Хоть против воли моей ты, Кинфия, Рим покидаешь,
Рад я, что будешь одна жить в деревенской глуши:
Там, в непорочных полях, обольститель не явится юный,
Чтоб добродетель твою лживою речью смущать.
5 Там под окошком твоим не завяжется шумная ссора,
Сна не нарушит тебе чей-нибудь страстный призыв.
Кинфия, будешь одна глядеть на одни только горы,
И на стада и поля — бедных уделы селян;
Там никакие тебя соблазнить не смогут театры
10 Или же храмы — твоих место нередких проказ.
Там ты изо дня в день увидишь, как пашут волами
Иль как искусным серпом кудри срезают у лоз.
Изредка будешь носить в часовню убогую ладан,
В час, как на сельский алтарь жертвенный ляжет козел;
15 Ноги затем обнажив, подражать хороводу начнешь ты, —
Лишь бы не видел никто из посторонних мужчин.
Я ж на охоту пойду. Теперь мне нравится больше,
Снявши Венере обет, жертвы Диане носить.
Буду ловить я диких зверей, рога их на сосны
20 Вешать и лютых собак буду натравливать сам;
Но никогда не рискну нападать на львов-великанов
Иль в опрометчивый бой ринуться с дикой свиньей:
Право, довольно с меня отваги, чтоб брать боязливых
Зайцев и, взвивши стрелу, птиц поражать на лету
25 Там, где красивый поток Клитумн[394] осеняет своею
Рощей и моет волной снежное стадо быков.
Ты, моя жизнь, всякий раз, как задумаешь что-нибудь, вспомни,
Что через несколько дней к двери приду я твоей.
Не в состоянье, поверь, помешать ни безлюдье дубравы,
30 Ни клокотанье ручьев, льющихся с мшистых вершин,
Имени чтоб твоего не склонял мой язык постоянно, —
Лишь бы вдали, за спиной, не навредил мне никто.
Что же ты плачешь сильней Брисеиды отобранной? Что ты,
Робкая духом, грустишь, как Андромаха в плену?
Что безрассудно богам моей докучаешь изменой?
Что ты скорбишь о моей верности, сгинувшей вдруг?
5 Так над могильным холмом соловей не поет, заглушая
В Аттике плачем ночным[395] листьев Кекроповых шум;[396]
Так на смятенный Сипил[397] не льются Ниобы тщеславной
Слезы, потоком своим моя двенадцать могил.
Руки мне пусть закуют в оковы из меди тяжелой
10 Или в Данаин чертог тело мое заключат, —
Ради тебя, моя жизнь, разорву я и медные цепи,
И из Данаиной я выйду железной тюрьмы.
Злая молва про тебя стучится мне в уши глухие, —
Не сомневайся и ты в стойкости твердой моей.
15 Матери прахом клянусь, клянусь я родителя прахом
(Горе мне, если солгу: тяжек мне будет их прах!) —
Верным остаться тебе, моя жизнь, до загробного мрака:
Верность единая в нас, будет единой и смерть!
Если бы слава твоя, красота бы меня не пленяли,
20 Так удержать бы могла легкость служенья тебе
Вот уж седьмая давно протекла колея полнолуний,
Как про меня и тебя на перекрестках шумят;
Мне же порой под шумок так ласково дверь отворялась,
Мне удавалось не раз ложе твое посетить.
25 Не покупал я ночей обольщеньями ценных подарков:
Счастье мое создала щедрая милость твоя.
Многим желанна была, но ко мне одному ты стремилась,
Как же забыть я могу нежную душу твою?
Мучьте тогда вы меня, трагедий Эринии, ты же,
30 Грозный Зак, осуди страшным подземным судом;
Пусть в наказанье пошлют мне коршунов Тития хищных,
Пусть мне придется тогда камень Сизифов тащить.
Не унижайся же впредь предо мной в умоляющих письмах:
Верность в последний мой день будет, как в первый, свежа.
35 Правило есть у меня: единственный в мире любовник,
Не начинаю я зря и не кончаю шутя.
Как же меня этот Панф оболгал тебе в своих письмах!
Пусть же Венера ему, Панфу, за то отомстит.
Но не кажусь ли тебе я пророком правдивей додонских?
Этот красавчик-то твой, — знаешь ли? — он ведь женат!
5 Сколько пропало ночей! Ну, не стыдно ли? Видишь, поет он,
Вольный. Ты веришь ему? Вот и лежишь ты одна!
Стала ты басней для них; и он уверяет нахально,
Будто, хоть он и не шел, ты поджидала его.
Пусть пропаду, коль ему чего-нибудь надобно, кроме
10 Как похвалиться тобой: вот он каков, этот муж!
Некогда странник Язон обманул колхидянку так же:
Выгнал ее, а в дому стала Креуса царить.
Так в свое время провел Калипсо дулихийский любовник:
Он на виду у нее поднял свои паруса.
15 Ах вы, красавицы! Верите всем вы, развесивши уши!
