Да, сэръ, я буду благоразуменъ. Если же я буду благоразуменъ, то и поступать буду разумно.
Въ концѣ предыдущей сцены Польвартъ находился въ такой растерянности, что совершенно не въ силахъ былъ реагировать какимъ бы то ни было образомъ на угрозы солдатъ. По своему природному характеру онъ склонялся въ сторону гуманности, но послѣднія слова, сказанныя юродивымъ, пробудили и въ немъ чувство мести. При первомъ взглядѣ на поблекшія, но когда-то красивыя черты матери Джоба онъ узналъ въ ней ту женщяну, которую встрѣтилъ на кладбищѣ у могилы мистриссъ Лечмеръ. Когда она встала передъ солдатами съ неустрашимостью матери, защищающей своего сына, въ ея чертахъ обнаружилось столько достоинства, что у Польварта явилась къ ней невольная симпатія. Капитанъ уже собирался опять пустить въ ходъ, чтобы поддержать усилія Абигаили, все свое вліяніе на солдатъ, какъ вдругъ появилась вышеупомянутая дама и однимъ своимъ появленіемъ вызвала въ солдатахъ реакцію. Польвартъ остался только безмолвнымъ и внимательнымъ зрителемъ того, что потомъ произошло.
Очутившись средя безпорядочной толпы солдатъ, неизвѣстная дама сначала встревожилась и смутялась, но сейчасъ же преодолѣла свою женскую робость, призвала себѣ на помощь все свое присутствіе духа и откинула капюшонъ своей шелковой мантильи. Передъ изумленными зрителями явилисъ блѣдныя, но попрежнему милыя черты Сесили.
— Я не знаю, почему здѣсь всѣ съ такими гнѣвными лицами столпились у постели больного, — сказана она послѣ нѣсколькихъ секундъ глубокаго моячанія. — Если вы задумали протавъ него что-нибудь жестокое, то умоляю васъ вспомнить о своей солдатской чести и объ отвѣтственности, которая на васъ ляжеть передъ вашимъ начальствомъ. Я сама жена военнаго и обѣщаю вамъ именемъ того, это можетъ всегда замолвить слово главнокомандующему, что васъ или простятъ за все, или строго накажутъ — смотря по тому, какъ вы поступите дальше.
Солдаты нерѣшительно переглянулись. Повидимому, они уже хотѣли отказаться отъ мести, но тутъ выступилъ впередъ тотъ самый солдатъ, который предлагалъ сжечь Джоба живьемъ, и сказалъ съ неудовольствіемъ:
— Если вы, миледи, самя супруга военнаго, какъ вы говорите, то вамъ слѣдуетъ знать, какъ горько товарищамъ и друзьямъ предательски убитаго офицера. Позвольте спросить, миледи: что же, по вашему, должны дѣлать гренадеры, когда какой-нибудь идіотъ хвастается при нихъ, что онъ убилъ капитана Дениса Мэкъ-Фюза, ихъ ротнаго командира?
— Кажется, я васъ теперь поняла, — отвѣчала Сесидь. — Я слышала, что этого юношу подозрѣваютъ въ томъ, что онъ былъ на сторонѣ американцевъ въ день той битвы, о которой вы говорите. Но убить человѣка въ сраженіи не значитъ быть убійцей, иначе кто же вы тогда сами? Вѣдь война — ваше ремесло.
Ее перебилъ съ десятокъ голосовъ, почтительно запротестовавшихъ:
— Большая разшща, миледи! То — сраженіе, честный бой, а тутъ было простое убійство.
Много было и еще сказано, чего Сесиль не разобрала и не поняла, потому что было сказано безсвязно и съ обычной ирландской живостью. Когда шумъ улегся, опять выступилъ прежній гренадеръ и объяснилъ Сесили:
— Мидеди, вы сказали сущую правду, и въ то же время не совсѣмъ вѣрно. Когда человѣка убьютъ въ бою, это значитъ ужъ такая его судьба. Ни одинъ настоящій ирландецъ протестовать противъ этого не будетъ. Но вѣдь этотъ негодяй спрятался за трупъ убитаго гренадера, прицѣлился въ нашего капитана и застрѣлилъ его. Вотъ въ чемъ мы его обвиняемъ. Да и стрѣлялъ, онъ уже пбслѣ того, какъ битва была кончена, слѣдоватеньно, смерть капитана была ни на что не нужна. Черезъ нее дѣло не мѣнялось.
