— Здѣсь вамъ холодно утолять свой голодъ, пріятель.
Не переставая глодать кость, спрошенный отвѣчалъ съ мрачнымъ, недовольнымъ видомъ:
— Король можетъ не пустить корабли въ Бостонъ, а холода не впустить не можетъ.
— Да это Джобъ Прэй! — воскликнулъ Ліонель. — Пойдемъ со мной, юноша, я тебя накормлю лучше и дамъ погрѣться. Только скажи мнѣ сперва: твоя мать можетъ дать мнѣ фонарь?
— Въ магазинъ вамъ сегодня нельзя входить, — отвѣчалъ Джобъ рѣшительнымъ тономъ.
— A не можешь ли ты купить фонарь гдѣ-нибудь тутъ по сосѣдству?
— Можно вотъ въ этомъ домѣ,- отвѣчалъ Джобъ, указывая на окна, въ которыхъ былъ виденъ слабый свѣтъ.
— Такъ вотъ тебѣ денегъ. Сходи, купи.
Джобу, видимо, очень не хотѣлось идти.
— Ну же, иди, юноша, я не могу ни минуты ждать. A сдачу, какая будетъ, всю себѣ возьми.
— Джобъ пойдетъ, но только вы позвольте ему купить пищи для Нэбъ на остатокъ отъ этихъ денегъ.
— Да я же тебѣ сказалъ: бери, покупай, что тебѣ нужно. Я тебѣ обѣщаю, что ни ты, ни твоя мать не будете больше нуждаться ни въ одеждѣ, ни въ пищѣ.
— Джобъ голоденъ. Говорятъ, для старыхъ людей голодъ еще тяжелѣе, чѣмъ для молодыхъ. Какъ вы думаете, король знаетъ, что такое голодъ и холодъ?
— Не знаю, мой другъ, но я увѣренъ, что если бы онъ встрѣтилъ такого страдальца, какъ ты, то онъ сейчасъ же бы ему помогъ. Иди же, купи чего-нибудь съѣстного.
Черезъ нѣсколько минутъ Ліонель увидалъ, что Джобъ выходить изъ дома, въ который онъ велѣлъ ему сбѣгать, и несетъ въ рукахъ фонарь.
— Надѣюсь, что ты не забылъ купить себѣ чего-нибудь поѣсть? — спросилъ Ліонель.
— Джобъ надѣется, что онъ не схватилъ себѣ заразу, — отвѣчалъ юродивый, съ жадностью поѣдая маленькій ломтикъ хлѣба.
— Заразу? Какую заразу?
— Чуму. Въ этомъ домѣ всѣ больны чумой.
— Не оспой ли, Джобъ? Въ городѣ не чума, а оспа.
— Да. Одни ее называютъ оспой, другіе заразой, а это попросту чума. Король не впускаетъ провизію въ Бостонъ, а чумы и холода не могъ не впустить.
— Надѣюсь, что я тебя не подвелъ подъ зараженіе, Джобъ. Я не зналъ. Что ты мнѣ раньше не сказалъ? Я бы тебя не послалъ. Я бы самъ пошелъ, потому что не боюсь заразы: мнѣ оспа привита еще въ дѣтствѣ.
Джобъ ничего не отвѣтилъ. У него истощился весь запасъ мыслей по этому вопросу. Они пошли вмѣстѣ. Черезъ нѣсколько времени Джобъ спросилъ, куда они идутъ.
— Въ королевскую капеллу, — отвѣчалъ Ліонель. — Ты мнѣ будешь тамъ нуженъ.
Глава XXII
Удались! Ты слишкомъ похожъ на духа Банко!
Войдя въ королевскую церковь, Ліонель съ удовольствіемъ замѣтилъ, что въ ней не холодно, что она еще не успѣла остыть послѣ воскресныхъ службъ. Джобъ развелъ новый огонь въ печахъ, зная, гдѣ лежатъ дрова. Отъ фонаря зажгли свѣчи, и церковь освѣтилась. Когда всѣ приготовленія были окончены, Ліонель сѣлъ на скамейку, а Джобъ пристроился у одной изъ затопленныхъ имъ печей и крѣпко заснулъ подъ вліяніемъ охватившаго его тепла послѣ испытаинаго имъ сильнаго холода.
