Сам я не знаю, но так чувствую я — и томлюсь.
Квинтию славят красивой. А я назову ее стройной,
Белой и станом прямой. Все похвалю по частям.
Не назову лишь красавицей. В Квинтии нет обаянья,
В теле роскошном таком искорки нету огня.
5 Лесбия — вот кто красива! Она обездолила женщин,
Женские все волшебства соединила в себе.
Геллий, скажи, кто с сестрою, кто с матерью долгие ночи
В блудной проводит игре, скинув плащи на постель,
Кто отнимает у дяди законное право супруга,
Геллий, скажи мне, в грехе можно ль позорней погрязть?
5 Нет! От такого стыда не очистит пучина Тефии,
Клейм не отмоет таких влаги отец — Океан.
Нет, преступлений гнуснейших уже совершить невозможно,
Пусть даже, свесившись вниз, сам пожираешь себя!
Лесбия вечно ругает меня. Не молчит ни мгновенья.
Я поручиться готов — Лесбия любит меня!
Ведь и со мной не иначе. Ее и кляну и браню я
А поручиться готов — Лесбию очень люблю!
Нет, чтоб тебе угодить, не забочусь я вовсе, о Цезарь!
Знать не хочу я совсем, черен ли ты или бел.
«Смирну» Цинна издал.[131] С тех пор как он ее начал,
Девять зим пронеслось, девять собрали мы жатв.
Тысячи тысяч стихов меж тем Гортензий напишет
………
5 «Смирны» слава дойдет до глубоких потоков Сатраха,[132]
«Смирну» седые века будут читать и читать, —
В Падуе, где родились, «Анналы» Волюзия сгинут,
Часто скумбрию в них будет купец одевать.
Друга маленький труд пусть мне лишь по сердцу будет
10 Пусть надутым стихом радует чернь Антимах.
Если печаль о потере на сладкую радость почившим
В вечно немые гроба может сойти, о мой Кальв,
Если былую любовь оживляют горячие слезы,
Дружбы покинутой плач, воспоминанья утрат,
5 Знаю, о жизни ушедшей Квинтилия[133] в гробе не тужит,
Нет же, гордится она верной любовью твоей.
Веттий-подлец, о тебе скажу я по полному праву
То, что о льстивых глупцах люди всегда говорят:
Выгоду чуя свою, любому не только что пятки —
Задницу ты облизать грязным готов языком.
5 Если нас всех погубить ты когда-нибудь вздумаешь, Веттий,
Чуточку рот приоткрой — сразу и делу конец.
Много морей переплыв и увидевши много народов,
Брат мой,[134] достиг я теперь грустной гробницы твоей,
Чтобы последний принесть тебе дар, подобающий мертвым,
И чтобы имя твое, пепел печальный, призвать.
5 Рок беспощадный пресек твою жизнь, он навеки похитил,
Брат злополучный, тебя, сердце мое разорвав.
Что же, прими эти жертвы! Обычаи древние дедов
Нам заповедали их — в грустный помин мертвецам.
Жаркой слезою моей они смочены, плачем последним.
Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!
Если когда-либо другу, надежному, верному другу,
Истинный, преданный друг тайны свои доверял,
Значит, вполне на меня положиться ты можешь, Корнелий.[135]
Я ведь второй Гарпократ,[136] так я умею молчать.
Если десять сестерциев ты возвратишь мне, Силон мой,
Так уж и быть, примирюсь с тем, что ты дрянь и нахал.
Если же деньги мои зажилить решил, то хотя бы
Сводником быть перестань, сводник ты, дрянь и нахал.
Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом
Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня.
Нет не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.
Вам же с Таппоном во всем чудится бог знает что!
Ментула прет на Парнас.[137] Да навозными вилами Муза
Гонит шута кувырком. Ментула в пропасть летит.
Если желанье сбывается свыше надежды и меры,
Счастья нечайного день благословляет душа.
Благословен же будь, день золотой, драгоценный, чудесный,
Лесбии милой моей мне возвративший любовь.
5 Лесбия снова со мной! То, на что не надеялся, — сбылось!
О, как сверкает опять великолепная жизнь!
Кто из людей счастливей меня? Чего еще мог бы
Я пожелать на земле? Сердце полно до краев!
В час, когда воля народа свершится и дряхлый Коминий
Подлую кончит свою мерзостей полную жизнь,
Вырвут язык его гнусный, враждебный свободе и правде.
