Я поднялся к сцене, однако было еще слишком рано. Возникла мысль, не найти ли чего перекусить, но потом я решил, что это плохая идея, так что я вроде как стоял около «края семь», сжимая и разжимая руки.
— Нервишки перед премьерой?
Я развернулся на голос. Актриса, облаченная в цвета Дома Лиорна, стояла рядом со мной, глядя на сцену. Она и в самом деле очень походила на лиорна, но я уже видел, на какие подвиги способны художники — гримеры.
— Почему ты так думаешь?
— Ты покачиваешься туда — сюда, но хребет у тебя жесткий как доска.
— О.
— Брат у меня точно такой же.
Я сглотнул желчь и кивнул.
— Он у нас в труппе?
— Нет. Он работает у Фелхингора.
— О, кажется, я когда — то видел их представление. Что — то о рыбачьей лодке на реке.
— Там не лодка, там траулер. Он играл первого помощника.
— Ты, похоже, гордишься им.
— Еще как. У тебя братья или сестры есть?
— Нет.
— Начинает собираться народ, — проговорила она. — Нам нельзя оставаться здесь.
— Ладно.
Следом за ней я ушел за кулисы.
— Вот когда все начинает обретать плоть, понимаешь? Когда видишь, как в двери входят первые зрители и занимают свои места.
— Да, мне так и говорили…
— Там за углом есть ведро.
— Спасибо, — сумел выдавить я, и успел добежать как раз чтобы воспользоваться этим ведром.
— Когда тебе выходить? — спросила она, пока я полоскал рот, внезапно осознав, или по крайней мере предположив, зачем тут на каждом шагу стоят кувшины с водой.
— Танцевальный номер в акте четыре, сцена три.
— Долго ждать придется.
— А то я не знаю. Кстати, я Влад.
— В курсе. А я Криша, хотя сегодня, конечно, я «леди Белит».
— А я «императорский дворцовый гвардеец номер один».
— Я на первом своем представлении была «танцовщица номер пять». После выступления меня нашла прабабушка и заявила, что я была лучше всех. Такая прелесть, я почти расплакалась.
Звякнул колокольчик.
— Пять минут, — сказала она.
— Пойду тогда, наверное, найду свою группу. И, Криша — спасибо. Буду должен.
— Мы все умрем, — заверила она, помахала, улыбнулась, затем развернулась и сплюнула в ведро.
Я бесцельно шатался там и сям еще с минуту, пока Лойош не напомнил мне, что я должен быть вместе с остальной компанией танцоров.
Присоединившись к ним, я немедля вспомнил свое краткое пребывание в армии[48], потому как у всех у них были такие же лица, как у моих сослуживцев в ожидании приказа. Причем я сам понимал, что это глупо, ибо риск выставить себя дураком совершенно несравним с риском оказаться порубленным на куски, но — что было, то было.
«Они не этого боятся, босс, и ты это знаешь.»
«Да?»
«А ты разве этого боишься? И тогда, в армии, ты тоже боялся именно этого?»
«Да.»
«Правда?»
Нет. Я боялся, что порубят всех остальных, и я останусь один. Ну, это хотя бы имело какой — то смысл.
«Заткнись, Лойош.»
«Всегда пожалуйста, босс.»
Хотел спросить, сколько нам еще до выхода на сцену, но осознал, что рот у меня пересох настолько, что говорить не выходит, и я огляделся в поисках воды, нашел, выпил, а потом сообразил, что задавать этот вопрос — значит очень, очень раздражать всех остальных, и в итоге я просто ждал.
А потом из зрительного зала донесся какой — то гомон, а может, просто общие разговоры до начала выступления стали громче, и я повернулся к соседке — танцовщице, наверное, тиассе, чье имя так и не узнал.
— Что…
— Думаю, это появилась императрица.
— А. Да.
— В первый раз выступаешь перед ее величеством? — спросила она.
— Да, — честно ответил я.
— Не бери в голову; просто очередное выступление, и все.
Я кивнул.
— Мы все умрем.
— Именно.
— Свет через две минуты, — громко сказал кто — то. Кто, не знаю. Руки мои задеревенели, а это не слишком хороший знак, я ведь даже на сцену при открытии не выхожу. Странно все это. Конечно же, я все это видел уже не раз — но с той стороны: предвкушение, а потом краткий миг полной темноты, когда гаснут все огни в зале, а свет на сцене еще не зажгли. С этой стороны все смотрелось иначе, и — точно так же.
Есть одно специфическое ощущение при колдовстве: когда напряжение растет, растет, а потом высвобождается. Напряжение здесь, в театре, особенно в эти долгие — долгие мгновения перед сменой освещения, напомнило мне как раз о колдовстве.
А потом вспышка, и — аплодисменты.
Сколько раз я был в зрительном зале, когда все вот так вот принимались аплодировать, руками и хлопушками, ибо таков обычай, делать это как раз когда свет озаряет сцену? Забавно, как — то не приходило в голову считать, сколько же пьес я видел в театре. За все эти годы штук тридцать, пожалуй, наберется, если не больше. А бесчисленные хлопки в начале — ну, так положено. Только теперь, когда я слышал все это с другого конца, это как само колдовское заклинание, и мне живо вспомнился эпизод, когда некий ястреблорд, чье могущество перекрывало его здравый смысл, заполнил мое сознание псионической энергией[49]. Только сейчас это было куда приятнее: я чувствовал себя выше, сильнее, могущественнее, просто потому, что находился на стороне, что принимала эти аплодисменты.
