Земли
Красной Звезды.
Был тревожен
тяжелый поток
уходящего племени,
И широкую думу
думал передовой.
Для него,
раздвигая пески,
легендарное имя Ленина
Пело
пастбищами и водой.
Слышал он впереди
звон звезды
и бессмертной свободы,
Тень покинутой родины
металась в его голове.
Над пустыней царили
могучие силы природы.
Против них,
не страшась,
выходил человек.
Выходил беспокойный
земной задира,
Миллионами гибнущий
в тысячелетнем бою,
Чтобы снова сказать величавому
миру:
«Я
тебя не боюсь!
Мой отец погребен,
я умру,
и детей моих похоронят,
Только сила людей
не надломится никогда.
Вечно крепки они,
вечно будут для них
обороной
Сталь,
огонь
и вода».
Так кочевники шли
за свободой и счастьем на север,
В Земли Красной Звезды —
через лунный туман,
Под огромными сводами неба
в огнистом посеве,
Покидая Афганистан.
Жизнь
Ночь глуха.
Я зажигаю спичку
И по огненному ножу,
Средь кибиток
и запряжек бычьих,
На широкую
дорогу
выхожу.
Две зари
друг другу отдавали
Рваные отары облаков.
Вдоль карагачей,
сухих дувалов
Я иду
легко и далеко.
Так легко,
что ни землей,
ни камнем
Мой уход
не потревожен был.
И летела сзади
облаками
Азиатская,
седая пыль.
Но тропинка,
тонкая, двойная,
Переводит
через тощий ров
К опустелой крепости
Дейнау,
В кладбище
распавшихся
бугров.
Шла гроза,
гремя по горным склонам,
Дыбилась
неведомо куда.
К ней тянулась
глыба из бетона,
И на гребне —
красная звезда.
Здесь давно
не разрывался порох,
Не клонился
мокрый шелк знамен, —
Это кладбище
алайцев и саперов,
Выщербленных
каменных имен.
Млечный Путь
наполнен белым соком.
Освещает звездная река
Надпись:
«За трудящихся Востока!»,
Буквы: «Слава!» —
и металл венка.
Я, товарищи,
про этот подвиг знаю,
Хоть неведомы
суровых лиц черты.
Кровь героев
светит,
поднимаясь
Из глубин
подземной темноты.
Кровь,
пролитая за жизнь,
не канет.
Ей дано
в людских телах
кружить.
Ваша жизнь,
кипевшая
в словах и тканях, —
Это есть
и будет
наша жизнь.
По ночам
в непроходимой чаще
Времени
все чаще слышу я,
Как ревет
в крови моей летящей
Грузная махина бытия.
Я глядел
в глаза твои большие,
Жизнь, праматерь
смерти и любви,
Я хотел понятней,
проще, шире
Каждой радости сказать:
«Живи!»
Но штыком мне отворили зренье,
Ослепила боем и людьми
Ненависть,
которой нет сравненья,
Ярость,
перестроившая мир.
Только ей
отдал я все на свете,
Право жить
и честно умереть,
Даже тот,
любимый мною ветер —
Ветер дальних странствий
и морей.
Смерть
не для того, чтобы рядиться
В саван
мертвых, медленных веков.
Умереть —
чтобы опять родиться
В новой поросли
большевиков.
«Сивым дождем на мои виски…»
Сивым дождем на мои виски
падает седина,
И страшная сила пройденных дней
лишает меня сна.
И горечь, и жалость, и ветер ночей,
холодный, как рыбья кровь,
Осенним свинцом наливают зрачок,
ломают тугую бровь,
Но несгибаема ярость моя,
живущая столько лет.
«Ты утомилась?» —
я говорю.
Она отвечает: «Нет!»
Именем песни,
предсмертным стихом,
которого не обойти,
Я заклинаю ее стоять
всегда на моем пути.
О, никогда, никогда не забыть
мне этих колючих ресниц,
Глаз расширенных и косых,
как у летящих птиц.
Я слышу твой голос,
голос ветров,
высокий и горловой,
Дребезг манерок,
клекот штыков,
ливни над головой.
Много я лгал, мало любил,
сердце не уберег,
Легкое счастье пленяло меня
и легкая пыль дорог.
Но холод руки твоей не оторву
и слову не изменю,
Неси мою жизнь,
а когда умру —
тело предай огню.
