Да, и особенно мне! Израненный, год уж лежу я,
110 Сам раздуваю болезнь, — муки отрада моя.
Всё Немесиду пою, без которой стих мой не в силах
Слов подходящих найти и соразмерить стопу.
Ты же, красавица, знай: охраняют боги поэтов!
И потому пощади, помни святого певца,
115 Чтобы прославить я мог Мессалина, когда понесет он
Пред колесницей своей взятые им города,[240]
Лавр на чело возложив; и, лавром диким увенчан,
Примется воин греметь кликами: «Славься, триумф!»
Мой же Мессала толпу поразит тогда зрелищем дивным:
120 Шествие сына почтит рукоплесканьем отец.
Благослови меня, Феб! Да вьются всегда твои кудри
И да пребудет вовек чистою девой сестра![241]
В лагерь сбирается Макр.[242] Что станется с нежным Амуром?
Пустится ль храбро вослед, на спину вскинув колчан?
И повлекут ли бойца дороги земли или море,
Бурное, станет ли бог оруженосцем его?
5 Жги же ты, мальчик, того, кто забыл о досуге любовном
И под знамена свои вновь призови беглеца.
Если ж бойцов ты щадишь, то вот тебе еще новый:
В легком он шлеме себе сам будет воду носить.
В лагерь я мчусь, — Венера, прощай, прощайте, красотки!
10 Силы кипят и во мне, трубы гремят и для нас.
Громки слова; но хотя и хвастаюсь я громогласно,
Живо замкнутая дверь храбрые речи уймет.
Клялся не раз я порог этой двери навеки покинуть,
Но возвращали меня ноги упорно к нему.
15 Если б, жестокий Амур, мне увидеть твой факел угасшим,
О, если б стрелы твои грудой обломков легли!
Сводишь меня ты с ума, меня накликать заставляешь
Злую беду на себя, учишь кощунству язык.
Смертью пресек бы я зло, но жизнь мою греет Надежда
20 И постоянно сулит счастье на завтрашний день.
Пахарь Надеждой живет, Надежда пашне вверяет
Зерна затем, чтоб земля их возвратила стократ;
Птицу в ловушку она, а рыбу на удочку манит,
Скрывши приманкой своей тонкое жало крючка;
25 Только Надежда целит невольника в крепких оковах:
Ноги железом гремят, — он за работой поет;
Только Надежда сулит склонить Немесиду, но тщетно:
Горе! С богиней самой споришь, жестокая, ты!
Сжалься! Молю я твоей сестры безвременным прахом:
30 Пусть эта крошка лежит мирно под легкой землей.
Ей, как святыне, молюсь, на ее гробницу подарки
Буду носить и венки, их окропивши слезой.
К ней на могилу приду; умоляя, там буду сидеть я
И перед пеплом немым тихо роптать на судьбу.
35 Вечных просителя слез, тобой порожденных, не стерпит:
Словом ее запрещу быть равнодушной ко мне;
Злых да не шлют тебе снов ее оскорбленные маны,[243]
Да не предстанет она ночью пред ложем твоим
В горестном образе том, в каком, с окна соскользнувши…
40 Окровавленной сошла в область подземных болот…[244]
Полно! Не стану будить, о владычица, свежей печали:
Стою ли я хоть одной горькой слезинки твоей?
Да и тебе ли слезой омрачать говорящие очи:
Милая, ты ведь добра, — злобная сводня вредна.
45 Сводня губит меня: записочки тайные Фрина
Носит тихонько тебе, бегает взад и вперед;
Часто, когда узнаю за порогом безжалостным голос
Милой моей, — говорит, будто нет дома ее;
Часто, хоть ночь и обещана мне, уверяет старуха,
50 Будто устала она или боится угроз.
Мучусь в заботах тогда и в догадках рассудок теряю:
Кто госпожой овладел, как овладел госпожой?
Сводня проклятая, сгинь! Коль до слуха богов из проклятий
Хоть половина дойдет, плохо придется тебе!
КНИГА ТРЕТЬЯ
Марта календы пришли,[245] и римлянин праздник встречает
(Прадед его в старину днем этим год начинал);
Всюду сегодня летят вереницею пышной подарки,
Сыплются по площадям и по нарядным домам.
5 Почесть какую воздать, Пиериды,[246] прекрасной Неэре, —
Нашей, не нашей — как знать? — все же любимой вовек?
Нежных красавиц на песнь, а жадных на золото ловят:
Что ж! Коль достойна стихов — пусть веселится стихам.