Хорошо, что мне не нужно было выходить на сцену прямо сейчас, потому как ноги у меня подкашивались. Странно: я был переполнен энергией, и по — прежнему дрожал. Лица окружающих меня отображали скорее не то, что я чувствовал, а мои попытки не выказать, что я чувствую.
Началась музыка, и я вспомнил, что я единственный в этой труппе не выхожу на сцену — меня выпустят строго для одного эпизода, вот тогда — то мне и пора будет выходить. Я чуть отступил, чтобы никому не мешать.
Они выбежали, началось пение. Часть меня хотела присоединиться к небольшой компании в темном углу за «краем семь», откуда можно следить за происходящим на сцене, а другая часть меня же очень хотела оказаться там, где рядом со мной вообще никого не будет, в итоге я решил вовсе не двигаться с места.
Где — то там в личной ложе наблюдала за постановкой ее величество.
Где — то там представительницы Левой Руки готовились пересечься с Крейгаром, чтобы он мог доставить меня в оговоренное место обмена за кулисами. А я готовился выйти на сцену, и наверное, был перепуган больше, чем когда — либо в жизни. Если вы в курсе прошлых моих приключений[50], вы поймете, что это что — то. Ноги мои онемели, во рту пересохло, сердце колотилось, а желудок вел себя так, словно я только что телепортировался.
Разумеется, как раз в такой форме и надо пребывать, когда предстоит сделать нечто хитроумное и опасное, что потребует строжайшего расчета времени и скрупулезной наблюдательности.
Это ирония. Если вдруг не поняли сразу.
Я отступил еще дальше за кулисы, нашел стул, опустился на него и тут же встал.
«Босс? Ротса начинает слегка нервничать.»
«Я тоже.»
«Может, вина?»
«Нет, Лойош. Если выпью, я ничего подобного и пытаться провернуть не стану.»
«Даже чашечку?»
«Нет.»
Песня закончилась, в зрительном зале одобрительно засвистели, защелкали хлопушками, застучали ногами, а танцоры выбежали обратно за кулисы, раскрасневшиеся и довольные. Когда — то и я там свистел, хлопал и стучал ногами. Совершенно иное впечатление в сравнении с тем, что творится по эту сторону.
Я оставался все там же, но обрывки представления вполне слышал; кажется, на сцене как раз дудели трубы или что — то похожее.
Коти когда — то собирала хлопушки с разных представлений, на которые мы с ней ходили. У нее в прихожей целый ларец с такими стоял. Наверное, подобных коллекционеров немало.
— Привет, Влад.
Я развернулся на стуле.
— Сара!
— Не могла же я пропустить дебют твоей сценической карьеры.
— Я думал, ты имеешь в виду — мое финальное выступление.
Она рассмеялась.
— Все у тебя получится.
— Меня, кажется, вывернет.
— Бывает. Это вроде традиции.
— На премьере или на дебюте?
— И то, и другое.
— Для меня многое значит, что ты здесь, Сара. Спасибо.
— Так ты выходишь на сцену?
— Ага, есть причины. Ты знала?
— Теперь знаю. Ни за что не пропущу такое. Сколько тебе еще до выхода?
— Осталась пара очень длинных часов.
— Да, это самая сложная часть. Но как только ты выйдешь, все будет хорошо.
— Да, мне все об этом твердят.
А теперь я скажу вам нечто весьма странное: я так сосредоточился на том, чтобы выйти перед всеми этими людьми и сделать все правильные движения, что я все нынешнее утро даже и не вспомнил, зачем я вообще все это делаю. В смысле, я не просто упустил из виду, что вся суть затеи — спасти жизнь Дерагару, ну и мне заодно, если получится; я напрочь забыл, что мой выход на сцену — просто один шажок в общем плане. С ума сойти, что творится с человеком, которому предстоит выступать. Но вот я все вспомнил, и подумал, через что пришлось пройти Крейгару, после чего захотелось вообще ни о чем не думать, да только так не получается.
Сара коротко обняла меня, чмокнула в щеку и шепнула, мол, сейчас потихоньку проскользну обратно на свое место. От того, что она сейчас будет на меня смотреть, мне стало лучше, и в то же время — хуже, и я обязательно это вам объясню, когда сам пойму.
«Так, Лойош. Вы оба ждете тут до конца эпизода.»
«Босс…»
«Я думаю, все сработает. Но оно не сработает, если вы будете там.»
«Мне это очень, очень не нравится.»
«Ага, знаю.»
«Босс.»
«Будет так, как должно быть.»
Лойош и Ротса улетели на полку, где уже ранее сидели.
Поначалу время тянулось, потому что думать мне было не о чем, кроме как о несчастном Лойоше. Но потом я потихоньку начал втягиваться в представление, из которого до вчерашнего дня по сути только несколько фрагментов и видел, причем из второй половины. А потом я внезапно услышал, как два похмельных солдата грозятся зарезать гонца, если тот и дальше будет болтать настолько громко, и сердце мое екнуло, потому что я знал, что следующая сцена будет при дворе, а значит…