Сожгу углями грудь я, венценосный нищий,
Я, судьбы трех миров бросающий во прах...
Иль это только сон, неузнанный в тумане,
А я - всего лишь шут в дешевом балагане,
В улыбке бледных губ скрывающий свой страх?..
Покой
Где-то планеты сходят с орбит
и падают в вечность,
где-то время стирает с земли
народы и города,
где-то плачут по мертвым
или радуются пришедшим...
А я лежу
на солнечном склоне холма
и ем землянику.
Покуда я еще жив
Когда я умру -
Стану окликом на ветру,
Песнею, или словом,
А может быть, - чьим-то стоном.
Когда я умру -
Стану рифмой любви, добру,
Встречам и ожиданиям,
А может быть, - расставаниям.
Но покуда я еще жив,
Я - волОс твоих черный извив,
Я - в глазах твоих тихий свет,
Я - надежда, которой нет.
Разочаровавшийся
Пролив огонь на белизну бумаги,
Задумчивый творец потусторонних строк
Сжигает жизнь свою и смотрит в потолок
Небес, где смерть свои вздымает стяги.
Из демоновых рук им принятый венок
Терзает лоб шипами злых прозрений -
Отчаянно слепых, исполненных сомнений,
Твердящих: "Ты безумец!", "Ты пророк!".
И пепел неразгаданных творений
Уносится за ветром в небеса.
И пеленою дым ложится на глаза,
В зрачках которых отразился гений.
Их обожжет кипящая слеза,
А памяти приснится давний вечер,
Пожар зарниц, сгорающие свечи,
Трефовый туз и девичья коса.
Тяжелым гнетом падает на плечи
Печаль. И хмурый дождь чернеет на песке.
И тайным вензелем на гробовой доске
Чернеет знак его последней встречи.
Слепое сердце, обреченное тоске,
Не примирится с немотою прозы.
И боль его алеющею розой
На утомленном расцветет виске.
Чужой любви пролившиеся слезы
Омоют сердца стынущий комок.
И он уйдет с рассветом на восток,
Влача, как саван, за собою грезы.
Задумчивый творец потусторонних строк
Почит навек в сыреющем овраге,
Угасший взор уставя в потолок
Небес, где смерть свои полощет стяги.
Реквием
«Жил-был у бабушки серенький козлик..».
Ах, козлик юный! серый, заводной!
Он жил у бабушки. Он был ее звездой.
Утехой долгих дней в извечной круговерти
Забот, присущих тем, кто причастился смерти
И жизнь свою влачит под тяжкий скрип колес,
Как груз былых грехов, возложенных на воз
Несбывшихся надежд, молитв и покаяний,
Чтоб сжечь их на костре бесплодных ожиданий.
И вот вам сЕрдца два, стучащие в глуши
Забытых хуторов. И вот вам - две души...
Да, вот вам две души, а между ними где-то,
Как тоненькая нить из солнечного света,
Протянута любовь. Бессильны времена
Над таинством ее. И только смерть одна
Готова совершить слепое преступленье.
Подписан приговор. И нет уже спасенья.
И начат путь его, и зажжена свеча,
И рок, достав топор, готов рубить с плеча...
Козленок! Что же ты? Зачем ты так беспечен?!
Твой путь к лесной тропе в глазах волков отсвечен...
И в шорохе листвы не слышно мягких лап.
А ангел, что тебя всегда хранил, - ослаб.
Он в сонной тишине ночного сеновала
Перебирает сны, как четки из коралла...
Прощайте навсегда: капуста, огород,
Колодец, сеновал, околица и кот!
Ах глупый! Что же ты преодолел желанье
Нещадно избодать порыв непослушанья?!
В наивности своей покинул отчий дом;
И вот - уж никогда тебе не стать козлом...
Не к славе привела тебя тропа лесная.
Ликует волчий вой, и тишина ночная
Опустит на лицо из облаков вуаль,
И тихим ветерком прошепчет небо: "Жаль..."
И там, где у ручья тропинка повернула,
Там жизнь оборвалась. Душа его сверкнула
Звездой, упавшей в ночь с задумчивых небес;
Его последний вздох навек сокроет лес...
Где папоротник спит под хмурою луною,
Где стелется туман невзрачной пеленою,
Где слышен шепоток кокетливых ракит, -
Там звуком тишины стал стук его копыт.
И у корней ольхи - лишь пара острых рожек -
Приют для муравьев и храм сороконожек.
Сегодня весь день...