Мысли Ліонеля были въ какомъ-то разбродѣ. Какъ ни старался онъ ихъ собрать, ничего не выходило. Онъ всталъ, подошелъ къ окну, посмотрѣлъ на улицу, по которой мела метель, и вернулся на прежнее мѣсто. При мерцаніи свѣчей ему вездѣ мерещились какія-то странныя тѣни, и было жутко. Онъ снова всталъ и обошелъ всю церковь, заглянулъ за каждую колонну. Никого нигдѣ не было. Только его собственные шаги съ глухой гулкостью раздавались на всю церковь.
Ліонель вернулся къ печкѣ и, желая услыхать хоть чей-нибудь человѣческій голосъ, дотронулся до Джоба ногой, чтобы разбудить его. Тотъ сейчасъ же проснулся, какъ человѣкъ съ издерганными нервами,
— Ты сегодня какой-то кислый, Джобъ, — сказалъ Ліонель, стараясь скрыть свою слабость подъ маской веселости. — Что же ты не спросишь, зачѣмъ я сюда пришелъ?
— Бостонцы любятъ свои храмы, — отвѣчалъ юродивый.
— Но по ночамъ они больше любятъ все-таки свои постели.
— Джобъ любитъ ѣсть и любитъ тепло.
— И поспать любитъ, какъ видно.
— Да. Спать хорошо. Джобъ не чувствуетъ голода, когда спитъ.
Ліонель помолчалъ, тронутый этимъ наивнымъ безсознательнымъ выраженіемъ со стороны Джоба своихъ страданій. Потомъ онъ продолжалъ:
— Я жду сюда пастора, двухъ дамъ и капитана Польварта.
— Я дюблю капитана Польварта. У нето всегда много съѣстного.
— Ты только и думаешь объ ѣдѣ.
— Богъ создалъ голодъ. Онъ создалъ и пищу. Но кородь всю пищу отдаетъ своимъ прожорливымъ красномундирникамъ.
— Слушай внимательно, что я тебѣ буду говорить. Одна изъ дамъ, которыя сюда пріѣдутъ, миссъ Дайнворъ. Ты знаешь миссъ Дайнворъ? Красавицу?
Красота миссъ Дайнворъ не имѣла никакой цѣны въ глазахъ юродиваго. Онъ апатично глядѣлъ на Ліонеля.
— Ну, конечно, Джобъ, ты долженъ ее знать. Она тебя столько разъ дарила и вещами, и деньгами.
— Знаю. Мистриссъ Лечмеръ ея бабушка…
Это обстоятельство было въ глазахъ Ліонеля наименьшей рекомендаціей для Сесили. Онъ помолчалъ и сказалъ:
— Дѣло не въ томъ, кто ея бабушка, а въ томъ, что она сегодня сдѣлается моей женой. Ты будешь свидѣтелемъ нашего брака, потомъ загасишь свѣчи, закроешь печи и отнесешь ключъ отъ церкви доктору Ляйтерджи. Завтра утромъ придешь ко мнѣ и получишь отъ меня вознагражденіе.
Юродивый вдругъ всталъ, принялъ какой-то странно-важный видъ и проговорилъ:
— Стало быть, майоръ Линкольнъ жеиится и пригдашаетъ меня къ себѣ на свадьбу? Теперь Нэбъ сколько угодно можетъ проповѣдовать противъ гордости и тщеславія. Теперь она, что ни говори, а кровь есть кровь, и плоть есть плоть.
Въ глазахъ юродиваго мелькнулъ при этомъ проблескъ разсудка, такъ что Ліонель попросилъ, чтобы онъ объяснилъ свои сюва. Но мысли юродиваго сейчасъ же опять вошли въ свои тѣсныя рамки, и онъ не отвѣчалъ ничего. Въ это время у входа въ церковь послышался шумъ. Отворилась дверь, и вошелъ докторъ Ляйтерджи, закутанный въ плащъ и весь занесенный снѣгомъ. Ліонель встрѣтилъ его и провелъ къ тому мѣсту, гдѣ самъ сидѣлъ у печки. Докторъ Ляйтерджи раскутался, осмотрѣлся кругомъ и одобрилъ сдѣланныя Ліонелемъ приготовіенія.
— Я удивляюсь, сэръ, отчего они не ѣдутъ, — сказалъ майоръ Линкольнъ. — Имъ бы уже пора. На моихъ часахъ десять часовъ, а здѣшніе еще не били. Я, по крайней мѣрѣ, не слыхалъ.
— Публичные часы теперь всѣ невѣрно ходятъ, — отвѣчалъ пасторъ. — На нихъ дѣйствуетъ холодъ. Скажу вамъ, майоръ Линкольнъ, я не раздѣляю пуританскаго взгляда на религію. Пуритане видятъ въ религіи что-то мрачное, зловѣщее. Напротивъ, религія должна быть жизнерадостна. Наша бѣдная природа подвержена такому множеству всякихъ золъ и бѣдъ, что мы просто обязаны пользоваться каждымъ удобнымъ случаемъ поймать себѣ счастье. Это нашъ долгъ.