Желтым пергаментом я оберну белоснежную книжку,
10 С кожи очистив сперва пемзою пепельный пух;
Сверху на тонком листе папируса сделаю надпись,
Чтобы те буквы векам имя вещали твое,
А на обоих концах раскрашу рога я у палки:
Следует именно так песни любви подносить.[247]
15 Вы же, о музы, творцы стихов моих, — я умоляю
Тенью кастальскою вас и пиерийской струей,[248] —
Мчитесь к любимой моей и вручите изящную книжку:
Да не поблекнет ничто в радостных красках ее.
Дева ответит тогда, любим ли я равною страстью,
20 Или слабей, чем люблю, или совсем позабыт.
Прежде всего воздайте ей честь сердечным приветом
И передайте затем тихо такие слова:
«Некогда муж, а теперь только брат недоступной Неэры
Молит тебя этот дар малый принять от него
25 И уверяет, что ты останешься жизни дороже,
Будешь ли нежной женой или далекой сестрой».
Лучше будь мне женой: унесет надежду на это
Лишь после смерти моей в Дитовом[249] царстве река».
С сердцем железным был тот, кто у девушки отнял впервые
Юношу иль у него силой любимую взял.
Был бессердечен и тот, кого тоска не сломила,
Кто в состоянье был жить даже в разлуке с женой.
5 Тут уже твердости мне не хватит, тупое терпенье
Мне не по силам: тоска крепкие рушит сердца.
Не постыжусь я правду сказать и смело сознаюсь
В том, что полна моя жизнь множеством горьких обид.
Что же! Когда наконец я тенью прозрачною стану,
10 Черная скроет зола бледные кости мои,
Пусть и Неэра придет, распустив свои длинные кудри,
Пусть над костром роковым в горести плачет она.
С матерью милой она пусть придет — со спутницей в скорби:
Зятя оплачет она, мужа оплачет жена.
15 Манам моим мольбу вознеся и душе помолившись,
Благочестиво затем руки водою омыв,
Все, что от плоти моей останется, — белые кости —
Вместе они соберут, черные платья надев.
А подобравши, сперва оросят многолетним Лиэем[250]
20 И белоснежным потом их окропят молоком;
Влажные кости они полотняным покровом осушат
И, осушив, наконец сложат во мраморный склеп.
Будут пролиты там товары богатой Панхеи,[251]
Все, что Ассирия даст и аравийский Восток;
25 Слезы прольются тогда, посвященные памяти нашей:
Так бы хотел опочить я, обратившись во прах.
Надпись пускай огласит причину печальной кончины,
Пусть на гробнице моей каждый прохожий прочтет:
«Здесь почиет Лигдам: тоска и скорбь о Неэре,
30 Злая разлука с женой гибель ему принесли».
Много ли проку, что я, отягчая обетами небо,
Часто мольбы вознося, ладан обильный куря,
Вовсе прошу не о том, чтоб из мраморных пышных чертогов
Дома, известного всем, мне выходить по утрам,
5 Чтобы побольше волы мне югеров перепахали
И всеблагая земля пышный дала урожай,
Но лишь о том, чтоб с Неэрой делить все радости жизни,
Чтобы на лоне ее старость угасла моя
В час, когда наконец, распростившись с прожитыми днями,
10 Я без одежды земной сяду в летейский челнок?
Разве поможет тогда мне золота грузная тяжесть
Или могучая новь, взрытая сотней волов?
Разве поможет дворец, что стоит на фригийских колоннах, —
Хоть на твоих, о Тенар, хоть на твоих, о Карист,[252]
15 Или сады во дворцах, подобные рощам священным,
Иль потолок золотой, или же мраморный пол?
Жемчуг ли радость мне даст, с берегов эритрейских[253] добытый,
Шерсть ли, чей пламенный цвет — пурпур сидонских пучин,[254] —
Все, что пленяет толпу? Но блага эти рождают
20 Зависть: многое, верь, любит бессмысленно чернь.
Нет, не богатство целит и заботы и души людские:
Ибо Фортуна в веках прихотью правит своей.
Пусть даже бедность с тобой мне будет отрадна, Неэра,
А без тебя не хочу царской казною владеть.
25 О, белоснежный рассвет, который тебя возвратит мне!
О, мой счастливейший день! Он мне четырежды мил.
Если же просьбам любви о сладком твоем возвращенье
С неблагосклонной душой внемлет неласковый бог,
Мне не поможет ни власть, ни Лидии брег златоносный,
30 Ни драгоценности все на беспредельной земле.
Пусть их желает другой, а мне да позволено будет
В бедности весело жить с милой моею женой.
Так снизойди же, склонись, Сатурния,[255]