‹…› Любой работник знал, что может обратиться к «Андрею» при трудностях, даже чисто семейных. Тот что-то придумает, чем-то поможет. Особенно это проявилось в трудные годы войны. Испытания автомобилей велись в сельской местности и использовались для заготовки картофеля и других продуктов для работников КЭО. Огороды были у всех – помогали автомобилями. Заботился Липгарт и о снабжении столовой. А тем, кто ездил на обед домой, предоставлял автобусы. Я помню, как у проходной рабочая сказала, показав на наш автобус: “Как не в нашем царстве!” Автобусы же возили на работу и с работы живущих далеко от завода. Не зря по заводу ходила поговорка: “Крым, Кавказ и КЭО ГАЗ”».
Облик привлекательный. Цельный, энергичный, волевой человек, настоящий руководитель, знающий свое дело в нюансах и лучше всех, не чванный и не высокомерный, строгий, но и внимательный к подчиненным, когда надо – резкий, невзирая на авторитеты. Ну а дома?.. Каким он был дома?..
После войны Липгарты занимали уже не половину дома № 18 в Американском Посёлке, а весь дом – соседка эмигрировала в Израиль. Ее половину перепланировали, сделав там две большие комнаты – «папину» (одновременно кабинет и спальня хозяина дома) и «зеленую». Ремонтом дома занимались пленные немцы, и «очень хорошее отношение к ним наших родителей, вплоть до “кормежки”, как и всех, за обеденным столом, могло сослужить не очень хорошую службу “хозяевам”», вспоминал Сергей Липгарт.
После переполненья военных лет в пятикомнатном доме наступил относительный простор. Тетя Миля, Эмилия Армандовна Рейхерт, переехавшая в Горький из Кирова, умерла в 1950-м, а старшие дети Липгартов покинули родное гнездо еще во время войны: Ростислав и Елена (Зая) продолжили школьную учебу в Москве, где жили в Дурпере, в родовом «гнезде» Липгартов, сбереженном сестрой Андрея Александровича Татьяной; в 1946-м Слава поступил в МВТУ. А год спустя в «зеленой» комнате появилась новая обитательница. Речь идет об Але (Елене), дочери расстрелянного в мае 1938-го по обвинению к принадлежности «шпионско-террористической организации немцев» Владимира Липгарта, троюродного брата Андрея Александровича. Осенью 1941-го Алю вместе с матерью отправили из Машкова переулка в центре Москвы в далекую Караганду. Туда же выслали и двоюродную тетку Липгарта Ольгу Кракк. Именно она, увидев в газете фотографию лауреатов Сталинской премии, рискнула написать родственнику на адрес завода. Письмо дошло до адресата, и Андрей Александрович сделал все для того, чтобы Аля смогла перебраться из Караганды в Горький. Можно только представить, каких это стоило усилий и скольких походов в высокие кабинеты… Но в итоге все получилось: в 1947-м Аля переехала в Горький – к троюродному дяде, которого до этого ни разу в жизни не видела. Она поступила в Горьковское художественное училище, преподавала в женской школе Американского Посёлка рисование и черчение и до 1953-го жила в доме Липгартов. В столице Але появляться было запрещено, но Андрей Александрович обходил и этот запрет – Алю возили в Москву на машине, и тайком, за кулисами, она смогла побывать даже в Большом театре. И счастье нашла тоже в доме Липгартов: вышла замуж за своего четвероюродного брата, сына Андрея Александровича – Ростислава. Известный современный архитектор Степан Липгарт – их внук.
Итак, старшие дети покинули родное гнездо, с родителями оставались младшие, Сергей (чуть позже и он уехал в Москву) и Ирина. Последняя, когда я поинтересовался у нее, играл ли отец с детьми, возился ли с ними, долго смеялась:
– Играл?.. Я помню единственный эпизод – когда я болела. Папа тогда вошел в комнату и спросил: фигура, как твоя температура? Большего от него добиться было нельзя. Он был крайне немногословен, молчалив. Душой и хозяйкой дома была мама. Папу я могла не видеть неделями, особенно зимой. Я просыпаюсь – он уже на работе, я ложусь спать – он еще на работе…
Племянник Андрея Александровича Марк Дмитриевич Липгарт тоже запомнил, что «угрюмый на вид, но очень добрый человек, как мы называли его между собой, дядя Андрюша ‹…› все время был на работе. В немногие часы отдыха, включая и выходные дни, дядя ухаживал за милыми его сердцу цветами, в которых утопал его дом».
Впору представить себе сухого, холодного «технаря», поглощенного работой, неспособного на улыбку и другие простые эмоции. Но… достаточно просмотреть фотографии, хранящиеся в семейном архиве, как становится понятно: нет, далеко не всегда «он был крайне немногословен, молчалив», в том числе и с коллегами. Вот заводской фотограф Николай Добровольский поймал кэошников после ноябрьской демонстрации 1939-го, и стоящий в центре кадра Липгарт что-то весело говорит снимающему, а молодой еще Кригер – и где его фирменная невозмутимость? – хохочет над шуткой шефа. А вот юбилейный альбом того же Добровольского к 50-летию: Анна Панкратьевна смущенно закрывает лицо рукой и смеется, смеется и ее муж. На следующих страницах – весь многочисленный клан Липгартов возле дома, и счастливые улыбки на лицах нисколько не выглядят постановочными, натянутыми.
