделенному такой властью, как вы, будет интересно узнать. И тогда я принялся из всех сил думать о миссис Ходж, и Элсоне, и Литци, и обо всех, о ком я слышал во время нашего долгого пребывания в той яме, об их многочисленных бедах и падениях, а еще вспомнил и несколько других нашей расы, которых я знал и любил (мою мать, мою жену, наших детей Пола, Тимоти, Глорию; Рэнса Пи, его сестру Би, четырех маленьких Кушманов), и все, что им пришлось вынести, думая: Сэр, если вы наделены такой властью, какой вы, как я чувствую, наделены, и расположены к нам так, как мне кажется, вы и расположены, сделайте что-нибудь для нас, чтобы мы могли сделать что-нибудь для себя. Мы готовы, сэр; мы злы, мы способны, наши надежды сжались такой тугой пружиной, что мы можем стать убийцами или святыми: освободите нас, сэр, отпустите нас, позвольте нам показать, на что мы способны.
XCVII
Элсон и Литци стояли у церковной двери, слушали.
Теперь, держась за руки, они притрусили скользко́м.
Этот маленький белый мальчик? — сказала Литци.
Сказал, что мы умерли, сказал Элсон.
Боже мой, сказала миссис Ходж.
Все эти годы в нашей яме я лелеяла мечту, что когда-нибудь Аннализа и Бенджамин, мои дети…
Что? Присоединятся ко мне? В один прекрасный день присоединятся ко мне? Здесь? Это было нелепо.
Я вдруг поняла, насколько нелепо.
Бедная я, бедная.
Бедная я, столько лет.
Никогда они не присоединятся ко мне здесь. Они состарятся и умрут, и упокоятся там, в тех далеких местах, куда их увезли (когда их увезли от меня). Сюда они не вернутся. И вообще, зачем мне это? Я этого хотела, пока только ждала, веря, что я приостановлена на время. Но теперь, теперь, когда я…
Теперь, когда узнала, что мертва, я захотела для них только одного: чтобы они отправились туда, куда им следует. Прямо туда. Где бы оно ни находилось. И, почувствовав это, я поняла, что и сама должна отправиться туда.
Я посмотрела на Литци так, как смотрела на нее прежде, словно говоря: Что скажешь, леди?
Я сделаю то, что будете делать вы, миссис Ходж, сказала Литци. Вы всегда были мне как мать.
Но грустно.
Ко мне только-только вернулся голос, и вот уже пора уходить.
Элсон? — сказала я.
Нет, сказал он. Если такие понятия, как доброта, братство, искупление, существуют и их можно обрести, то ради этого иногда требуется кровь, месть, животный ужас прежнего преступника, устранение бессердечного угнетателя. Я собираюсь остаться. Здесь. Пока не отомщу. Кому-нибудь.
(Такой милый мальчик. Такой гордый. Такой яркий.)
Мы умерли, сказала я.
Вот он я, сказал он. Я здесь.
Больше я ничего не стала говорить, потому что, если он хотел остаться, я не должна ему препятствовать.
Мы все должны делать то, что хотим.
Готова? — спросила я у Литци.
Словно в память о прежних временах она подмигнула мне обоими глазами, а это всегда означало: Да.
XCVIII
Дорогой брат, постскриптум… Написала то, что выше, пошла в кровать… Немного спустя меня разбудил стук копыт… Позвала Грейс, и она мне помогла сесть в кресло-каталку и подкатила к окну… И кого, представь себе, я увидела, если не самого мистера Л… Клянусь тебе… Он уезжал и казался таким сутулым и усталым в седле… Я открыла окно и прокричала «доброму старому Мандерсу», чтобы подтвердил… В самом ли деле это през-нт… И какова должна быть степень его сердечных страданий, чтобы приходить сюда в такой холодный и жестокий час ночи?
