Лирика Древнего Рима — страница 32 из 50

Молви мне, ради богов, где был, изменница, он?

Что, если б я, как солдат, задержался у Индов далеких

30 Иль в Океане корабль остановился бы мой?

Но вам легко сочинять и речи свои, и обманы:

В этом лишь деле одном женщина вечно хитра!

Сирт не меняется так в неверном ветров дуновенье,

Так не трепещет зимой бурей колеблемый лист,

35 Как переменчивы все разгневанной женщины клятвы,

Будь ли причина важна, будь ли причина смешна.

Ныне, коль мило тебе такое решенье, — я сдамся.

Мальчики, шлите в меня тучи отточенных стрел

Наперебой! Спасите меня от этакой жизни!

40 Кровь моя будет тогда высшей наградой для вас.

Звезды свидетели мне, и утренний иней, и двери,

Что открывались порой тайно, несчастному, мне.

В жизни милее тебя ничего для меня не бывало:

Будешь такой и теперь, хоть и враждуешь со мной.

45 Нет, ни одна госпожа к моему не приблизится ложу:

Коли не быть мне твоим, буду навеки один.

Если же вместе с тобой мы блаженные прожили годы,

Пусть в объятьях твоих окаменеет другой!

Знай же, фиванцев вожди в старину не злейшим оружьем

50 На материнских глазах были убиты за власть.[378]

Если б мне только пришлось с тобой перед девой сразиться,

Смерти бы я не бежал, лишь бы погибнуть тебе!


X

На Геликоне пора нам иные слагать песнопенья

И гемонийских коней выпустить в поле пора.

Любо мне вспомнить теперь могучую конницу в битвах,

Любо мне римский воспеть лагерь вождя моего.[379]

5 Если не хватит мне сил, наверное будет похвальна

Смелость: в великих делах дорог дерзанья порыв.

Пусть молодежь воспевает любовь, пожилые — сраженья:

Прежде я милую пел, войны теперь воспою.

Ныне с подъятым челом хочу выступать я важнее

10 И на кифаре иной Муза мне будет играть.

Ввысь, о душа, вознесись от низменных песен; воспряньте,

О Пиэриды: теперь подвига просят уста.

Бросил хвалиться Евфрат парфянскою конницей ловкой

И о захвате двоих Крассов[380] жалеет теперь;

15 Индия даже главу пред тобою, Август, склоняет,

Затрепетал пред тобой вольных арабов предел.

Если ж какой-нибудь край на конце утаился вселенной,

Скоро познает и он мощь твоей властной руки.

В этот я лагерь пойду. И, славя твой лагерь, великим

20 Стану певцом. Да хранят судьбы сей день для меня!

Как богомолец, главы не доставши у статуй высоких,

Робко к подножью кладет им принесенный венок,

Так, неспособный сейчас вознестись до хвалебного гимна,

Я на свой скудный алтарь ладан ничтожный кладу.

25 Песен своих я еще не черпал в источниках Аскры,

Лишь из Пермесса всегда воду давал мне Амур.[381]


XI

Будь ты воспета другим иль будь неизвестна — не важно:

Пусть тебя хвалит, кто рад зерна кидать на песок.

Верь мне, все груды даров с собой унесет на носилках

Сразу же сумрачный день, день роковой похорон.

5 Мимо останков твоих пройдет без внимания странник,

И не промолвит никто: «Здесь поэтесса лежит».


XII

Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка, —

Можешь ли ты не назвать дивным его мастерство?

Первый ведь он увидал, что влюбленный живет безрассудно,

Ради пустейших забот блага большие губя.

5 Он же Амура снабдил и парою крыльев летучих,

И человечьих сердец легкость он придал ему:

Право же, носимся мы всю жизнь по изменчивым волнам,

Нас то туда, то сюда ветер все время влечет.

Держит рука у него, как и должно, с зазубриной стрелы,

10 И за плечами стрелка гносский привязан колчан:

Мы и не видим его, а он уже ранил беспечных,

Из-под ударов его цел не уходит никто.

Стрелы засели во мне, засел и ребяческий образ;

Только сдается, что он крылья свои потерял,

15 Нет, из груди у меня никогда он, увы, не умчится

И бесконечно ведет войны в крови у меня.

Что же за радость тебе гнездиться в сердцах иссушенных?

Стрелы в другого мечи, если стыда не забыл!

На новичках твой яд испытывать, право же лучше:

20 Ведь не меня ты, мою мучаешь жалкую тень;

Если погубишь ее, кто другой воспевать тебя будет?

Легкая Муза моя славу тебе создает:

Славит она и лицо, и пальцы, и черные очи

Той, что ступает легко нежною ножкой своей.