Сегодня весь день
гроза прибивала к земле
одинокую душу,
душу мою, в которой смешались море и суша.
Душа моя билась
в холодных сетях ливня
как рыба,
холодная скользкая рыба,
пуча глаза и беспомощно открывая рот.
Душа моя билась
в холодных сетях ливня
как птица,
как бедная слабая птица,
в когтях у играющего с ней кота.
Душа моя просто
промокла насквозь
и просила
просила тебя запустить погреться,
но у тебя не нашлось для нее сухих носков и огня...
Сегодня весь день
гроза прибивала к земле
одинокую душу,
душу мою, в которой смешались небо и лужи.
Страж пустоты
Меня утомила
остоянная мука выбора
между красивым и нужным,
между смехом Арлекино
и тоской Гамлета,
между чувством и словом,
между вчера и сегодня.
На ступенях эскалатора вечности,
ползущего в никуда,
лечь,
подстелив
завтрашнюю газету,
свернуться калачиком
и уснуть...
Я рыцарь времени,
я пилигрим надежды,
я страж пустоты.
Я сплю у вас под ногами.
Не наступите.
Ты уйдешь...
Ты уйдешь... Во сне мгновенье - вечность.
Серебро - как пепел в полумраке...
Меж бровей свои рисует знаки
Прошлых дней святая скоротечность
Ты уйдешь. Нет жертвы - нет пощады.
У печали алые ресницы...
В небесах полет бескрылой птицы.
Под балконом звуки серенады.
Ты уйдешь. Чернеют георгины.
Спит скрипач, навек забыв мажоры.
На окне - задернутые шторы.
На стене - забытые картины.
Ты уйдешь. Подхватит ветер слово.
Оплывет свечою ожидание.
Ни к чему бессильное молчание.
Ночь темна. Все новое - не ново.
Черно-белое
Где-то, в далеком прошлом, а может быть — никогда,
В чужом непонятном небе мне высветилась звезда.
Мы встретились с Ней случайно в цепи неслучайных встреч -
В цепочке татуировок на черноте ее плеч.
Она была черной, дикой, зовущей - дрожью в руках.
Мы медленно пили мадеру, болтали о пустяках.
Она улыбалась бЕло, смешно подбирала слова;
Лениво светило солнце, и время ползло едва.
Потом опустился вечер на бухту Атан-ГурУ.
Мы плавали в океане, смывая с себя жару.
И не было больше в мире ни лет, ни людей, ни стран,
Ни жизни - мелкой монетой брошенной в океан.
И на глухом побережье, под музыку из огня
Черная дерзкая женщина целовала меня.
Мы были как свет и сумрак, как шахматная доска.
Звездою сгорала в сердце неведомая тоска.
Я помню (иль мне приснилось?), я помню (а мне б забыть!),
Я помню, как вдруг прервалась существования нить...
Где-то, у кромки берега, под тихий шорох волны,
Странная черная женщина нашептывала мне сны.
Этюд утопленника
В одуванчиках, диадемою обрамляющих бледный лоб,
Убаюканный, зацелованный предрассветною тишиной,
Созерцаю пятнисто-облачный бледно-синий небесный стяг,
К предрешенности отрешенности сделав самый последний шаг.
А текущая тихо-медленно, как расплавленное серебро,
Из тумана неуловимого, заволокшего сонный мир,
Белопенная, звонкоструйная, одурманенная река
Напевает мне что-то ласково и уносит за облака.
Я б никогда...
Я бы никогда не сказал тебе,
что ты некрасива.
Но ты выбрала этого идиота,
а он всегда говорит правду.
Я б никогда не сказал тебе, что ты дура,
но ты увязалась за ним,
а он любит умных.
Наконец, я б никогда не стал
называть тебя истеричкой,
но ты предпочла его богатый словарный запас
моему бедному.
Да-да, моя дорогая,
ты просто ошиблась в выборе.
А все потому,
что ты некрасивая истеричная дура.
Я стану ветром
Я стану ветром
в поле,
над рекой,
уснувшей под туманом, павшим с неба.
Я стану ветром
в тесноте пустынных улиц,
притихших под миганием фонарей
в молчании невыносимой ночи.
Я стану ветром
медленным и тихим
играющим в душе твоей усталой
печальной несмолкающею скрипкой.
Я стану ветром,
без судьбы и цели,
носящимся от неба и до неба,
от пустоты до пустоты двукратной.
Я стану ветром,
просто стану ветром,
когда умру, вдохнув неосторожно
твоей любви, отравленной надеждой
на то, чему случиться невозможно.