Теперь я должна попросить Грейс помочь мне вернуться в кровать… Стараюсь как могу обращаться к ней только при крайней необходимости, потому что она в последнее время не расположена ко мне… Все время в дурном настроении, никогда больше не смеется со мной… словно устала от меня, и кто может ее винить… мало радости быть на побегушках у того, кто так обездвижен… И я не могу ее винить, потому что боли у меня недавно усилились и мое хорошее настроение часто портится… но она не друг… Я постоянно должна напоминать себе об этом… Она нанята, чтобы заботиться обо мне… И это ВСЁ.
Брат, когда ты вернешься домой? Я знаю, ты занят своими собственными делами… но не могу поверить, что ты не чувствуешь одиночества… Или, может, ты очаровал какую-нибудь леди из прерий… Твоя сестра устала, одинока и больна… Неужели ты меня больше не любишь, неужели больше не хочешь увидеть меня?.. Пожалуйста, приезжай домой… Не хочу тебя тревожить… Говорю это не ради того, чтобы заставить тебя вернуться, но чувствую себя теперь так плохо. Слабость, и мысли скачут, и есть не могу… Разве мы, которые так любим друг друга, не должны быть вместе?
Пожалуйста, вернись домой. Мне тебя так не хватает. И здесь, в этом месте, у меня нет настоящих друзей.
Твоя любящая сестра,
Изабель.
XCIX
Когда през-нт появился из часовни, я помчался со всех ног к сторожке чтобы отпереть ворота през-нт вышел без единого слова казался рассеянным протянул руку пожал мне тепло локоть запрыгнул на спину своей лошадки и я испугался как бы вся компания не попыталась усесться на нее но эта маленькая героическая лошаденка собралась с духом и поскакала с большим достоинством прочь словно имея в виду защитить репутацию през-нта действуя таким образом будто подошвы през-нта не волочатся по земле и я тебе говорю Том эта благородная кляча могла бы нести на спине Геркулеса или Дж Вашингтона с такой гордостью она вышагивала, когда они исчезли в холодной ночи на Р-стрит.
Я Том когда закрывал ворота чувствовал что за мной наблюдают поднял голову и увидел что наша «таинственная девица» на противоположной стороне улицы сидит на своем всегдашнем посту у окна и поднимает это окно из своего сидячего положения со значительным усилием чтобы крича спросить у меня не през-нт ли проехал сейчас и я крича ответил да он и мне было грустно Том потому что я ее видел и знал еще когда она была маленькой девочкой которая могла сама ходить и бегать со всеми другими и ей теперь наверно около 30 и чувствуя к ней расположение теперь и прокричал чтобы она закрыла окно потому что холодно а она и так насколько я слышал побаливает и она поблагодарила меня за мою заботу и сказала что какие печальные новости про сына през-нта правда и я сказал ох очень печальные и она сказала что теперь она надеется ребенок попал в места получше и я ответил я тоже надеюсь и молюсь об этом и наши голоса повисли в воздухе словно мы были последние живые души на земле и я пожелал ей доброй ночи и она мне пожелала и опустила окно а скоро и свет у нее погас.
C
Последовал массовый исход из часовни, и наша когорта разом вылетела сквозь все четыре стены.
Многие сдавались еще в движении.
Мы с мистером Бевинсом бросились прочь вместе, когда чернильно-черная ночь вокруг часовни осветилась множественными вспышками явления взрыва световещества.
Все погрузилось в хаос.
Бледный дымок прекрасной многократно изнасилованной мулатки поплыл вниз, все еще заляпанный окровавленными отпечатками рук на бедрах.
А за ней полетело большое пустое платье миссис Ходж.
Воздух наполнился проклятиями, криками и свистящими скорость-звуками наших дорогих друзей, бросающихся прочь через кусты и низкие ветки деревьев.
Некоторых так сильно заразило сомнение, что они потеряли способность двигаться.
Такие устало падали на камни, пытались ползти по тропинкам, лежали укрытые и словно переломанные на скамьях, как если бы упали с неба.
Многие сдавались из этих унизительных поз.
Теперь по лугу у часовни пронесся лейтенант Стоун.