XIII

В Бактрах[382] столько бойцы ахеменовых стрел[383] не готовят,

Сколько мне их Амур в грудь остриями вонзил!

Настрого впредь запретил изящных муз презирать он

И среди них повелел в роще Аскрейской мне жить, —

5 Не для того, чтоб дубы пиэрийские мне подчинялись

Или с исмарских долин мог я зверей уводить,[384]

Нет, но скорей для того, чтоб дивить мою Кинфию песней:

Тут инахийского б я славою Лина затмил.

Но привлекает меня отнюдь не красивая внешность

10 Женщины и не ее гордость делами отцов;

Сладко мне было б читать в объятьях разумницы милой,

Чей утонченнейший слух песни оценит мои.

Этого лишь бы достичь, а смутные толки народа —

Ну их; мне верным судьей будет моя госпожа.

15 Если вняла бы она и мир бы со мной заключила,

Вынес бы я без труда даже Юпитера гнев!

В час же, как темная ночь навеки закроет мне очи,

Слушай, какой соблюдать надобно чин похорон:

Лики предков моих пусть не тянутся шествием длинным,

20 Пусть не возносит труба жалоб напрасных судьбе.

Незачем телу лежать на ложе из кости слоновой,

Незачем спать мертвецу на атталийском одре.[385]

Пусть с благовоньями чаш не несут вереницей; пусть справят

При погребенье моем скромный плебейский обряд.

25 Хватит мне, хватит вполне, коль в процессии будут три книги:

Как величайший свой дар их Персефоне снесу.

Ты же, ты следом пойдешь, обнаженные груди терзая,

Ты не устанешь в тот день имя мое призывать,

Хладные губы мои прощальным живить поцелуем

30 Станешь, когда принесут с миррой сирийской оникс.

После того как зажженный костер превратит меня в пепел,

Пусть невеликий сосуд скроет останки мои,

Пусть посадят мне лавр на скромном холме погребальном,

Чтоб осенил он своей тенью могилу мою.

35 Два пусть напишут стиха: «Кто ныне лишь пепел холодный,

Был когда-то рабом, верным единой любви».

Эта гробница, поверь, не менее будет известна,

Чем обагренный курган воина Фтийской страны.[386]

В день, как достигнешь и ты рокового предела, припомни

40 Путь и, седая, приди к памятным этим камням,

Но и дотоль берегись забывать обо мне погребенном:

Знает и верно хранит вечную правду Земля.

Если б из трех сестер[387] хоть единая мне повелела

С жизнью расстаться, когда в люльке еще я лежал!

45 Душу зачем сберегать для такого тяжелого часа?

Нестор, три века прожив, все ж превратился во прах.

Если бы вдруг сократил его долголетнюю старость

Фригии воин любой на илионских валах,

Видеть ему б не пришлось роковых похорон Антилоха

50 И восклицать: «О Смерть, что ты забыла меня?»

Ты же, однако, не раз оплачешь почившего друга:

Вечно любили ведь те, кто безвозвратно ушел.

Это нам та подтвердит, чей охотник — светлый Адонис —

Лютым убит кабаном на Идалийской горе:

55 Ведь говорят, когда этот лежал в болоте красавец,

Ты, о Венера, ушла в лес, распустив волоса.

Но воззовешь ты вотще, о Кинфия, к телу немому:

Что тебе смогут сказать бренные кости мои.


XIV

Не был в восторге таком Атрид при дарданском триумфе[388]

В час, как низверглась во прах Лаомедонтова мощь;[389]

Не ликовал так Улисс, свои закончив скитанья,

В день, как открылся ему милый Дулихия брег;

5 Или Электра сестра, увидев Ореста здоровым

После того, как она мнимый оплакала прах;

Иль Миноида, когда невредимым узрела Тезея,

Коего нить провела но Дедалийским путям,[390]

Сколько восторга я сам испытал пролетевшею ночью:

10 Стану бессмертным и я, коль повторится она!

Прежде, когда, повесивши нос, я ходил к ней с мольбою,

Право, я был для нее хуже пустого горшка,

Нынче ж не хочется ей надо мной издеваться надменно

И безучастно сидеть, глядя на слезы мои.

15 О, если б мог я узнать полезные сердцу приемы

Вовремя! Поздно теперь зелья давать мертвецу.

Ведь у меня, у слепца, под ногами мерцала тропинка:

Только в безумстве любви нам ничего не видать.

Вот в чем победы залог: научись презирать ты, влюбленный, —

20 Нынче сама прибежит та, что отвергла вчера.

Тщетно стучась у дверей, госпожу мою звали другие;

Томной склонясь головой, милая льнула ко мне.

Эта победа моя мне ценнее парфянской победы,