— Я не знаю всѣхъ тонкостей вашей жестокой профессіи, — сказала Сесиль, — но слышала, что вообще погибло довольно много народа уже послѣ того, какъ королевскія войска вступили въ окопы.
— Совершенно вѣрно, миледи, — возразилъ гренадеръ, — это вамъ правильно передали. Тѣмъ болѣе необходимо, чтобы хоть одинъ изъ виновниковъ поплатился за такое предательство. Разъ битва кончена, то уже убивать нельзя.
У Сесили дрожали и вѣки, и губы, когда она продолжала.
— Я знаю многихъ, которые погибли или были ранены именно при такихъ условіяхъ, какъ вы описываете, но я думала до сихъ поръ, что это обычный удѣлъ войны. Но даже если этотъ молодой человѣкъ и виновенъ — вы только поглядите на него: неужели онъ достоинъ гнѣва людей, которые честь свою полагаютъ въ томъ, чтобы сражаться съ противникомъ равнымъ оружіемъ? Онъ давно уже пораженъ рукою, которая гораздо сильнѣе вашихъ рукъ, и которая отняла у него разсудокъ. Въ довершеніе его бѣдъ, онъ заболѣлъ ужасной болѣзнью, отъ которой почти никто никогда не выздоравливаетъ. И вы сами, будучи ослѣплены гнѣвомъ, подвергаете себя опасности заболѣть такой же болѣзнью. Вы увлеклись жаждой мести, а вмѣсто то-то сами легко можете сдѣлаться жертвой заразы.
Пока она это говорила, солдаты незамѣтно отходили все дальше и дальше назадъ, такъ что между ними и кроватью Джоба оказалось значительное пространство. Многіе изъ нихъ молча вышли совсѣмъ изъ комнаты. Боязнь заразы пересилила въ нихъ всякое другое чувство. Сесиль воспользовалась пріобрѣтеннымъ успѣхомъ.
— Уходили бы ужъ и вы изъ этого опаснаго помѣщенія, — сказала она, обращаясь къ оставшимся солдатамъ. — Мнѣ нужно поговорить съ этимъ молодымъ человѣкомъ о судьбѣ офицера, который дорогъ для всей арміи и который стоитъ того, чтобы имъ дорожили. Вотъ вамъ денегь, возвращайтесь къ себѣ въ казармы и не подвергайте себя опасности безъ всякой пользы. Ступайте. Все будетъ забыто и прощено.
Гренадеръ взялъ отъ Сесили деньги почти съ неохотой, но, видя, что съ нимъ осталось очень мало народа, все-таки ушелъ, наконецъ, сдѣлавъ Сесили неловкій поклонъ и кинувъ сумрачный, свирѣпый взглядъ на человѣка, такъ неожиданно и странно избавившагося отъ его мести. Въ помѣщеніи не осталось ни одного солдата, и скоро въ отдаленіи затихли даже ихъ шаги. Сесиль быстро оглянулась на оставшихся около нея. Узнавши Польварта и замѣтивши удивленіе у него на лицѣ, она слегка покраснела и смущенно опустила глаза, но потомъ оправилась етъ смущенія и сказала:
— Я полагаю, капитанъ Польвартъ, что насъ обоихъ привела сюда одна и та же цѣль.
— Вы во мнѣ не ошиблись, — отвѣчалъ Польвартъ. — Сейчасъ же, какъ только я исполнилъ печальное порученіе, возложенное на меня вашей кузиной, я поспѣшилъ сюда, чтобы ухватиться за нить, которая, какъ я полагаю, должна насъ привести къ…
— Къ тому, что мы хотимъ узнать, — договорила Сесиль, оглядываясь на остальныхъ свидѣтелей сцены. — Но нашъ первый долгъ — быть гуманными. Нельзя ли перенести этого несчастнаго молодого человѣка въ его комнату и подать ему необходимую помощь?