Светловолосая, с горестным ртом, —
мир обступил меня,
Сдвоенной молнией падает день,
плечи мои креня,
Словно в полете,
резок и тверд
воздух моей страны.
Ночью,
покоя не принося,
дымные снятся сны.
Кожаный шлем надевает герой,
древний мороз звенит.
Слава и смерть — две родные сестры —
смотрят в седой зенит.
юноши строятся,
трубы кипят
плавленым серебром
Возле могил
и возле людей,
имя которых — гром.
Ты приходила меня ласкать,
сумрак входил с тобой,
Шорох и шум приносила ты,
листьев ночной прибой.
Грузовики сотрясали дом,
выл, задыхаясь, мотор,
Дуло в окно,
и шуршала во тьме
кромка холщовых штор.
Смуглые груди твои,
как холмы
над обнаженной рекой.
Юность моя — ярость моя —
ты ведь была такой!
Видишь — опять мои дни коротки,
ночи идут без сна,
Медные бронхи гудят в груди
под ребрами бегуна.
Так опускаться, как падал я, —
не пожелаю врагу.
Но силу твою и слово твое
трепетно берегу,
Пусть для героев
и для бойцов
кинется с губ моих
Радость моя,
горе мое —
жесткий и грубый стих.
Нет, не любил я цветов,
нет, — я не любил цветов,
Знаю на картах, среди широт
легкую розу ветров.
Листик кленовый — ладонь твоя.
Влажен, и ал, и чист
Этот осенний, немолодой,
сорванный ветром лист.
Синий жук
Я мальчишкой мечтал о пути по великой прямой.
Нефтевозы уходят, и пена шумит за кормой…
Нет, не сказано слово!
Иди, задыхайся, горлань:
Ты еще человек,
за тобой молодая подмога,
Кровь товарищей,
песни,
осенних ночей глухомань,
Мир, распахнутый настежь…
Тревога, тревога, тревога!
Заиграла гармоника,
Кончено!
Ветер и тьма.
Голоса поднимаются к небу,
встает запевала.
Ты давно ли прощалась,
давно ли сводила с ума?
Нефть колышется в трюмах,
и сердце болит,
как бывало.
Спляшем, спляшем, товарищи!
Море гуляет.
Гони!
Кок на палубу вышел,
за ним — собачонка
хромая.
Мне не спится, не терпится.
Справа и слева —
огни.
Я холодные ноздри,
как волк,
к облакам поднимаю.
Не за жалость твою —
никогда я ее не знавал, —
Не за ласку ночную —
я ласки забыл поневоле, —
Полюбил я тебя
потому, что скитался
и звал,
Точно легкое чудо,
одну
синеокую волю.
И придумал я сказку
об огненно-синем жуке;
Я видал его в детстве,
весной
у закатных черемух.
Соловей грохотал,
две зари отражались в реке,
Водовозную бочку,
смеясь,
наливал кучеренок.
И повез по селу,
и услышал я
медленный гул
Пламеневших надкрылий[20],
и счастье, и ночь,
и огромный
Наплывающий мир.
И тогда,
засверкав на бегу,
Пролетела по небу
запряжка
усатого грома.
Так увидел я
самое тайное в книге земли —
Несравненный простор,
голубую дорогу вселенной.
Как же это случилось,
что руки твои
не смогли
Удержать для меня
этот маленький груз
драгоценный —
Огневого жука?..
Полевой стан
Спой мне песню, глуше и короче,
Чем напевы родины моей.
Ходит гром перепелиной ночи
По сырому шороху полей.
Снова ветер, ровный, неустанный,
Катится, как темная река;
Перед ним нагорья Дагестана,
Лунные крутые облака.
Отчего бывает боль такая,
Будто видишь все в последний раз.
Будто понемногу потухает
Синева твоих глубоких глаз?
Это плещет медленная сила
В теле потревоженном твоем.
Бьют перепела. Ты полюбила.
Бьют перепела. Дрожат светила,
Ночь томит луной и забытьем.
Что ж ты смотришь, темно-голубая,
В этот сумрак темно-голубой?
Трактористы молоко хлебают,
Тихо говорят между собой.
«Ты руку на голову мне положила…»
Ты руку на голову мне положила,
Ты снова меня сберегла.
Широкая песня несется по жилам,
И ночь