Бросят вас — будете знать цену своей доброте.
Кто же остался с тобой? Ты давно уже ищешь другого.
С первым науку пройдя, глупая, остерегись!
Я же повсюду с тобой, и твой я во всякое время,
Будешь ли свежестью цвесть, будешь ли тяжко хворать.
Знаешь, вчера у меня на красавиц глаза разбежались,
Знаешь ты, Демофоонт, сколько мне горя от них.
На перекрестках нигде безнаказанно я не топтался,
Вечным соблазном, увы, был для меня и театр.
5 Будут ли белыми там изящно двигать руками
Или на всяческий лад что-нибудь там распевать,
Раны в то время себе глаза мои пристально ищут
Там, где иная сидит, белую грудь обнажив,
Там, где по ясному лбу струятся небрежные кудри
10 И не дает им упасть с камнем индийским игла.[398]
Если ж презрительный взгляд я суровой красавицы встречу,
Потом холодным тогда мой покрывается лоб.
Спросишь ты, Демофоонт, почему же я так увлекаюсь,
Но на вопрос «почему» не отвечает любовь.
15 Руки иной почему себе ранит священным кинжалом[399]
И под фригийский напев бьется, в бреду опьянев?
Каждому разный порок природою дан от рожденья,
Мне же, как видно, судьбой вечно влюбляться дано.
Пусть, как Фамира-певец, ничего не способен я видеть,
20 Но, мой завистник, не быть мне на красавиц слепым.
Если ж тебе я кажусь слабоватым каким-то и тощим,
Ты ошибаешься: я с честью Венере служу.
Можешь ты сам расспросить: убеждались красавицы часто,
Что я способен любить целую ночь напролет.
25 Вместе с Алкменой провел Юпитер две долгие ночи,
В небе две ночи подряд не было вовсе царя;
Но не расслабленным бог ко громам от нее возвращался.
Собственных сил никогда не истощает любовь.
Разве, когда Ахиллес отрывался от ласк Брисеиды,
30 Меньше фригиец дрожал пред фессалийским копьем?
Иль, когда Гектор вставал с постели своей Андромахи,
Разве микенцев суда не трепетали в бою?
Тот и другой корабли были в силах разрушить и стены:
Оба во мне — я Пелид, Гектор неистовый я.
35 Ты посмотри: небеса то луна освещает, то солнце, —
Вот точно так же и мне женщины мало одной.
Пусть же вторая меня согревает в объятиях пылких,
Если у первой себе места я вдруг не найду;
Или же, если одна на слугу моего разозлится,
40 Пусть она знает, что я страстно желанен другой.
Ибо на двух якорях корабль обеспечен надежней,
Меньше тревожится мать, если растит близнецов.
Коль холодна — откажи; а нет — приходи на свиданье!
Что за охота тебе попусту тратить слова?
45 Правду сказать, ничего для любовника нет нестерпимей
Той, что, надежду подав, вдруг отказалась прийти.
Как, с боку на бок вертясь на постели, он тяжко вздыхает,
Думая, где же она и почему не пришла?
Он донимает раба, повторяя все те же вопросы,
И заставляет сказать то, что боится узнать.
Мне, кто старался бежать с дорог неотесанной черни,
Сладостна стала теперь даже из лужи вода.
Кто-нибудь знатный раба подкупает нередко чужого,
Чтоб обещанья его передал тот госпоже,
5 И повторяет вопрос: «В каком она портике нынче?»
Или: «На Марсовом где поле гуляет она?»
Это затем, чтоб, свершив, как у нас говорят, Геркулесов
Подвиг, в ответ получить: «Что же подаришь ты мне?»
Чтоб любоваться ты мог на сторожа кислую рожу
10 И, укрываясь, в его грязной каморке сидеть!
Да, и за целый-то год ты одну только ночь и получишь!
Ну вас совсем, коли вам дверь запертая мила!
Нет, только та, что гулять может вольно, отбросив накидку,
И никаких сторожей нет при ней, — та мне мила;
15 Что не боится башмак замарать на Священной Дороге[400]
И не заставит совсем ждать, коли к ней подойдешь.
Мучить не станет она и, болтая, того не попросит,
Что тебе дать пожалел старый твой скряга-отец.
Не завопит: «Я боюсь! Вставай же скорей, умоляю:
20 Горе, сегодня ко мне муж из деревни придет!»
Те, каких мне Евфрат и каких мне Оронт присылает,
Эти по мне: не хочу робких, украденных ласк.
Право, теперь никакой не осталось любовникам воли:
Тот, кто захочет любить, сразу же станет рабом.
«Ты ль это все говоришь? Ты, прославленный собственной книгой!
Ведь твою Кинфию здесь весь уже форум прочел.
Но от признаний таких чей лоб не покроется потом?
Где тут скрытность любви, где благородство стыда?»
5 Да! Если б Кинфия мне уделяла и нежность и ласку,
То не прослыл бы у вас первым беспутником я;