— Это можно сдѣлать и теперь, и послѣ того, какъ мы его допросимъ, — отвѣчалъ Польвартъ съ такой холодностью и такимъ равнодушіемъ, что Сесиль удивленно на него поглядѣла. Замѣтивъ, что онъ своимъ безучастіемъ произвелъ на нее невыгодное впечатлѣніе, капитанъ обернулся къ двумъ мужчинамъ, стоявшимъ въ дверяхъ и видѣвшимъ оттуда все, что произошло, и небрежно сказалъ имъ:
— Ширфляйнтъ, Меритонъ, подите сюда и перенесите этого субъекта въ его комнату.
Ни тому, ни другому изъ лакеевъ это приказаніе не понравилось. Меритонъ тихонько заворчалъ и собирался уже категорически отказаться, но къ приказанію Польварта присоединила свою просьбу Сесиль, и тогда онъ рѣшился выполнить непріятную обязанность. Джоба на кровати перенесли въ маленькую комнату въ башнѣ, откуда за часъ передъ тѣмъ его утащили солдаты, чтобы удобнѣе было его истязать въ большомъ помѣщеніи.
Когда Абигаиль успокоилась, что солдаты больше не будутъ терзать ея сына, она бросилась на тюкъ старыхъ веревокъ, часть которыхъ была употреблена на топку камина, и такъ сидѣла на немъ въ тупой неподвижности, покуда ея сына переносили въ его комнату. Убѣдившись, что Джобу не хотятъ дѣлать зла, а желаютъ, напротивъ, принести ему хоть какую-нибудь пользу, она тоже пришла въ его комнату и подала туда зажженную свѣчку, не переставая внимательно наблюдать, что будетъ дальше.
Польвартъ, повидимому, полагалъ, что для Джоба сдѣлано совершенно достаточно, и стоялъ съ довольно сумрачнымъ видомъ, ожидая, чего еще пожелаетъ Сесиль. A она съ чисто женской заботливостью и внимательностью распоряжалась переносомъ больного и, когда дѣло было сдѣлано, велѣла лакеямъ уйти въ другую комнату и тамъ дожидаться ея приказаній. Когда Абигаиль молча подошла и встала у кровати сына, въ комнатѣ остались, кромѣ нея и больного Джоба, только трое: Сесиль, Польвартъ и незнакомый мужчина высокаго роста, провожавшій Сесиль въ магазинъ. При слабомъ свѣтѣ сальной свѣчки еще рѣзче выдѣлялась убогая обстановка комнаты.
Несмотря на твердую рѣшимость, выказанную Сесилью во время бесѣды съ солдатами, ей захотѣлось воспользоваться темнотой комнаты, чтобы скрыть свои выразительныя черты даже отъ единственной женщины, которая была тутъ съ нею. Она снова накинула себѣ на голову капюшонъ, встала тамъ, гдѣ было всего темнѣе, и заговорила, наконецъ, съ юродивымъ.
— Джобъ Прэй, — сказала она дружески-теплымъ тономъ, — я пришла сюда не затѣмъ, чтобы васъ наказывать или запугивать васъ какими-нибудь угрозами. Я пришла васъ только спросить объ одной вещи, и если вы мнѣ ничето не отвѣтите, или скажете неправду, обманете, скроете что-нибудь, то это съ вашей стороны будетъ и грѣпіно, и жестоко.
— Вамъ нечего бояться, что мой сынъ скажетъ вамъ неправду, — сказала Абигаидь. — Тотъ же Богъ, который отнялъ у него разумъ, не лишилъ его добрыхъ сердечныхъ качествъ. Онъ даже не знаетъ, что такое ложь. Какъ жаль, что нельзя того же сказать о женщинѣ, которая родила его на свѣтъ!
— Надѣюсь, что онъ ваши слова о немъ подтвердитъ своими поступками, — сказала Сесиль.
Она подумала съ минуту и вдругъ прибавила:
— Абигаиль Прэй, я полагаю, вы знаете, кто я.
— О, да, конечно, знаю, — отвѣчала Абигаиль, разсматрпвая изящную внѣшность говорившей съ ней леди и какъ бы сравнивая это изящество со своей собственной убогостью. — Вы — богатая и счастливая наслѣдница той особы, которую сегодня только что отнесли въ мѣсто вѣчнаго успокоенія. Могила открывается одинаково для бѣдныхъ и богатыхъ, для счастливыхъ и несчастныхъ. Я васъ знаю. Вы супруга сына богатаго человѣка.