Ты была среди своих чужой.
И меня улыбкою касалась.
Я с тобою говорить не мог:
Речь твоя с моей не сопрягалась.
И мое молчанье — как восторг.
И твоя улыбка — словно жалость.
Вот и пристань. Мы идем в отель.
Здесь мы и расстанемся, печалясь.
Только как мы будем жить теперь,
Если наши Музы повстречались.
Мойка, 12
Марине
Душа его вернулась в этот дом.
Он счастлив был в своем веселом доме.
Отчаянье и боль пришли потом,
Когда его ничтожный Геккерн донял.
Среди знакомых дорогих святынь
Ты чувствуешь — он постоянно рядом…
Вот тот диван, где медленная стынь
Сковала сердце, овладела взглядом.
И каждый раз, ступая на порог,
Ты входишь в мир — загадочный и грустный.
И с высоты его бессмертных строк
Нисходит в душу чистое искусство.
Я иногда ловлю себя на том,
Что всё он видит из далекой дали.
И открывает свой великий дом
Твоей любви, восторгу и печали.
Сыну
Я помню, как мне в детстве
Хотелось быть взрослей…
Сейчас — куда бы деться
От взрослости своей.
Не стоит торопиться
Да забегать вперед.
И что должно случиться,
Тому придет черед.
Придет пора влюбиться,
Пора — сойти с ума.
Вернулись с юга птицы,
А здесь еще зима.
Вернулись с юга птицы,
Да не спешит весна.
Не стоит торопиться,
Ведь жизнь у всех одна.
«Как беден наш язык!..»
Как беден наш язык!
Где мне слова найти,
Чтоб в этот горький миг
Нам силы обрести?
Чтоб в этот горький миг
Сквозь самолетный гул
Твой приглушенный крик
Нас в прошлое вернул.
Во мне слова стоят,
Как мачты на земле.
И сотни киловатт
Проносятся во мне.
И скрытый в сердце ток
Невысказанных слов —
Как затаенный вздох,
Когда не надо слов.
И в этот горький миг
Понятно лишь двоим,
Что человек велик
Страданием своим.
«Двое Новый год встречают…»
Двое Новый год встречают
Не за праздничным столом.
Вряд ли это их печалит.
Главное — они вдвоем.
А над ними снег кружится.
Где-то ждет их милый дом.
Подвела стальная птица:
Села в городе чужом.
Ни шампанского, ни тостов.
В окнах елки зажжены.
Белый город, словно остров, —
В океане тишины.
А над ними снег кружится,
Тихий-тихий — как слова…
На деревья снег ложится,
Превращаясь в кружева.
Старый год идет на убыль,
Уплывает к морю звезд.
Он ее целует в губы.
До чего же сладок тост!
«В тишине природы дикой…»
В тишине природы дикой
Плавал в озере шалаш.
Жил здесь лебедь с лебедихой,
Украшавшие пейзаж.
Я приехал к тетке в отпуск.
И влюбился в лебедей.
Правда, к ним открыт был допуск
Только для своих людей.
Время шло. Мы подружились.
Я им лакомств набирал.
И, оказывая милость,
Лебедь с рук печенье брал.
Нам общаться стало просто.
Я вывертывал карман, —
И смешной, как знак вопроса,
Подплывал ко мне гурман.
Но кончался отпуск днями.
И в убранстве золотом
Я своим друзьям на память
Смастерил красивый дом.
Стало сумрачно и глухо,
Как-то вдруг сменился стиль.
И, почувствовав разлуку,
Лебедь тоже загрустил.
Хлопал крыльями, метался,
Поднимался из воды.
Будто вырваться пытался
Из невидимой беды.
И когда в последний вечер
Лег на озеро туман,
Я погладил белы плечи…
И закончился роман.
Строфы
«Мы вновь летим в чужую благодать…»
Мы вновь летим в чужую благодать,
В чужой язык, к чужим пейзажам.
Но вряд ли мы кому-то скажем,
И даже вида не покажем,
Как тяжело Россию покидать.
«Я верил — на Святой земле…»
Я верил — на Святой земле
Господь поможет выжить мне.
И выжил я… И одолел беду.
И снова к ней иду, иду, иду…
«Мне в Россию пока нельзя…»
Мне в Россию пока нельзя.
Я умру там от раздражения.
Дорогая моя земля!
Бесконечное унижение.
Безнадежная нищета.
Наворованные богатства.
От обмана до хомута
Уместилось родное братство.
«У меня красивая жена…»
У меня красивая жена.
Да еще к тому же молодая.
Если в настроении она, —
Я покой душевный обретаю.
А когда она раздражена,
Что-то ей не сделали в угоду, —
Всем п-ц… И мне тогда хана,
И всему еврейскому народу.
«Люблю я людей смелых…»
Люблю я людей смелых,
Искренних, как гроза.
Если уж накипело,
То прямо в глаза.
Сказанное услышится,
Лишь бы не для красы.
И так легко дышится После грозы.
«Когда-нибудь ты все-таки устанешь…»
Когда-нибудь ты все-таки устанешь
От наших одиночеств и разлук.
И скажешь мне об этом,
Не обманешь.
И оба мы почувствуем испуг.
Последнюю улыбку мне подаришь.
Прощальными слезами обожжешь,
И ни к кому
Ты от меня уйдешь.
«Мамы, постаревшие до времени…»
Мамы, постаревшие до времени,
Верят, что вернутся сыновья.
Жены их,
Сиротами беременны,
То боятся правды, то вранья.
«Медуз на берег вынесла волна…»
Медуз на берег вынесла волна,
И не вернулась больше к ним она.
Они, как линзы, на песке лежат,
И капли солнца на стекле дрожат.
Прошло всего каких-то полчаса —
И высохла последняя слеза.
«Печальней и обиднее всего…»
Печальней и обиднее всего,
Когда лукавит друг —
Искусно или грубо…
И маленькая выгода его
Ему дороже искренности друга.
«Твое весеннее имя…»
Твое весеннее имя
На русский непереводимо.
Оно на твоем языке
Звучит, как вода в роднике.
А на моем оно —
Как в хрустале вино.
«Живу то будущим, то прошлым…»
Живу то будущим, то прошлым.
Воспоминаньем и мольбой.
Я без тебя сто жизней прожил.
И лишь мгновенье был с тобой.
«Поделила судьба нашу жизнь на две части…»
Поделила судьба нашу жизнь на две части.
Мы с тобою вошли в заколдованный круг.
Небольшая ее половина — для счастья.
Остальная вся жизнь для разлук.
«Я караулю сон твой по ночам…»
Я караулю сон твой по ночам.
Боюсь, чтобы моя бессонница
Не подступила и к твоим очам,
Когда душа и тело тихо ссорятся.
«Ты любил писать красивых женщин…»
Александру Шилову
Ты любил писать красивых женщин,
Может, даже больше, чем пейзаж,
Где роса нанизана, как жемчуг…
в восторге кисть и карандаш.
И не тем ли дорого искусство,
Что с былым не порывает нить,
Говоря то радостно, то грустно
Обо всем, что не дано забыть?
И о том, как мучился художник
Возле молчаливого холста,
Чтобы, пересилив невозможность,
Восходила к людям красота.
Сколько ты воспел красивых женщин!
Сколько их тебя еще томят…
Если даже суждено обжечься,
Жизнь отдашь ты
За весенний взгляд.
Потому что в каждый женский образ
Ты влюблялся, словно в первый раз.
Буйство красок — как нежданный возглас,
Как восторг, что никогда не гас.
Всё минует…