В послевоенные годы, как и в довоенные, в доме № 18 с удовольствием справляли праздники – причем и советские, и церковные. Крутили патефонные пластинки, привезенные отцом из Америки в 1938-м, – Петра Лещенко, Вертинского, Шаляпина, – пели хором романсы, русские и советские песни, танцевали. Андрей Александрович в этих праздниках не участвовал, но всегда на них присутствовал и ничего против общего веселья не имел. Особенно весело всегда отмечали Новый год – с подарками, «живым» Дедом Морозом и большой, до потолка, елкой, стоявшей обычно весь январь. Все члены семьи надевали маски, на новый 1950-й, к примеру, на Андрее Александровиче была маска поросенка, Ира Липгарт нарядилась Бабой Ягой, Анна Панкратьевна – Зубной болью; все это запечатлели на память. Кстати, Новый год был единственным днем в году, когда Липгарт позволял себе алкоголь – единственный бокал шампанского: сказывалась приобретенная в юности спортивная закалка. Во время других домашних праздников он пил фруктовый сок, а Анна Панкратьевна предпочитала кагор марки «Узбекистон».
Особенно людно в доме № 18 становилось летом. Как и раньше, в Горький приглашалась многочисленная родня, кто-то – в гости, кто-то – просто пожить надолго; так произошло с семьей младшего брата А. А. Липгарта Дмитрия, который получил на заводе травму и лишился пальцев на руке. «После этого отец вынужден был некоторое время не работать, а наша семья оказалась практически без средств к существованию, – вспоминал Марк Дмитриевич Липгарт. – Но благодаря близким родственным отношениям со старшим братом, Андреем Александровичем, семья наша смогла пережить это трудное время. Буквально сразу же после несчастного случая с отцом Андрей Александрович пригласил на лето и перевез нашу семью к себе».
Судя по воспоминаниям Сергея Липгарта, «очень редкие, но и очень эмоциональные «стычки»» у родителей происходили по единственному поводу – из-за редкой возможности отдыха. Видимо, летом 1949-го такая стычка завершилась победой Анны Панкратьевны, так как в июле этого года вся семья впервые после десятилетнего (!) перерыва выбралась в отпуск, в ставшую после войны модной Юрмалу. Память Ирины Андреевны Липгарт сохранила единственную подробность – жили «на берегу мрачной реки», то есть Лиелупе. Следующий отдых пришелся на октябрь 1951-го, это был Батуми, точнее, ныне уничтоженный дом отдыха «Зеленый Мыс», куда Андрей Александрович с Анной Панкратьевной поехали уже без детей. Повсюду, от Латвии до Грузии, Липгарт видел теперь свои автомобили: «Победы», ЗИМы, ГАЗ-51, ГАЗ-63… Да, незаметно для себя самого он стал автоконструктором № 1 в Советском Союзе.
Действительно, к началу 1950-х ГАЗ подошел в статусе безусловного лидера советского автомобилестроения. Завод залечил раны военных лет и в краткий срок сумел освоить производство автомобилей, каждый из которых определил его лицо на десятилетия вперед и ныне признан классическим. Целая россыпь шедевров – «Победа», ЗИМ, ГАЗ-51, ГАЗ-63, почти готов был ГАЗ-69… Две из этих машин будут выпускаться еще в 1970-х, а уважение водителей все они вызывают и сегодня.
Особенно ярко преимущества ГАЗа выглядели на фоне другого автозавода, формально считавшегося советским автопредприятием № 1, – ЗИСа. Его грузовик ЗИС-150 «оказался крайне неудачным – это конгломерат конструктивных ошибок, как бессознательных, так и сознательных (передняя ось, коробка передач, сцепление)» (Липгарт). Самое цензурное прозвище, которое водители давали ЗИСу-150, – «корова», история этой машины – бесконечные попытки хоть как-то ее улучшить. Трехосный полноприводный ЗИС-151, во-первых, не появился бы без помощи из Горького (в Москву передали наработки по несостоявшемуся ГАЗ-33), а во-вторых, все равно получился ужасным – перетяжеленным, тихоходным, прожорливым, крайне тяжелым в управлении, и, главное, его проходимость оставляла желать, мягко говоря, много лучшего. Дизельный автобус ЗИС-154, создававшийся с оглядкой на американские «Джи-Эм-Си» и «Макк», хоть и был весьма прогрессивным по конструкции, но страдал огромным количеством «детских болезней» и в большую серию не пошел, а пришедший ему на смену ЗИС-155 был, в сущности, большим шагом назад и расценивался не более как переходный. Единственной по-настоящему качественной машиной московского завода мог считаться лишь флагманский лимузин ЗИС-110. Но и он фактически был версией американского «Паккарда Супер Эйт 180» 1942 года, причем выбор именно этой модели в качестве прототипа был обоснован не кем иным, как Липгартом. Весь зисовский модельный ряд с трудом дотянет только до 1957–1958 годов, а исправлять положение на заводе придется опять-таки ученику Липгарта, Анатолию Кригеру.
Другие советские автозаводы с ГАЗом по масштабу производства соревноваться пока не могли. К тому же к их работе также так или иначе имел отношение Липгарт. Еще до войны на ГАЗе под его руководством делали кузов для перспективной московской малолитражки КИМ-10-52 и кабину для ярославского грузовика ЯГ-7. А после войны, когда решалось, что именно будет выпускать Московский завод малолитражных автомобилей, Липгарт «весьма активно участвовал в выборе модели мал