— Не знаю… — лениво отозвался тот и, прежде чем зевнуть, закрыл рот ладонью.
Ему казалось, что зевок его никем не был замечен.
Однако Лузянин заметил. Он взглянул на наручные часы и проговорил удивленно:
— О-о, первый час, товарищи! Пора заканчивать… — Лузянин отставил от себя настольную лампу, слепившую глаза, и поднялся из-за стола. Он поднялся быстро и встал прямо, не сутулясь, снял очки и начал протирать их. И все бывшие тут думали, что Лузянин протирает очки потому, что они запотели. А он делал это для того, чтобы выиграть время и прийти, как говорится, в себя. Никто и не подозревал, какого труда стоило ему вот так уверенно встать из-за стола.
У Лузянина было тяжелое фронтовое ранение. Вот уже двадцать лет он ходит с осколком немецкой мины в позвоночнике. Врачи разрешали ему работать только три-четыре часа в сутки. Остальное время суток он должен был проводить в постели.
Но Лузянин мало слушался советов врачей. Всю эту неделю он мотался по колхозам района, трясясь в машине по бездорожью, ночуя где попало. А теперь вот восемь часов кряду сидит, советуясь с активом управления, что делать, чтобы поднять отстающие хозяйства.
— Ну что ж, товарищи, — заговорил наконец Лузянин, надевая очки. — Как вы думаете, что я должен сказать вам на прощание: похвалить или поругать?
— Было время — хвалили! — не без иронии обронил секретарь промышленного парткома.
— Вас и теперь можно похвалить. А вот коллег ваших, аграриев… — Лузянин заулыбался. — С них я бы снял штаны да все лыком, лыком по этому самому месту… — И, погасив улыбку, продолжал уже серьезно: — С колхозами у вас плохо. До каких же пор будем терпеть это? Какой уж год топчемся на месте. Я побывал почти в каждом отстающем хозяйстве вашего района. И у меня сложилось мнение, что вся беда наша в низком уровне руководства.
— Надо совхозы создавать! — перебил Лузянина председатель сельскохозяйственного райисполкома.
Лузянин поверх очков глянул на Василия Кузьмича.
— Совхозы — это не выход, — возразил Лузянин. — Государство не может взвалить на свои плечи всю эту ношу — с долгами, разоренными фермами, с полями, не удобряемыми десятилетиями… Где уж очень тяжело, там, возможно, придется пойти на создание совхозов. Но это только там, где уж очень плохо дело! Одно-два хозяйства на район. Не более. Зачем создавать совхозы, когда у вас немало и таких колхозов, где при уме-разуме за два-три года можно дело поправить. Согласны, что это так?
— Согласны.
— Раз согласны, то давайте вместе подумаем о том, кого и кем можно заменить? Для этого и собрал вас. Все мы с вами в ответе за деревню. Верно ведь?
— Верно!
Это очень хорошо, что вы понимаете. Тогда мне проще. Так вот, товарищи: кто из вас хочет пойти на низовую работу в село?
Лузянин поверх очков оглядел собравшихся.
Все притихли. Никто не пошевелился, никто не обронил шуточки-прибауточки.
Люди сидели и молчали. Каждый думал думу свою…
Дня через три после этого разговора и пополз по Липягам слушок. «Председателя меняют нашего! — судачили бабы. — Большой начальник к нам приедет на место Чеколдеева. И не нашенский, не скопинский, а из самой Рязани…»
Фамилию начальника бабы не знали, потому о нем шли разные толки и кривотолки. Одни говорили, что будущий наш председатель фартовый мужик, умница; другие, ссылаясь на опыт прошлых лет, уверяли, что в Липяги толкового не пошлют. «Ни дать ни взять опять какой-нибудь заврался, как Ларионов. Его раз по шапке да к нам, в ссылку, значит».
Однако вскоре все само разъяснилось.
Однажды вечером, вскоре после того как пошли такие слухи, проехала вдоль Липягов машина. Проехала, значит, прокатилась — и прямым ходом к Липяговке, на Хворостянскую дорогу.
Раскатилась — ан моста-то на Липяговке нет!
Время было не позднее — ребята еще на улице играли. Видят, «Волга» к речке прошмыгнула. Они айда за ней. Чужая, видать, не из ближних сел. Все соседские шоферы знают, что мост через Липяговку еще в войну завалился. В объезд, через Буквище, шпарить надо! А этот — чудак! Из города небось…
Ребята подбежали к машине, смотрят: «Волга» уперлась передними колесами в наброшенные поперек дороги бревна и встала.
Тотчас же открылась дверца, и из машины вышел грузный пожилой мужчина в дорогом пальто и начищенных сапогах.
— Эй вы, герои! А ну, идите сюда поближе, — заговорил он. — Что же это у вас непорядок: моста-то нет?
Один из ребят, подросток лет четырнадцати — в серых валенках с галошами, широкоскулый, курносый, — потоптался на месте, ответил без видимой охоты:
— «Гиблострой» тут.
— Что? Что? — мужчина рассмеялся.
Подросток осмелел.
— «Гиблострой»! — повторил он увереннее. — Понимаете, где-то там, в Братске, есть Гидрострой. Ну, а у нас, в Липягах, «гиблострой».
— Понятно. Молодец. Тебя как звать-то?
— Меня?
— Да.
— Димка Карташов. Я тут, рядом живу. А вас звать как?
