Блюдо представляло собой противоестественный союз креветок, сосикок, гусятины, томатов и лука, смешанного с рисом, и я с удовольствием им занялся, поделившись с Лойошем, Ротсой и Тряпочником. Тряпочник одобрил, хотя для него вышло слишком остро. Я бы согласился, но с давних пор привык верить, что если у меня пожар во рту, в глотке и в носовых пазухах, а я делаю вид, что мне нравится, это помогает мне выглядеть круче. И все же было вкусно; если выживу, надо будет узнать, у кого это куплено.
У джарегов во рту, кстати сказать, нет как бишь их там зовут, в общем, того, что отвечает за восприятие остроты — в отличие от людей и драгаэрян, — так что Лойош счет это очередной удобной возможностью посмеяться надо мной.
Тряпочник кратко поведал мне, каково это — вырасти в деревеньке в ближних окрестностях Адриланки, мать его работала меднокузнецом, а отец держал маленькую винодельню. Раз в десять лет они посещали Город, где проводили неделю, и вот во время одного из этих визитов увидели представление «Вид из гнезда», и Тряпочник, которого тогда еще так не звали, влюбился сразу и наповал. Он работал то в одном, то в другом театре с тех пор, как ему исполнилось девяносто, и никогда не желал для себя иной жизни.
— Даже несмотря на еду? — спросил я.
Он махнул кусочком креветки, зажатым между палочек, и сказал:
— Мне подходит.
Я хотел, конечно, сказать, мол, не понимаю, у тебя не работа, а полный отстой, ты следишь за задним входом, а потом обходишь здание и протираешь мебель в вестибюле, и это ты называешь — быть частью театра?
Однако выразить все это так, чтобы не было обидно, я не мог, а моему кинжалу это не понравилось бы.
Но, наверное, частично я его понял, потому что однажды Тряпочник сказал:
— Знаешь, этот взгляд, совершенно ни на что не похожий, взгляд, с которым люди выходят из зала в конце второго дня трехдневника, или в конце третьего дня четырехдневника. Я имею в виду, когда они уже полностью втянулись, и вот ты видишь, как все они идут домой и считают часы до возвращения. Они втянулись, они уже твои, и ты это знаешь. А потом взгляд в конце, когда они выползают, зная, что представление их преобразило, но еще не знают, как. Вот ради этого — стоит терпеть все, что угодно, просто чтобы быть частью этого. Даже когда эта часть… — он сделал неопределенный жест, скользнув взглядом окрест.
Нет, я по — прежнему не понимаю, и все же вроде как подобрался близко.
Наверное.
Мы доели, после чего Тряпочник вежливо предложил оставить мусор его заботам.
Я еще какое — то время расхаживал по театру и понял, что все больше и больше ощущаю себя зажатым в тесноте, не способным ничего сделать. Словно в клетке.
Сидеть в клетке — неприятно, и с головой от такого творятся странные вещи; но ведь это лучше, чем умереть, так ведь? А что клетка, так сиживал я и в худших.
Я все еще не компенсировал весь нужный мне сон, так что решил, что сегодня у меня короткий день, и направился к себе в «норку».
Дерагар изучил себя в зеркале и в последний раз поправил прическу.
Мысленно потянулся к отцу и сообщил, что на остаток вечера будет занят.
«Да, — отозвался Крейгар, — могу себе представить…»
«Не надо.»
В голове у него эхом отозвался смешок. Закончив приводить себя в порядок, он снова посмотрел на собственное отражение. Отражение забавлялось. Он забавлялся. Осознал, что ему не терпится, и не мог не усмехнуться. Помешает ли толика недоверия — в конце концов, она из Левой Руки, — получить удовольствие от ее общества, или добавит к общему опыту чуток трепета? А может, и то, и другое?
Так, главный вопрос: с подарком идти или нет? А если с подарком, с каким именно? Иначе говоря, он действительно ухаживает за ней, или просто знакомится достаточно хорошо, чтобы решить, хочет ли он этого? Главный аргумент за подарок — время, так у него будет повод убить оставшийся до встречи часок.
Ну же, Дерагар, ты что, ребенок?
Наконец он решил, что раз уж они сошлись в таком неформальном ключе, подарок — это риск слишком усилить связь. А еще, если задуматься, покрой одежды, пожалуй, несколько через край: бархат говорит то, что он вовсе не собирался говорить, а оборки вокруг шеи, нет, это просто неправильно.
Еще вопрос: нормальный меч или парадный?
Он покопался в шкафу, трижды изменил мнение, в итоге остался как было. Меч не брать, а вот кинжалы должны быть строго утилитарными.
Прогулка была бодрящей, вечер — приятным. Забавно, он даже почти подпрыгивал, входя в здание.
Никка встала, когда он вошел, и улыбнулась.
— Мило. Мне нравится костюм.
— Спасибо.
— Не слишком модно для клявы?
— Верно. Может, тогда выпить что — нибудь получше? Или даже поужинать?
— Конечно. За мой счет, раз уж ты взял на себя труд парадно одеться.