Жадному коршуну в корм кинут презренный язык.
5 Клювом прожорливым ворон в глаза ненасытные клюнет,
Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро.
Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты сказала.
Будем друг другу верны и не узнаем разлук!
Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала!
Пусть ее слово идет чистым от чистой души!
5 Пусть поживем мы в веселье спокойные, долгие годы,
Дружбы взаимной союз ненарушимо храня.
Консулом выбран Помпей был впервые. Владели Муциллой[138]
Двое тогда. А теперь? Избран вторично Помпей.
Двое остались двоими. Но целые полчища новых
Встали за ними. Мой бог! Пышная жатва греха!
Ментула славным поместьем владеет на склонах Фирманских.[139]
Много диковинок там, много различных чудес.
Рыбная ловля, охота звериная, пашня, покосы —
Все ни к чему! Все добро в прорву у мота идет.
5 Пусть он ужасно богат, в кошельке ни полушки у мота,
Пусть превосходен дворец, сам побирается он.
Геллий! Давно и прилежно искал я по лавкам и рынкам
Песнь Каллимаха. Ее в дар я готовил тебе.
Я примириться с тобою хотел, чтоб стрел ядовитых,
Целясь в Катуллову грудь, ты не спускал с тетивы.
5 Вижу теперь, что трудился напрасно! Пропали старанья!
Тщетно тебя я просил. Так берегись же, дружок!
В складках накидки моей обессилев, замрут твои стрелы.
Слов же моих острие неотвратимо. Ты — мертв!
АЛЬБИЙ ТИБУЛЛ
КНИГА ПЕРВАЯ
Желтое золото пусть другой собирает и копит,
Сотнями держит пускай югеры[140] тучных земель:
Вечным трудом боевым грозит ему недруга близость,
Сны отгоняет от глаз грохот военной трубы;
5 Ну, а меня пусть бедность ведет по медлительной жизни,
Лишь бы пылал мой очаг неугасимым огнем.
Сам бы в деревне я стал выращивать нежные лозы,
В пору умелой рукой яблонь сажать деревца,
Грей, о Надежда, меня и грудами сыпь урожай мне,
10 Полными чанами лей сусло густого вина!
Я ведь всегда почитал и пень заброшенный в поле,
И на скрещенье дорог камень, обвитый венком.[141]
Сколько бы мне ни послало плодов грядущее лето,
Я пред богами полей дар земледельца сложу:
15 Пусть из колосьев венец тебе, златокудрой Церере,
Жертвою пашни моей в храме у двери висит.
В полных плодами садах да встанет сторожем красным
С грозно подъятым серпом, птицам на ужас, Приап.
Лары, и вам, сторожам усадьбы когда-то богатой,
20 Но захудалой теперь, я приготовил дары.
Кровью телки в те дни очищалось великое стадо,
Нынче одна лишь овца — дар за ничтожный надел.
Вот вам овца; вкруг нее деревенские кличут ребята:
«Дайте нам жатву, ио! доброго дайте вина!»
25 Жить бы мне, жить наконец в покое, довольствуясь малым,
Не обрекая себя долгим путям никогда,
От восходящего Пса[142] под летнею тенью деревьев
Прятаться возле ручья, что близ усадьбы бежит.
Не постыдился бы я приняться порой за мотыгу
30 Или бичом подогнать тихо бредущих волов.
Не поленился бы, нет, позабытого маткой козленка
Или ягненка домой перенести на груди.
Вы над отарой моей ничтожною, воры и волки,
Смилуйтесь! Доли своей в стаде ищите большом.
35 Здесь пастуха моего я привык очищать ежегодно
И окроплять молоком Палес[143] за милость ее.
Будьте, боги, со мной, не гнушайтесь, молю вас, дарами
Скудных сельских столов, чистых кувшинов моих.
Эти кувшины лепил из мягкой податливой глины
40 Пахарь седой в старину, делая первый сосуд.
Я никогда не искал отцовских богатств или жатвы
Столь же обильной, как встарь предок мой древний сбирал.
Рад я одной полосе, и рад я, если придется
Лечь на родную постель, в милом углу отдыхать.
45 Как там отрадно лежать и, внемля неистовой буре,
Дремно хозяйку свою в тесных объятьях сжимать,
Или зимой, когда Австр проливает студеную воду,