— Грѣхъ не можетъ сдѣлать счастливымъ человѣка падшаго, — раздался вдругъ глухой голосъ, точно выходившій изъ печки.
— Что? Что вы сказали, майоръ Линкольнъ? Какая мрачная мысль для человѣка, собирающагося вѣнчаться! — сказалъ пасторъ, озираясь по сторонамъ.
— Это одинъ бѣдный юноша, котораго я привелъ съ собой, чтобы онъ помогъ мнѣ зажечь здѣсь свѣтъ, — отвѣчалъ Ліонель. — Онъ повторяетъ изреченія своей матери, сэръ, вотъ и все.
Докторъ Ляйтерджи разглядѣлъ Джоба, притаившагося за печкой, и сказалъ съ презрительной усмѣшкой:
— Я знаю этого мальчика, сэръ. Онъ напичканъ всевозможными текстами и даже пускается въ религіозные споры. Его слабый отъ природы разсудокъ, вмѣсто того, чтобы развивать, еще въ дѣтствѣ, окончательно забили всѣми этими тонкостями.
Ліонель нетерпѣливо подошелъ къ окну, поглядѣлъ въ него и воскликнулъ:
— Боже мой! Хоть бы пріѣзжали скорѣе!
Вдругъ онъ увидалъ сани, ѣхавшія по совершенно пустой улицѣ, радостно вскрикнулъ и побѣжалъ встрѣчать невѣсту. Пасторъ взялъ свѣчку, прошелъ въ алтарь, облачился, зажегъ всѣ остальныя свѣчи и съ открытой книгой въ рукахъ сталъ ждати брачущихся. Джобъ остановился въ сторонкѣ, въ тѣни, и съ дѣтски-почтительнымъ страхомъ глядѣлъ на внушительную фигуру пастора въ облаченіи.
Изъ менѣе освѣщенной части церкви медленно подходила къ алтарю небольшая группа лицъ. Впереди шла Сесиль подъ-руку съ Ліонелемъ. Верхнюю теплую одежду она сняла съ себя въ притворѣ и осталась въ одномъ платьѣ. Оно было бѣлое атласное, сшитое по модѣ, съ такой же мантильей на дорогомъ мѣху и обшитой мѣхомъ. Верхъ платья былъ отдѣланъ двумя рядами кружевъ. Все было очень просто для такого торжественнаго случая и въ то же время замѣчательно изящно. Сама невѣста въ этомъ туалетѣ была чудно-хороша.
Подходя къ священнику, Сесиль граціозно сбросила съ себя мантилью, повѣсивъ ее на рѣшетку, и приблизилась съ Ліонелемъ къ алтарю. При входѣ въ церковь она едва держалась на ногахь, опираясь на руку Ліонеля, но теперь ея шаги сдѣлались тверже. Щеки ея были блѣдны отъ волненія, но глаза свѣтились нѣжностью къ жениху. Изъ двухъ брачущихся она была если не спокойнѣе, то сосредоточеннѣе своего жениха; Ліонель же никакъ не могъ собрать своихъ мыслей, былъ очень разсѣянъ и все чего-то озирался, какъ будто опасаясь, что изъ темноты вдругъ появится что-нибудь страшное.
Провожающихъ было только двое — Агнеса и Польвартъ. Какъ только всѣ встали на свои мѣста, сейчасъ же раздался въ торжественной тишинѣ храма внушительный басъ священнослужителя. Докторъ богословія Ляйтерджи вдохновился торжественностью поздняго часа и необычайностью обстановки среди абсолютно пустой церкви. Увѣщаніе, предшествующее моменту благословенія брака, онъ прочиталъ съ особенно елейнымъ выраженіемъ, дѣлая длинныя и частыя паузы, но когда дошла очередь до словъ: «Не знаетъ ли кто какого-нибудь законнаго препятствія? Если знаетъ, пусть говоритъ теперь же, или пусть ужъ не говоритъ никогда!» — эти слова докторъ Ляйтерджи произнесъ громко, на всю церковь, и обвелъ ее при этомъ глазами, стараясь заглянуть во всѣ углы. Всѣ присутствующіе направили свои взгляды туда же, куда и онъ, какъ будто допуская возможность, что можетъ раздаться протестующій голосъ.