— Не такой великий труд. Сложно было разве что сделать вид, что я не пытаюсь парадно одеться, и это явно не получилось.
Она рассмеялась. Смех у нее был приятный, глубокий, и глаза у нее при этом сверкали.
Ордвинаковы подмышки, Дерагар. Ты у ее ног.
— Есть мысль, где именно? — спросил он.
— Ага, знаю одно местечко. Но придется пройтись.
— Вечер хороший.
— Правда? Я весь день не выходила. Работала с твоими монетами.
— Теплый бриз с моря — океана. Мне он всегда нравился.
— Всяко лучше ароматов скотобойни.
— Уф. Вот обязательно надо было поминать?
— Да. Ты почти отдался подростковой романтике.
— А что, такая есть?
— Угу.
— Надо быть поосторожнее.
— Время, господин джарег.
— Понимаю, госпожа джарег.
Он предложил ей руку, которую она без раздумий приняла.
— Итак, — проговорила Никка, — как там преступления?
— Хорошо. А у тебя?
— Великолепно.
— Хмм. Ты уверена, что в преступлениях нет романтики?
— В наших — точно нет.
— И то верно.
Таверна была крохотной, похожей на дом торговца, у которого снесли несколько стен. Там было шесть столиков, каждый лишь с двумя стульями, и небольшая барная стойка вообще без стульев. У стойки несколько текл что — то пили из стеклянных чашек и тихо переговаривались. Дерагар узнал ароматы ванили и чего — то цитрусового, но прочее опознать не сумел. Занят был лишь один из столиков. Они уселись за крайний, он позволил Никке занять место у стены.
— Приятное местечко, — сказал Дерагар. — Что тут стоит брать?
— Пиво любишь?
— Не слишком.
— Хорошо, потому что оно тут отвратное. А вот вино вполне приличное.
Но мы здесь ради пирогов с мясом и апельсиновым соусом.
— Пироги с мясом и… ха. Ладно.
— Верь мне.
— Обещаю.
Разговор продолжился, в этом Дерагар был уверен, но о чем они говорили — он не помнил, только что через некоторое время у него закружилась голова, а потом чашка с вином выпала из рук, и Никка вдруг показалась обеспокоенной. Он помнил, что хотел сказать ей, мол, все нормально, но не знал, сумел ли что — либо сказать, прежде чем рухнуть со стула совершенно безо всяких на то причин, а потом его ударило полом.
Меня разбудил хлопок за дверью моего крохотного чуланчика, на который я отозвался четким и ясным:
— Мррф?
— Вам принесли кляву.
Голоса я не опознал, но словами проникся. Забавно, что сама мысль о кляве будит меня так же быстро, как и собственно клява.
В любом случае я быстро оделся и поднялся к боковому выходу, где клява все еще источала пар. Мне восхотелось издать дьявольский гогот.
Опять же, я ведь был в театре, так что, возможно, и стоило.
Клява оказалась горячей и не слишком сладкой, и исполнила счастьем все мои конечности. Лойош и Ротса хранили молчание, уважая мою эйфорию воссоединения с кружкой.
Чуть погодя я поднялся в зрительный зал, чувствуя себя столь благодушным, что меня не беспокоило, что я могу увидеть там, на сцене.
Возникнув в зале, я увидел только что вошедшую туда Абесру. Я держался подальше, моей частью было — доставить адвоката к Пракситт, исключив меня из процесса полностью, в первый раз они это мое намерение проигнорировали, и я не хотел давать им возможности проигнорировать его и во второй раз.
Учитывая все обстоятельства, вряд ли у меня хватит терпения разбираться со всеми юридическими плюсами и минусами подготовки судебного процесса насчет имеют ли лиорны право запретить пьесу из — за того, что она оскорбляет их чувства.
Я почувствовал, как моя физиономия искривляется в гримасе, и сказал себе: стоп, хватит. Да, слишком много тут происходило всего и сразу, и это мешало мне разобраться с каждым кусочком по отдельности. Однако это вовсе не оправдание, чтобы все это отражалось на моем лице. Потому что если можно что — то прочесть по лицу, уже даже незачем пытаться влезть в сознание.
И все же, вопреки всему этому, клява подняла мне настроение.
9. ДЕНЬ 2 АКТ 4 СЦЕНА 1
Гример:
Каждый вечер после представленья
Каждый смотрит в зеркало актер.
Каждый раз я слышу их скуленье:
Актер:
Вот, опять морщины! Эй, гример!..
Гример:
Каждый раз меня они ругают,
Не желая знать забот моих.
Кремы и лосьоны сочиняю,
Как поэт свой сочиняет стих,
Подбирая лучшее из лучших,
Красоту актерам наводя —
Но насколько ж надо быть дремучим,
Чтобы верить в грим, а не в себя!
Макияжи иссушают кожу,
Это кто угодно подтвердит…
Актер:
Мертвяков играть с такою рожей!
Гример:
Роли — режиссер определит.
Актер:
Как разгладить это непотребство?
Тут без волшебства не обойтись.