Свой деревенский напев в мерные стопы сложил,
И на сухом тростнике впервые песнь заиграл он,[201]
Звонким созвучием слов славя венчанных богов.
55 Пахарь, о Вакх, лицо подкрасив суриком красным,
Первый повел хоровод, новым искусством пленен;
Дан был за это ему козел из богатого стада:
Праздника памятный дар средства умножил певца.[202]
Сельский мальчик заплел из цветов весенних впервые
60 И возложил венок ларам седым на главу;
Сельская носит овца на спине руно завитое,
Чтобы заботу всегда девушкам нежным давать.
Женский рождается труд, урок ежедневный, и быстро
Крутится веретено в пальцах умелой руки;
65 Пряха поет, посвящая свой труд неустанный Минерве,[203]
Туго натянутый край пряжи под гребнем звенит.
Сам Купидон, говорят, родился средь стад и средь пастбищ,
Меж табунов кобылиц, не укрощенных никем;
Начал впервые он там из лука стрелять неискусно.
70 Горе мне! Как же метка резвая нынче рука!
И не в овец, как раньше, он бьет, но рад поразить он
Девушку или стрелой крепкого мужа пронзить:
Юношу он богатства лишит и старца заставит
Плакать позорно у ног гневной его госпожи;
75 Мимо ночных сторожей он девушку тайно проводит:
В сумерках к другу она тихо крадется одна,
Ищет пути неверной стопой, от страха колеблясь,
И, протянувши вперед руку, в потемках идет.
О, как безрадостны те, которых сей бог угнетает!
80 Как мы блаженны, когда ласково веет Амур!
Праздничный пир посети, о божественный! Стрелы сложи ты
И, умоляю, припрячь факел пылающий свой!
Славному богу хвалу возглашайте, к стадам призывайте,
Громко зовите к стадам, кличьте тихонько к себе.
85 Да и к себе призывайте тайком: толпы ликованье,
Флейты фригийской звук все заглушают вокруг.
Смейтесь! Уж Ночь запрягает коней, и вокруг колесницы
Матери[204] мчит свои полет звезд золотой хоровод;
С темными крыльями Сон шагает вослед молчаливо,
Черных видений толпа шаткой стопою бредет.
Гений Рожденья идет к алтарям, возносите молитвы,
Юные жены, мужи — все воспевайте хвалу!
Ладан благой да горит, в очагах да горят фимиамы;
Их из богатых земель томный привозит араб.
5 Гений да снидет сюда, принимая дары поклоненья;
Кудри святые его нежный венчает венок.
Чистый нард пусть течет с чела благовонного бога,
Пусть он вкусит пирога, чистым напьется вином;
Он на моленья твои да кивнет, Корнут, благосклонно.
10 Ну же! Чего ж ты молчишь? Гений кивает: проси!
Просьбу твою предскажу: ты просишь верной супруги!
О, я уверен, богам это известно давно.
Ты не попросишь себе земель безграничного мира,
Где молодой земледел пашет могучим волом,
15 Ты не попросишь себе блаженной Индии перлов,
Сколько бы их ни несли волны Восточных морей.
Так да свершится! Пускай летит на трепещущих крыльях
И золотые несет брачные цепи Амур, —
Крепки да будут они до тех пор, пока вялая старость
20 Не накидает морщин, волосы посеребрив,
Гений Рождения пусть приходит и к дедам и внукам,
Пусть у колен старика юная стая шалит.
Милой моею, Корнут, завладели деревня и хутор:
Право, железные те, кто из столиц — ни на шаг!
Ныне Венера сама поселилась на нивах широких,
И деревенским словам учится в поле Амур.
5 Только бы видеть мою госпожу! С какой бы я силой
Жирные глыбы земли крепкой мотыгой взрывал.
Я, будто пахарь простой, управлял бы выгнутым плугом,
Идя за парой волов, пашню рыхля под посев.
Я бы не стал ни на солнце пенять, мне жгущее тело,
10 Ни на волдырь водяной на непривычных руках.
Пас ведь и сам Аполлон-красавец тельцов у Адмета,[205]
Но не пошли ему впрок струны и кудри его,
Соком целительных трав томления не залечил он:
Все врачеванья его преодолела любовь.
15 Бог этот сам из хлевов выгонял коров ежедневно.
‹На водопой их водил, сам и коров он доил.›
Смешивать нас научил с парным молоком он закваску,
Чтобы, смешавшись, могла млечная влага густеть.
Были корзины тогда сплетены из гибких тростинок,
20 В редкие дыры ее сыворотка потекла.
О, сколько раз, говорят, когда нес на плечах он теленка,
Встретившись с братом в полях, рдела родная сестра![206]
О, сколько раз в то время, как пел он в глубокой долине,
Ревом глушили быки стройные песни его!