— В твои годы, — отозвался приезжий, — звали Николкой Лузяниным.
— Вы откуда будете — со Скопина али с Рязани?
— Теперь вроде бы из Липягов.
Димка шмыгнул носом.
— Ври уж! Наши все знают, что моста тут нет.
— И давно так, без моста живете?
— Да с войны.
— Так-так… — Лузянин покачал головой.
Видя, что разговор затягивается, из машины вышел еще один пассажир. Молодой, в черном плаще и защитного цвета картузе, он, не теряя времени, начал расспрашивать ребят, где объезд. Те, перебивая друг друга, принялись объяснять.
— Поедемте, Николай Семенович. А то дотемна не успеем.
— А мы, может, так сделаем, — предложил Лузянин, — машину отправим в объезд, а сами переберемся через речку и пройдемся до Хворостянки пешком. А, как? Где тут, ребята, можно перейти?
— Раз плюнуть! — сказал Димка и пошел показывать дорогу.
Машина пофыркала и, развернувшись, укатила. Лузянин и его попутчик следом за ребятами пошли к речке.
Липяговка крохотная речушка. Но за тысячи лет, пока она течет, воды ее крупица за крупицей подмывали берега, и теперь берега эти круты, обрывисты. Неподалеку от обвалившегося моста устроен съезд. На пологом спуске, выровненном бульдозером, следы телег и лошадиных копыт. Кромкой этого глиняного месива, держась ближе к ребятам, Лузянин пошел к речке. Скоро пологий спуск привел их к неширокому ручейку, заросшему кое-где осокой. При желании ручеек можно было бы перепрыгнуть. Так и сделал Димка. Разбежался и — прыг! И вот он уже на той, хворостянской стороне.
— Вы тут идите, — указывал Димка дорогу гостям.
Лузянин, конечно, не мог знать, что перед ним был Димка-мореплаватель. Тот самый, который этой весной сел в корыто и отправился в нем путешествовать. За что и был прозван «мореплавателем». Лузянин не знал этого, но по Димкиному виду он догадался, что Димка парень-ходок, и доверился ему. Через какую-нибудь минуту они перешли Липяговку по ровно положенным бревнышкам и стали подниматься на противоположный берег. Подъем был крут. Лузянин не раз останавливался, чтобы перевести дух.
Наконец они вышли на взгорок. Открылся луг, поросший зеленью ровно высыпавшей отавы. Среди зеленой муравы, как половцы на поле боя, чернели разбросанные там и тут бревна.
Лузянин потрогал ногой одно-другое бревно.
— Даже корье не сняли! Хозяева!
Димка-мореплаватель пояснил:
— Это хворостянские. Они тоже брались за мост. Столбы поставят, а остальное, говорят, ваше дело. Наш председатель, конечно, в амбицию: мол, денег нет. Столбы стоят-стоят, да и сгниют. Тогда мы начинаем.
— Так вы уже третий год одним колхозом живете! — не удержался Лузянин. — Председатель-то небось ездит? Или он тоже всякий раз в объезд катается?
— Не-е! — протянул Димка. — Председатель хворостянский. Раз в год к нам ездит. Он в район ездит. А там тракт казенный. По нему он любит.
— По казенному, говоришь, ездит?
— Угу. Там мощь! Асфальт! Там на все сто двадцать жать можно.
— Я говорил вам, Николай Семенович, — проговорил спутник Лузянина. — Если бы поехали той дорогой, давно б на месте были. А то, выходит, ломимся с черной двери.
— А когда попадешь в дом с черной двери — оно больше увидишь… Спасибо, ребята! — И, заложив руки за спину, Лузянин не спеша пошел по проселку в гору.
С появлением Лузянина и началось…
Заволновались, взбаламутились Липяги. Все равно как в тридцатом году, при коллективизации. Только и разговор у всех про нового председателя; лучше оно будет с новым или хуже?
Что ни день, то собрание да заседание.
Сначала собрали актив. Актив — он очень занят всякими делами, заседать ему некогда; собрались, поговорили, все резервы всякие выискивали, да и разошлись по домам. А назавтра общее, значит, собрание собрали.
Я люблю наши собрания. Правда, я никогда вам не рассказывал о них. Да и теперь не собираюсь. Их невозможно пером описать. Я и не пытался делать это. Не хватало еще, чтоб на собрании сидеть с тетрадкой и карандашом!.. Но не в этом дело: посадите вы десять стенографисток — и тогда они не запишут всего. Главного они не запишут: духа наших собраний, настроения.
Не знаю, с чем бы сравнить то впечатление, которое производят наши собрания. Пожалуй, вернее всего будет, если я скажу, что собрания в Липягах напоминают чем-то концерт. В некотором роде, конечно.
В городах на концерты ходят не только затем, чтобы послушать музыку, но и затем, чтобы других людей посмотреть и себя показать. В Липягах концертов не бывает, а поглядеть на других и себя показать и липяговцам хочется. Потому у нас любят собрания.
Вот собрались все — нарядные, оживленные. Ну, конечно, не такие уж нарядные, как, скажем, любители музыки в филармонии, но все-таки. Все-таки не на ферму, силос коровам разносить, а в клуб, на люди пришли! Потому каждый норовит лучшее надеть.
Липяговцы — народ не то чтоб уж очень хвастливый, однако и прибедняться не в их характере.