25 Часто в тревоге вожди к оракулу шли за советом
И без ответа толпой шли от святилищ домой;
Часто Латону смущал священных волос беспорядок, —
Тех, что пленяли не раз даже и мачехи[207] взор:
Простоволосого видя его, без всякой прически,
30 Горько стал бы жалеть всякий о Феба кудрях.
«Где же твой Делос, о Феб, где теперь Дельфийская Пифо?[208]
Видно, неволит любовь в маленькой хижине жить!»
Как были счастливы все, когда без стыда и открыто
Можно и вечным богам было Венере служить!
35 Ныне же басней он стал; но кто дорожит своей милой,
Басней тот быть предпочтет, чем божеством без любви.
Ты же, над кем Купидон командует, брови нахмурив,
Кто бы ты ни был, свой стан в хижине нашей раскинь.
В веке железном хвалы не Венере гремят, а наживе:
40 Смертных нажива влечет к бездне печали и зла.
Эта нажива несла доспехи бойцам одичалым,
С ней и убийство пришло, с нею — кровавая смерть.
Эта нажива искать велела опасностей в море,
Острый клюв боевой шатким дала кораблям.[209]
45 Хищник желаньем горит захватить безграничные земли,
Тысячи югеров дать овцам бесчисленных стад;
Мрамор его зарубежный прельстит — и при шуме народном
В город колонну влачат многие сотни быков;
Неукротимых морей валы запирает он молом,
50 Рыбе ленивой за ним бури зимы не страшны.[210]
Но на пирушках моих с простою самосской посудой,[211]
Даром куманских колес, глина да радует взор!
Горе мне, горе! Теперь богатство тешит красавиц:
Пусть же нажива царит — ищет Венера ее;
55 Пусть Немесида моя безумною роскошью блещет
И удивляет весь Рим щедрым подарком моим,
Негой прозрачных одежд, что сотканы женщиной Коса,[212]
Расположившей на них вязь паутин золотых;
Пусть перед нею идут рабы темнокожие — инды,
60 С телом, сожженным огнем солнечных близких коней;
Пусть доставляют всегда ей отборные яркие краски:
Африка — красный багрец, Тир же — свой пурпурный сок.
Ведомо всем и без слов: царит у нас варвар недавний,
Кто на помосте стоял с белой от мела ногой.[213]
65 Ты, о Церера, влечешь мою Немесиду из Рима!
Пусть же семян не вернет жесткая нива твоя!
Также и ласковый Вакх, насадивший отрадные лозы,
Также и ты, о Вакх, бочки проклятые кинь!
Ах, как преступно скрывать красавиц в печальной деревне:
70 Стоит ли этой цены сок твоих гроздий, отец?
Лучше да сгинут плоды, лишь бы девы в глуши не томились!
Желуди рады мы грызть, воду, как прадеды, пить:
Прадедов желудь питал, но любить они всюду умели, —
Был ли какой им изъян без борозды и семян?
75 Тем, кому улыбался Амур, открыто Венера
Радость дарила свою, в долах под сенью листвы
Не было ни сторожей, ни дверей — преграды влюбленным.
Если возможно, молю, — древний обычай, вернись!
………
80 В холод скрывали тела шкурой косматых одежд.
Если ж она заперлась и возможности нет для свиданий,
Горе бедняге: тогда тоги не впрок ширина![214]
Что ж, уводите меня! Для владычицы вспашем мы поле:
Рабских цепей и плетей я не отвергну теперь.
Вижу я, быть мне рабом: госпожа для меня отыскалась;
Ныне навеки прощай, древняя воля отцов!
Рабство печально мое, и цепи меня удручают;
Но горемычному впредь путь не ослабит Амур.
5 Так, невиновен ли я или в чем прегрешил, — он сжигает,
О, я горю! Отстрани, дева, свой жгучий огонь!
Чтобы не знать никогда таких жестоких страданий,
Камнем хотел бы я быть оледенелых вершин
Или в безумии бурь стоять нерушимым утесом
10 В море, где хлещет волна, утлым грозя челнокам.
Горек отныне мне день, а ночи тень — еще горше,
Каждый час у меня мрачною желчью залит.
Ах, ни певец Аполлон, ни элегии мне не помогут:
Тянет за деньгами вновь жадную руку она.
15 Музы, ступайте вы прочь, если нет от вас пользы влюбленным:
Чтил ведь я вас не затем, чтобы войну прославлять,
Не воспевал я ни солнца путей, ни того, как сияет,
Круг свой закончив, Луна, вспять возвращая коней.
Нет, я стихами ищу к госпоже моей легкой дороги: